Александр Островский
Солженицын. Прощание с мифом
© А. В. Островский, 2021
© А. И. Фурсов, предисловие 2021
© М. Г. Делягин, послесловие 2021
© Книжный мир, 2021
Предисловие – А. И. Фурсов
Послесловие – М. Г. Делягин
* * *А. И. Фурсов
Солженицын и власть: жизнь во лжи
(предисловие)
И во веки веков, и во все временаТрус, предатель – всегда презираем.В. Высоцкий1В 2004 г. вышла книга замечательного историка Александра Владимировича Островского «Солженицын. Прощание с мифом»[1]. В ней автор разобрал литературную и политическую биографию А. И. Солженицына. Последняя глава книги называется «Глупость или измена?». Причём оба эти слова адресованы не столько Солженицыну, сколько КГБ. Двенадцать лет спустя в работе «Солженицын, КГБ, крушение СССР»[2] А. В. Островский развил эту тему.
Книга 2004 г. вышла четырёхтысячным тиражом, практически сразу же была раскуплена и стала библиографической редкостью. Сборник «De Secreto», для которого была специально написана вторая работа, вышел суммарно шестью тысячью экземпляров – три издания быстро разошлись полностью, тоже став библиографической редкостью. В связи с этим было принято решение переиздать работу 2004 г. Это необходимо как в связи с замечательным текстом, так и с той ситуацией, которая складывалась в последние годы по поводу Солженицына и вокруг него – ситуацией, которая отражает некие тенденции в развитии властно-идейной жизни РФ. Кроме того, Солженицын, будучи весьма средним писателем, интересен как фигура в игре под названием «Холодная война», а также в своих отношениях с властью – советской, западной, антисоветской (РФ). В то же время отношение всех этих властей к нему проявляет и сами эти власти, и писателя – как при его жизни, так и после смерти.
Солженицын умер в августе 2008 г. В сентябре 2017 г. появилась информация о том, что МИД РФ собирался предложить ЮНЕСКО сделать 2018 г. – год столетия со дня рождения А. И. Солженицына – годом Солженицына. Прочтя первые строки этого сообщения, я удивился: если бы речь шла о козыревском МИДе, то всё было бы логично, но нынешний МИД, кажется, другой. Или это только кажется? Но уже следующие строки внесли ясность: реальным инициатором является правительство РФ – «благую весть» об этом сообщил на брифинге журналистам тогдашний руководитель аппарата правительства в ранге вице-премьера С. Приходько (тот самый, который в 2018 г. в компании с О. Дерипаской попадёт в неприятную историю с проституткой пэтэушного облика по кликухе «Настя Рыбка» и после скандала будет вынужден тихо покинуть хлебную должность). Он разъяснил, что оказывается, ещё в 2015 г. правительство разработало «план основных памятных мероприятий, направленных на глубокое изучение и популяризацию наследия автора среди молодёжи и старшего поколения». По задумке инициаторов, год Солженицына также должен был привлечь внимание международного сообщества к творчеству Солженицына.
Последнее звучит весьма «трогательно». Дело в том, что на Западе Солженицына почти забыли, – причём ещё при его жизни там: отработанные инструменты и материалы Холодной войны неактуальны. С началом перестройки и приходом к власти в СССР (неважно в данном случае – по дури или из плохишеско-предательских побуждений) внутренних разрушителей строя, страны, системы надобность во внешних разрушителях типа Солженицына, по сути, отпала. Да и надоел он Западу своими поучениями и претензиями на роль учительного старца – там этого не любят. Неслучайно в начале 1990-х, накануне возвращения Солженицына в РФ, во французской газете Le Monde появилась карикатура: у полуоткрытой двери в кабак с бандитами и непотребными девками (так Le Monde изобразил Россию) отирается Солженицын и, просясь внутрь, объясняет охраннику: «Могу быть духовным наставником, совестью нации». Вернуться получилось, с духовным наставничеством и совестью – нет. Но это уже наши дела, а не Запада, где Солженицына с его Нобелевской премией, повторю, подзабыли. (Впрочем, по сравнению с таким ничтожеством как литнобелевка Алексиевич Солженицын, действительно, гигант.) И правительство РФ озаботилось напомнить. А заодно приобщить к опусам малочитаемого автора российскую публику различных возрастов. Ну и увековечить память о нём памятником. Сказано – сделано: 11 декабря 2018 г. в Москве открыт памятник Солженицыну. Скорее всего этот памятник, если его не будут охранять, ждёт такая же судьба, как и памятник ему во Владивостоке: на нём с завидной регулярностью появляется вывеска с надписью «Иуда».
