Возвращение колдуна

© Петр Немировский, 2023

ISBN 978-5-0059-6253-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

– Вы хотите эту сумку сдать в багаж или возьмете ее с собой в самолет как ручную кладь? – спросила Ивана регистраторша, наклеивая на заднюю обложку его американского паспорта специальный белый ярлычок.

– Сумку? Гм… – Иван наморщил лоб. Будто бы не знал, что решить. – Сумку возьму с собой как ручную кладь.

И подумал с досадой: «Все-таки зря лечу в такую неизвестность».

– Вот ваш билет, пожалуйста. Посадка через полтора часа. Счастливого полета, – девушка протянула ему паспорт, из которого торчал корешок билета.

Иван Селезень летел в Рим. Он жил в Нью-Йорке и работал психиатром в одной из городских больниц. Родом он был из Васильковска – есть такой городок на границе России с Украиной. Его мать была хозяйкой большой оранжереи цветов, отец работал мастером на заводе. Семья была дружной, жили хорошо. Десять лет назад Иван эмигрировал в Штаты.

…Просторный аэропорт «Кеннеди» гудел, как улей. Таможенники и полиция, чемоданы и сумки, объявления о вылетах и задержках рейсов. Кто-то потерялся, кого-то просят срочно подойти к регистрационному окошку. Уже третий раз предупреждают, что если некий господин Аль Саид не явится и не сядет в самолет, то его багаж из лайнера будет извлечен.

А Иван Селезень пьет пиво в баре аэропорта, недовольно кривит губы. Настроение у него препаршивое. Почему-то тревожно на душе. Какой-то Аль Саид, вот, багаж сдал, а сам исчез. И самолет – тоже ведь может сломаться в воздухе. Техника – значит, ломается. Как говаривал отец: «Любая техника нуждается в мастере». А с мастерами нынче дефицит…

Не любит Иван летать самолетами, не его этот вид транспорта. Но, коль скоро живет в США и хочет бывать в Европе, то выхода нет – приходится летать.

В Рим он отправился не по делу, а просто так. Коллега в больнице – медсестра Сандра, белая американка, недавно провела отпуск в Италии. Привезла оттуда кучу фотоснимков, взахлеб рассказывала о Венеции, Флоренции и Риме. О том, какая там вкусная пицца – тоненькая, хорошо раскатанная и безумно вкусная. Не то что в Нью-Йорке.

Доктор Селезень в отпуске не был с мая прошлого года, а нынче уж апрель. В Италии, как любой культурный человек, он мечтал побывать давно. Взвесив все за и против, решился. На десять дней поездки составил список дел. Посмотреть достопримечательности: конечно, собор Святого Петра, Пантеон, Колизей; на два дня, если удастся, поехать в Венецию. Попробовать разных сортов спагетти, лазанью, пиццу.

Больше всего его тревожила погода – Иван не переносил холод; загодя по различным источникам не один раз проверил прогнозы погоды в Италии. Обещали солнечные дни. Но разве можно полностью доверять синоптикам?

Когда-то Иван Селезень – в далеком-далеком прошлом, начинал как писатель. Дарование его было видно сразу. Многогранный талант – и лирик, и сатирик, и драматург. Трудно было себе представить, что этот лирик-сатирик станет работать психиатром в больнице Нью-Йорка, а если точнее, – в дурдоме.

Ах, до чего же удивительные метаморфозы порой происходят с людьми! Вместо того чтобы сидеть по ночам за письменным столом и при свете колышущегося огонька свечи выводить бессмертные слова, обливаясь слезами над своим же вымыслом, Иван Селезень выписывает рецепты психически нездоровым людям.

Конечно, можно сказать: и литература, и рецепты, в принципе, – одно и то же, имеют общую цель – лечить душу.

Но так рассуждать может только человек примитивный, далекий от понятий Красоты. «Тильки повный дурэнь», – сказала бы мама.

Короче, так сложилась его судьба. Да и кто знает, взошла бы его звезда на небосклоне российской литературы? Насколько силен был его талант, на сколько бы его хватило? Ну, подавал Иван какие-то надежды. Ну, издал две книжки – сборники повестей и драм. По одной из его драм молодежный театр в Москве даже поставил пьесу.

Только этого еще недостаточно, чтобы сказать, что Иван Селезень – одаренный литератор. Совершенно недостаточно. А ошибок, огрехов в его творениях было – у-у, сколько! «Як гороха на поли». Он даже в русском был слабоват, его русский язык был нашпигован украинизмами. А разве может настоящий писатель плохо владеть родной речью? Ни, нэ може.