2Но чем же так дорог и мил властям РФ Солженицын? Может, он, действительно, великий русский писатель, чьи произведения украсили нашу литературу? Может, он, действительно, моральный авторитет, совесть нации, а вся его жизнь – это реализация провозглашённого им принципа «жить не по лжи»? Или всё это мифы, созданные им самим, распространённые Западом в годы Холодной войны и принятые (по каким-то причинам) в качестве правды властями РФ? Может, он действительно великий писатель, а вовсе не «литературный власовец», как его место определили ещё в советские времена?
Разберёмся.
«Продавшимся» и «литературным власовцем» назвал когда-то Солженицына, например, советский историк Н. Н. Яковлев, и эту точку зрения разделяли в советские времена многие. Кто-то скажет: но то советские времена, пропаганда, призванная опорочить борца с Системой. Но посмотрим, что писали и говорили о Солженицыне в советские времена на Западе. Замечательный американский писатель Гор Видал назвал Нобелевского лауреата просто: «плохой писатель и к тому же дурак». Для блестящего мыслителя А. Шмемана Солженицын был нарциссом с манией величия, для А. А. Зиновьева – объектом глубокого презрения, лжецом. Да и в РФ далеко не все в восторге от Солженицына как писателя (достаточно вспомнить, что писал о нём Ю. Поляков) и как деятеля. «Насквозь лживый и продажный мерзавец, разрекламированный на весь мир», – так определили Солженицына А. Беляков и О. Матвейчевв отличной книге «Ватник Солженицына». «Глумливый предатель-дезертир-стукач» (их же определение). Эти авторы не одиноки в своей оценке.
«Лживый» – этот эпитет постоянно сопровождает Солженицына. А как иначе? Трудно сказать, когда он не лгал. Пытаясь представить себя «боевым офицером», он как-то «забыл», что в боевых действиях, по сути, не участвовал. Попав в феврале 1943 г. на фронт, Солженицын вовсе не провоевал всю войну командиром артиллерийской батареи, а служил в звуковой батарее радиоразведки. Причём служил в довольно комфортных условиях. Он вообще умел устроиться с комфортом, – даже в лагере. Сидел под Москвой и в Москве (лагерь № 121 на Калужской заставе); был завпроизводством, помощником нормировщика, затем – 4 года шарашки (математик, библиотекарь – непыльно). «Самый лёгкий вид ареста» – так сам Солженицын писал о своём аресте.
Почему так? Скорее всего потому, что в начале 1945 г. Солженицын согласился стать стукачом (оперативный псевдоним «Ветров»), доносящим о готовящихся побегах. 20 января 1952 г. он ставит администрацию лагеря в известность о подготовке зэками восстания. В действительности, как пишут А. Беляков и О. Матвейчев, «никакое восстание не планировалось; небольшая группа заключённых собиралась пойти к начальству с просьбой». Полагая, в соответствии с доносом Солженицына, что небольшая группа – это авангард восставших, лагерное начальство приказало открыть огонь. То есть перед нами доносчик, намеренно виновный в гибели людей.
Впрочем, доносил Солженицын не только на чужих ему людей, но и на близких. Будучи арестован в феврале 1945 г., он во время следствия оболгал ближайших друзей и даже жену, показав, что это отъявленные враги советской власти с большим стажем антисоветской деятельности. В результате, например, его школьный друг Виткевич получил 10 лет (сам Солженицын – 8). И в более позднее время, во второй половине 1960-х – в начале 1970-х годов, Солженицын будет сознательно подставлять людей, как пешек в своей игре, под удары власти, используя это в качестве доказательства репрессивного характера системы. Причём он сам откровенно опишет эту методу в книге «Бодался телёнок с дубом», – там хватает подобных циничных пассажей.