Так бы и марал себе бумагу Иван, издавал бы книжечки, ездил бы из Москвы в Васильковск, к родителям, и обратно, в столицу, и был бы средненьким, а то и плохоньким писателем. Если бы однажды не решил оставить это занятие и уехать в Америку, где стал психиатром.

Совершенно новая для Ивана область открыла перед ним свои бескрайние просторы. Семь лет учебы и интернатур. С раннего утра и до позднего вечера: диагностика, фармакология. Хроническая шизофрения, тип параноидальный, с галлюцинациями. Лекарства: антипсихотики, антидепрессанты. И так – из года в год. Какая уж тут изящная словесность?!

Но порой, просиживая в нью-йоркских библиотеках над томами по лечению различных психических болезней, нет-нет, а пускал Иван Селезень горькую слезу о загубленной писательской карьере. Корил себя за здравомыслие, а иными словами, – за малодушие.

В кого он все-таки пошел, чью природу унаследовал? Мать любила литературу и историю, и театр, но при этом была прагматического склада. А вот отец – хоть и технарь, полжизни проработавший на заводе, все-таки по натуре был мечтателем. Узнав, что Иван в Нью-Йорке учится на психиатра, отец расстроился. Рассчитывал, что сын все-таки пробьется в литературе. Впрочем, сказал, что главное – быть мастером своего дела. Зато мать выбору Ивана обрадовалась: «То добра работа. Стабильна. Грошова. Не переживай, сынку, что ты не став вторым Гоголем. Бис з ним. Зато станешь вторым Фрейдом».

Помогать людям – что может быть лучше этого? Еще и получать за это сто тысяч долларов в год. Иметь свой дом в благоустроенном районе города. И дачу в горах. И новый «Лексус» со всякими наворотами.

Правда, вторым Фрейдом Иван тоже не стал. Ну и бис з ним!

Глава 2

О, Рим! Рим! Боже, за что Ты так любишь нас?! За что открываешь нам Небеса Свои, когда мы еще здесь, на грешной земле? Что же тогда там, в Твоих светлых чертогах?

Какие краски Ты разлил по этим широким улицам, мощеным темно-лиловым булыжником! А сосны – римские пинии, воспетые художниками, поэтами, композиторами! С высокими ровными стволами и ярко-зелеными могучими куполами хвои, возносящимися от земли в блистающее небо Рима! О, римская пиния! Один только взгляд, скользнувший по твоей куполовидной кроне, заставляет сердце трепетать от предчувствия неведомой тайны, от какого-то великого обетования новой жизни!..

Тибр – древний, как история цивилизованного человечества, несет свои спокойные воды мимо дворцов и базилик, под мостами, под шелест кипарисов и платанов. Свет многочисленных фонарей струится сквозь надвигающиеся сумерки, изливаясь на мелкие волны, словно пронизывая их до самого дна. Чуден Тибр при тихой погоде! Бредешь по мостовой, глядишь на фонари, прикованные к высоким каменным стенам набережной, и на случайную белую лодку. И думы – о прошлом, о будущем, о вере, о людях – так же спокойно, неспешно овладевают тобой и влекут вглубь времен…

А впереди, в почти опустевшем ночном городе, над крышами домов и уцелевшими мраморными колоннами, виднеется огромный золотой купол собора Святого Петра. Кажется, он совсем близко, осталось сделать лишь несколько десятков шагов, и ты – рядом. Но шумят над твоей головой старые кипарисы, и шумит древняя река, и где-то вдали пронзительно звенит гитара. И сгущаются сумерки. А купол великого собора горит по-прежнему ярко во тьме, и по-прежнему – далек!..

Медсестра Сандра не обманула: пицца в Риме действительно куда лучше нью-йоркской, и сравнивать нечего. Тоненькая, хорошо запеченная, но без черных пригорелостей снизу. Похрустывает на зубах. Хороши также итальянские свиные сосиски. И, конечно, спагетти! Важно только не переусердствовать с соусом. И хорошо бы их присыпать сверху мелко натертым пармезаном.

Римские публичные дома не представляют собой ничего особенного. К тому же там почти нет итальянок – большинство славянок из Чехии, России, Украины и Сербии. Все – очень жадные и хитрые, просят больших денег, но с таким видом, будто согласны почти бесплатно.

Кофе – изумительный, тоже не сравнить с нью-йоркским. Водка итальянская – обычная, «Grey Goose» мне нравится больше. Погода все дни стоит великолепная. В общем, дорогой друг, кусай локти, что не поехал со мной. Сегодня вечером вышлю тебе по электронке фотоснимки, где я возле Святого Петра, у Колизея и на кровати в обнимку с красоткой – ничего не подумай, это горничная в гостинице, где я остановился, убирает по утрам мой номер…

Такую речь, а еще точнее – аудио-письмо – несуществующему другу мысленно составлял Иван, прогуливаясь по улицам Рима. За десять дней он успел все, что планировал: взял несколько прогулочных обзорных туров по Риму, на два дня съездил с группой в Венецию. Завтра его ждал отъезд обратно, в Нью-Йорк, и он решил в последний день погулять по Риму, уже безо всякого определенного маршрута. В преддверии скорого расставания печаль закрадывалась в его сердце. Кто был в Италии, тот скажи «прости» другим пределам. Кто был на небе, тот не захочет на землю…

Он вошел в бар. Примостившись у окошка, заказал капуччино. Вдруг в окне… нет, не прелестная девушка и даже не сицилийский бандит с пистолетом, – нет!

Большая мемориальная доска висела на стене шестиэтажного дома напротив, между вторым и первым этажами. Барельефный профиль мужчины на этой доске показался Ивану знакомым: длинноватый нос, прямые волосы, покрывающие уши. Некая сутуловатость, худощавость опущенных плеч. Неужели?..

Расплатившись, Иван быстро покинул кафе, оставив недопитым капуччино. «Справа – бар „Sistina“, дорога направо ведет к станции метро „Barberini“. Так-так». Иван стоял, оглядываясь по сторонам, желая запомнить это место. Неожиданно чья-то тень выскользнула из приоткрытой наружной двери дома. Нет, почудилось.

«Так, еще раз. От станции метро „Barberini“ я шел по какой-то узкой улице. Затем повернул налево. Да чья же это тень бегает вокруг? Кто это в черном плаще носится передо мной? Чьи это пряди взметнулись?!» Иван зажмуривал глаза и открывал их снова.

– Николай Гоголь. Жил в этом доме в тысяча восемьсот тридцать восьмом тире сорок втором году, – затараторил кто-то по-русски, читая надпись на мраморной доске.

Эта была русская женщина, по всей видимости, экскурсовод, привела сюда небольшую группу русских туристов.

– Всем известна любовь нашего писателя к Риму, – продолжала экскурсовод. – Здесь он писал первую часть «Мертвых душ». Здесь, в прекрасном далеке, он творил будущую славу русской литературы… А теперь, господа, давайте свернем с этой улицы и направимся к баням одного из римских императо… – и группа ушла.

А Иван все стоял, пребывая в странном, едва ли не полуобморочном состоянии. Наконец, очнувшись, он осторожно пощупал свой нос – длинноватый, с небольшой горбинкой. Так же, осторожно, провел ладонью по своим еще не потерявшим густоты русым волосам. Передернул худыми плечами.

«Да, он! Я ведь знал, знал, что встречу его в Риме. Это судьба!» Его голова снова закружилась. Он сел на корточки и, чтобы не упасть, упер руку в булыжник:

– Страшная месть. Колдун. Ведьма… Дайте мне лестницу!.. Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней!..

Глава 3

– Что, мистер Селезень, полетали над Вечным городом? С возвращением, – поприветствовала его доктор Фролова, работавшая с Иваном в одном отделении больницы.

Доктор Фролова – из потомков русских эмигрантов, в третьем поколении. Ее предки бежали из России в Штаты после революции, во времена красного террора. Она никогда не говорила коллегам, какого роду-племени, из какого сословия ее предки. Быть может, и не из дворян – от большевиков бежали ведь не одни только графы да бароны, но и челядь с ними, и мещане, и даже крестьяне. Но для себя Иван твердо решил, что Виктория Львовна – из потомственных дворян. Это косвенно подтверждали и ее аристократичная манера держаться, и кристально чистый, можно сказать, дистиллированный русский язык, какой ныне можно встретить только в русской классике.

Ей шестьдесят семь, но старушка, вернее, дамочка, – еще боевая. Она невысокого роста, в фигуре уловимы следы былого изящества. Ровные волосы окрашены в желтоватый цвет. Правильные черты лица с намеком на утонченность: ровный носик, узкий, даже чуточку заостренный подбородок, умный взгляд голубых глаз. Но при всей своей почти изысканной красоте, в лице доктора Фроловой сквозила и некая хитрость, хитрость хорька, и когда Ивану приходило на ум это сравнение, он всегда испытывал смущение оттого, что так нехорошо думает о коллеге, сравнивая ее с хорьком.