Только крайние апологеты Солженицына, вроде автора бесстыдной и бессовестной биографии Солженицына Л. Сараскиной не заметят этого; точнее, приложат все усилия, чтобы не заметить откровения их героя, действия которого по отношению к ряду людей вполне можно назвать палаческими. Собственно, и сам «герой» об этом проговаривается. Так, в книге «Архипелаг ГУЛаг» есть прелюбопытнейшее место, где он характеризует себя так: «вполне подготовленный палач». И далее: «…может быть у Берии я вырос бы как раз на месте (подч. мной. – А.Ф.)… да ведь это только сложилось так, что палачами были не мы, а они». Есть у Солженицына подобного рода обращение и к деятелю другой эпохи: «…а и скликнул бы нас Малюта Скуратов – и мы бы не оплошали».
Продолжал Солженицын, мягко говоря, «фантазировать» и в лагере, и в ссылке, и на воле. В 1955 г. он отправил на имя Н. С. Хрущёва прошение о помиловании, где главным аргументом станет онкологическое заболевание на стадии метастаз, проникших в лимфатические узлы. Однако врачи заболевания не обнаружат. Позднее, в «Раковом корпусе» Солженицын опишет свою болезнь. Однако медики, которым довелось прочесть книгу, отметят: симптомы и ход болезни описаны нечётко и некорректно, словно с чужих слов, а не по собственному опыту.
Ещё одна ложь – это то, как якобы бедствовал Солженицын в СССР вплоть до эмиграции – «жил на один рубль в день». На самом деле в «Новом мире» он сразу же начал получать большие гонорары, а с марта 1963 г. на его счёт пошла и валюта – гонорары за перевод повести «Один день Ивана Денисовича». С неё началось восхождение Солженицына к всесоюзной и мировой славе, и на ней имеет смысл остановиться чуть подробнее.
3«Один день…» написан на злобу дня и появился в нужный для Хрущёва и его группы момент. Борьба в верхушке потребовала нового витка разоблачений Сталина, что и было сделано на XXII съезде КПСС. Обстановка способствовала публикации, в «Новом мире» тематику повести приняли «на ура» – она весьма соответствовала политической конъюнктуре. Как заметил не кто-нибудь, а Лев Копелев, «солженицынская смелость – это смелость человека, первым ступившего на разминированное поле».
На рекламу «Одного дня…» ещё до выхода повести был брошен советский пропагандистский аппарат, и средненькую повесть возвели в ранг литературного достижения. Даже в оформлении книги, вышедшей отдельным изданием сначала в «Роман-газете», Солженицын остался верен себе: как он сам признался, фото на обложке было таким, каким нужно: мы изобразили «выражение замученное и печальное». Неслучайно Варлам Шаламов – человек, который отсидел в лагерях не 8, а 18 лет, причём в условиях несравнимо тяжелее солженицынских (читай «Колымские рассказы»), и в суровой порядочности которого нет оснований сомневаться, познакомившись с Солженицыным, охарактеризовал его как дельца: «Деятельность Солженицына – это деятельность дельца, направленная на личный успех со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности». Показательно, что Шаламов категорически запретил Солженицыну пользоваться его, Шаламова, архивом, до которого тот так хотел добраться.
Солженицын стремился сделать карьеру большого советского писателя: передавал заискивающие приветы Н. С. Хрущёву («Из литераторов моего круга я не знаю никого, что бы так легко и беспардонно врал и льстил партийному руководителю», – это В. Войнович о Солженицыне); лебезил перед М. А. Шолоховым, А. Т. Твардовским, другими литначальниками; позже он выльет немало грязи и на Шолохова, и даже Твардовского, своего главного благодетеля, пнёт. Ну что же, как говорил Гамлет, неблагодарность есть свойство низких натур.
«Один день…» был выдвинут на соискание Ленинской премии – то был пик в карьере Солженицына как советского писателя. Получи он вожделенную премию, и, можно не сомневаться, КПСС обзавелась бы ещё одним «подручным партии», как называл совписов Хрущёв. Но – не сложилось. Премию получил О. Гончар. Солженицын страшно обиделся на советскую власть, однако ещё несколько лет пытался делать карьеру советского писателя – ходил на приём к министру культуры П. Н. Демичеву, отрекался от каких-то своих старых произведений (например, от «Пира победителей»), от зарубежной публикации «Ракового корпуса», систематически не подписывал никаких обращений к власти в защиту подвергавшихся преследованиям инакомыслящих, будь то Ю. Синявский, А. Даниэль, И. Бродский, П. Григоренко или А. Марченко. «Они избрали свою судьбу сами», – так Солженицын мотивировал свой отказ.