А ведь она – ведущий психиатр в отделении. Очень образованная, интеллигентная женщина. Читающая! На рабочем столе Виктории Львовны часто лежат специальные медицинские журналы. Но читает она и художественную литературу. Последнюю, конечно, не на работе, а дома.

Впрочем, свободного времени у доктора Фроловой предостаточно: семьи у нее нет – ни мужа, ни детей. Чем жить? Кому посвящать свое время? Только вымышленным героям романов и пациентам психбольницы. И те, и другие ее интересуют весьма и весьма. А вот личная жизнь, увы, не сложилась…

Всякий раз, когда Иван оказывался в кабинете доктора Фроловой, где неизменно выслушивал ее оригинальные суждения о прочитанных книгах, у него возникало ощущение, что он находится не в нью-йоркском сумасшедшем доме, а в литературном салоне какой-то княгини в дореволюционном Санкт-Петербурге…

… – Все русские писатели имеют склонность к полетам, русский Парнас полон птиц, – заметила доктор Фролова во время ланча. Они сидели в ее кабинете. Виктория Львовна развернула сэндвич в фольге, в бутылочку апельсинового сока воткнула трубочку. – Вы только посмотрите: Гоголь, Клюев, Соловьев, Крылов. И вы, Иван Борисович, из этой же стаи пернатых, – пошутила она. (Виктория Львовна знала о юношеском увлечении Ивана литературой.)

Она надкусила сэндвич и бросила взгляд на часы на стене – время ланча обычно пролетает молниеносно.

– А вы как будто помолодели, Иван Борисович. Таким орлом, признаюсь, вижу вас впервые. Что же, коллега, вас так омолодило в Риме?

– О-о, доктор, вы себе не представляете, что такое Рим… – Иван заложил руки за голову и, откинувшись в кресле, свободно вытянул ноги. Прикрыл глаза и начал декламировать: – «Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу – и уж на всю жизнь. Мутно и туманно все кажется после Италии…» Знаете, чьи это слова? Да, конечно, – бессмертного Гоголя…

После недолгой паузы он снова закрыл глаза и продолжил:

– В Риме, доктор, веришь в Бога, в Его существование. И в себя тоже начинаешь верить, в свой талант… – он неожиданно вздрогнул и умолк, будто сболтнул что-то лишнее.

– Вас послушаешь, так и самой захочется туда немедленно отправиться. К своему стыду, ни разу в Италии не была. Очень люблю Германию. Сколько раз задумывала поехать в отпуск и во Францию, и в Италию, но почему-то всегда заканчивалось тем, что ехала в Германию. Мне кажется, что я должна была там родиться. Но судьба, видите, распорядилась иначе… А как вам понравилась итальянская кухня?

– Пицца, если честно, самая обыкновенная – мука да сыр с томатным соусом. И лазанья тоже – ничего особенного. Моя мама печет пироги с сыром и грибами намного вкуснее, чем все пресловутые римские кулинары. А какого поросенка мама готовит, и потом его с хреном!.. – Иван сильно потянул носом, будто уловил в кабинете запах этого запеченного поросенка.

А доктор Фролова, допив сок, кивнула на медицинский журнал, лежащий на ее рабочем столе:

– Этот журнал – специально для вас, там есть интересная статья, я отметила ее звездочкой. Мистер Селезень! Вы меня слышите? Вы здесь или опять куда-то улетели?

После ланча Иван шел по широким коридорам психбольницы. С грохотом раздвигалась железная решетка, ограждающая дверь лифта и каждый раз запирающаяся на замок. Возле некоторых палат сидели санитары, присматривающие за буйными.

В зале отдыха несколько пациентов смотрели по телевизору какое-то шоу; смехом взрывался зал – на экране, но зрители по эту сторону экрана – в пижамах – хранили молчание.

Одна из медсестер – Сандра (та самая, которая побывала в Италии и столь восторженно отзывалась об этой своей поездке) за что-то отчитывала пациента, помахивая перед его носом указательным пальцем. Сандра была совершенно безразлична к больным, они ей ужасно надоели за годы, что она проработала в психбольнице.

Селезень вошел в одну из палат, где накануне его отпуска появился новый пациент – чернокожий гигант неопределенного возраста, по имени Джим. Пациент – загадка. Его привезли в наручниках – устроил настоящий дебош в Манхэттене, разгромив там несколько бутиков и ресторанов. Его усмирял целый взвод полиции, говорят, пришлось даже вызвать вертолет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.