До поры он не желал превращаться в борца с властью, поскольку всё ещё рассчитывал на советскую карьеру. Однако, во-первых, шансов на неё становилось всё меньше; во-вторых, амбиции Солженицына стали расти непомерно его реальному статусу – хотелось быть не просто писателем, а учительным старцем, наставляющим общество и, самое главное, власть; в-третьих, будущий лауреат стал всё больше заглядываться в сторону Запада как альтернативного варианта карьеры, но уже не советского, а мирового масштаба. Был и четвёртый фактор, но о нём позже.
Постепенно Солженицын стал склоняться к тому, чтобы сделать ставку не на СССР, а на противостоящую ему систему. Какое-то время (февраль 1965 – февраль 1967 г.) он работал в обоих направлениях одновременно, всё более, однако, склоняясь к «западному» и превращая советское в элементарную – до времени – мимикрию. Но для этого надо было привлечь внимание к себе Запада. А средство было одно – открыто вступить в конфликт с советской системой, советской властью. И Солженицын начал провоцировать власть. Тут к тому же – как по заказу: в октябре 1965 г. КГБ демонстративно изымает у него часть архива – и внимание было привлечено. В мае 1967 г. наступил «момент истины» (если слово «истина» хоть как-то может быть соотнесено с Солженицыным). Ещё в марте «мэтр» взялся сочинять обращение (по сути – политическое) к IV Всесоюзному съезду писателей СССР. За пять дней до открытия съезда он начал рассылать своё письмо, и 31 мая оно было опубликовано французской газетой «Le Monde», после чего его стали перепечатывать другие издания, в том числе эмигрантские.
Вот как сам Солженицын – внимание! – характеризует ситуацию: «…ведь Запад не с искажённого “Ивана Денисовича”, а только с этого шумного письма выделил меня и стал напряжённо следить». Иными словами, сигнал был подан и принят. На Западе поняли: появилось нечто, что можно использовать в качестве орудия в Холодной войне. Прав был В. Шаламов, написавший позднее Солженицыну: «… Пастернак был жертвой Холодной войны, Вы – её орудие».
Как заметил Г. А. Морев, в середине 1960-х Солженицын перестал быть литератором в традиционном смысле; все его произведения после этого срока – силовые акции, все тексты – удары по СССР. Именно с середины 1960-х и особенно на рубеже 1960-1970-х годов к Солженицыну в его новом качестве начинают присматриваться западные спецслужбы и – под определённым углом, сообразным новым задачам – КГБ. Вскоре рукописи Солженицына находят свой путь в парижское издательство YMCApress.
А. Флегон, автор книги «Вокруг Солженицына», писал, что именно американская разведка была действительным хозяином эмигрантских изданий, включая YMCA, которая финансировалась ЦРУ и русским отделом Госдепа. Выскажу предположение о том, что поворот Солженицына от литературы к рекламно-конфронтационной (по отношению к СССР) политике был связан не только со стремлением сделать карьеру на Западе (в мировом масштабе), но, помимо прочего, со следующим. При всей эгомании, при всём представлении о собственном величии подсознательно Солженицын, скорее всего понимал, что ни новым Толстым, ни даже новым Шолоховым ему не стать – не допрыгнуть. Кстати, именно поэтому он так ненавидел Шолохова и клеветал на него – хотелось занять его место. Не будучи способным создать нечто даже близко подходящее к уровню не только «Тихого Дона», но также «Поднятой целины» и «Донских рассказов», он стремился отнять у Шолохова великий роман, отказывая в авторстве. Это похоже на логику подлеца Ромашкова («Ромашки») из каверинских «Двух капитанов»: не будучи способным на такую любовь, которую испытывал к Кате Татариновой Саня Григорьев, он – в подлости своей – мог только одно: постараться отнять у него Катю, в чём сам откровенно признался Григорьеву.
4Но, может, Солженицын, по крайней мере, крепкий мастеровитый писатель, мастер пера?
Нет, не тот случай.
Начать с того, что есть существенная разница между теми работами Солженицына, которые редактировал сильный редактор (например, А. Берзер в «Новом мире»), и теми, которые будущий нобелевский лауреат редактировал сам. Если первые короче вторых (отредактированный Берзер, т. е. отжатый от «воды» – повторов, длиннот, стилистической разноголосицы с перебором псевдорусских выражений – «Один день…» уменьшился в три раза!), более цельны и осмысленны, то вторые – длинные, рыхлые, рассыпающиеся на куски тексты; достаточно взглянуть на графоманское «Красное колесо».
В серьёзном литературном таланте Солженицыну отказывали весьма разные, нередко принадлежащие к различным литературно-политическим лагерям писатели и критики: В. Войнович, В. Лакшин, Б. Сарнов, Ю. Поляков и ряд других. Думаю, все они подписались бы под вердиктом В. Шаламова: «Солженицын – писатель масштаба Писаржевского». Отмечают исследователи и искусственный псевдорусский язык Солженицына – язык горожанина, старательно канающего под якобы простой исконно русский говор.
Из всего сказанного – простой вывод: Солженицын – тотально сфальсифицированный по политическим причинам литератор; посредственный писатель третьего (в лучшем случае) ряда.
5Чтобы реально стать орудием Холодной войны, чтобы с полным основанием, подобно Плохишу, прокричать: «Радуйтесь!.. Это всё я, Плохиш, сделал […] То-то сейчас грохнет», – Солженицыну нужно было изготовить некий опус, причём не художественный, а политический, бьющий по Советскому Союзу и очерняющий его в глазах западной общественности. Таким «произведением» стал «Архипелаг ГУЛаг». А. В. Островский в фундаментальном исследовании «Солженицын. Крушение мифа» со всей скрупулёзностью установил, что «Архипелаг…» был написан в четыре захода с февраля 1965 по апрель 1968 г.: 90 авторских листов (почти 2000 стр.) за 300 дней, т. е. чуть более 6 страниц плотного текста в день.
Солженицын писал «Архипелаг…», но не публиковал его, а прятал, как он утверждает, по знакомым, и так длилось минимум пять лет – до 23 августа 1973 г. В тот день произошли два события: 1) Солженицын дал большое интервью иностранным корреспондентам; 2) КГБ изъял один из экземпляров «Архипелага…» у Е. Воронянской, которой Солженицын отдал его на хранение (очень похоже на согласованное обеими сторонами – КГБ и Солженицыным – активное мероприятие). После изъятия Воронянская повесилась, и 5 сентября Солженицын дал команду печатать «Архипелаг…» в эмигрантском издании YMCA-Press (Париж).
В тот же день, 5 сентября, советскому руководству было передано написанное в конце августа провокационное солженицынское «Письмо вождям Советского Союза». В руководстве не было единой точки зрения, что делать со скандалистом. Одни (Брежнев, Косыгин) считали необходимым арест, другие (Андропов) – высылку. Уже тогда Андропов чётко зафиксировал, среди кого Солженицын и его писания найдут поддержку – среди десятков тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов. И, действительно, в «Архипелаге…» Солженицын с симпатией пишет и о бандеровцах, и о власовцах, пытаясь их облагородить, а фактически – реабилитировать. «Литературный власовец» – эта характеристика приклеилась к Солженицыну и из-за содержания его деятельности в целом, и из-за того, что он выступал на стороне Запада в борьбе последнего против СССР (но, в отличие от А. А. Зиновьева, не раскаялся и не покаялся в этом), и из-за конкретной позиции по Власову. Своим «Архипелагом…» Солженицын по сути доказал, что он – власовец, причём не только литературный, но и политический.
Вернёмся, однако, к дебатам 1973 г. в советском руководстве – оно колебалось. Солженицын же тем временем повышал градус, накал противостояния. Он использовал неповоротливость зрелой брежневской системы, её мягкость (а, точнее, – дряблость), её оглядки на Запад. Разумеется, тогда не было крайних форм холуйства перед Западом, характерных для большей части постсоветских элит и их медиаобслуги, однако уже тогда была видна зависимость части советского руководства от мнения Запада, с которым хотели дружить («детант»). Вкупе с управленческой неповоротливостью власти всё это давало Солженицыну шанс.
«Советскую власть образца 70-х годов, – пишет В. Войнович в книге о Солженицыне «Портрет на фоне мифа», – Андрей Амальрик сравнивал со слоном, который хотя и силён, но неповоротлив. Ему можно воткнуть шило в зад, а пока он будет поворачиваться, чтобы ответить, забежать сзади и воткнуть ещё и ещё. Так примерно и поступал со слоном-властью Солженицын». Осенью и в декабре 1973 г. советское руководство так и не раскачалось что-либо решить по поводу Солженицына, и в начале 1974 г. он делает следующий ход.
11 февраля 1974 г. Солженицын запускает Манифест «Жить не по лжи» и добивается желаемого результата: его арестовывают, обвиняют в измене Родине и лишают советского гражданства. На следующий день, выдав приличную одежду (включая пыжиковую шапку) и 500 западногерманских марок, его сажают на самолёт и отправляют на Запад. Здесь в 1975 г. он получает Нобелевскую премию по литературе – за «Архипелаг ГУЛаг». Впрочем, то, что здесь литературой и не пахнет, а речь идёт сугубо о политике – об антисоветской политике, о Холодной, информационно-психологической войне против СССР, – писала даже западная пресса. Ограничусь только одним примером: влиятельная западногерманская Die Welt охарактеризовала Нобелевскую премию Солженицына как политическую демонстрацию. То есть, проще говоря, расценила «нобелевку» как 30 серебреников.
Исходно немалую роль в шустрении по выдвижению Солженицына на Нобелевскую премию сыграл НТС – Народно-Трудовой Союз, организация ярых антисоветчиков, ставившая задачу свержения советского строя (до середины 1950-х годов – исключительно насильственного). «Окормляли» НТС ЦРУ и БНД. Впрочем, как выясняется, не только ЦРУ и БНД, но и КГБ. А. В. Островский в своей работе о Солженицыне ссылается на бывшего работника 5-го Управления КГБ СССР подполковника А. Н. Кичихина. «Многие наши сотрудники в кулуарах управления, – подчёркивал подполковник, – говорили довольно откровенно: если бы КГБ не подкреплял НТС своей агентурой, Союз давно бы развалился… Получалось, что мы подпитывали НТС и кадрами, и, так сказать, интеллектуально»[3].
Признание А. Н. Кичихина – не хвастовство и не преувеличение. Эмигрантские организации с самого их возникновения были нашпигованы советской агентурой. Что касается НТС, то В. Буковский вообще называл его «организацией-двойным агентом», искусственно поддерживаемым и ЦРУ, и КГБ, – так сказать, совместным предприятием (создаётся впечатление, что таким же «совместным предприятием» был с определённого момента и Солженицын, не говоря уже о диссидентском движении в СССР). Другие вопросы – какие функции выполняла эта агентура в эмигрантской среде и какую роль это сыграло в конечном счёте в разрушении СССР.
Особенно активизировался НТС на рубеже 1960-1970-х годов. Здесь и кампания за присуждение Солженицыну «нобелевки» (публикация в 1969 г. в сотрудничавшем с НТС журнале «Часовой»), и деятельность созданной НТС в начале 1970-х спецкомиссии по выработке новых форм в СССР. В опубликованной спецкомиссией брошюре говорилось о необходимости перестройки в СССР: «России нужна не только политическая, но и духовная перестройка». В направлении именно такой перестройки работали НТС и западные спецслужбы, используя Солженицына в качестве ударного инструмента, а его «Архипелаг…» – в качестве орудия психоударной акции.
На Западе Солженицын довольно быстро разочаровал и властную элиту, и эмиграцию. Последнюю он начал поучать, пытаясь стать её неформальным главой, и тут же нарвался на жёсткую отповедь Андрея Синявского. Что оказалось ещё хуже для Солженицына, он начал поучать западную, прежде всего американскую элиту, как ей вести себя по отношению к Советскому Союзу. Выступая 30 июня 1975 г. в отеле «Хилтон», Солженицын призвал президента США Дж. Форда как можно больше и активнее вмешиваться во внутренние дела СССР, усиливая давление на него, в том числе с помощью военных угроз. Американцы охарактеризовали выступление Солженицына как прогитлеровское и глупое, а его самого – как фанатика, который стремится прекратить процесс детанта, разрядки международной напряжённости и вернуть мир в состояние Холодной войны; сотрудники аппарата Форда не рекомендовали ему назначать аудиенцию писателю ввиду «умственной нестабильности» последнего.