Легенда о шпионе

Выражаю искреннюю благодарность Александру Павловичу Котову за помощь в редактировании повести.

Для одной страны ты – разведчик, для другой – шпион. Осталось понять, где твоё сердце и истинная Родина.

Моя повесть написана на основе биографии Ван Ин Зуна, прадеда моего мужа, который приехал в Российскую Империю трудовым мигрантом, но стал капитаном Госбезопасности СССР. Семья бережно хранит вещи, связанные с Ван Ин Зуном. Я соединила вместе исторические факты, семейные рассказы, добавила каплю воображение и написала эту историю.

Глава I. Ван Пэйсян

Июль 1968 года. Советско-китайская граница у реки Туманная.

Слава не в первый раз переходил границу. Его внешность, знание языка и китайская одежда позволяли в случае обнаружения сделать вид, что он заблудился, «легенда» была отточена до автоматизма.

Высокий, хорошо сложенный двадцатилетний метис Славка возвращался с задания. Он нашёл на кукурузном поле возле Хуньчуня тело офицера-разведчика, пропавшего неделю назад. Информация о гибели офицера нужна не только командиру, но и семье погибшего.

Были у Славы и личные интересы на чужой стороне. Иногда он ночевал в одинокой фанзе китаянки, у которой был маленький ребенок. Малыш последнее время болел, снадобья восточной медицины ему не помогали. В эту вылазку Слава принес в фанзу советские таблетки – маленькие, белые, пахнущие химией и надеждой.

Славе есть над чем подумать, пока он идет к нейтральной полосе. Замполит предлагает служить и дальше, и даже ближе к родному Хабаровску. Кто будет помогать этой женщине?

На подходе к границе лазутчик замер и прислушался: где-то рядом был китайский патруль. Славка с кошачьей ловкостью залез на старую липу. В июле липа стояла пёстрая, как будто в камуфляже: ярко-зелёный лист перемежался с жёлтыми семенами. С этого дерева хорошо было видно и вспаханную пограничную полосу, и приближающихся вражеских пограничников.

С обратной стороны липы было большое дупло, а в нем много черной шерсти, пропитанной тяжелым звериным духом. Видимо, зимовал гималайский медведь. Слава скомкал шерсть и выкинул в сторону кустов, а сам как можно плотнее вжался в древесную полость.

Служебная собака повела носом, и с лаем рванула к кустам. Кинолог отдернул пса, и патруль продолжил путь. Опасность миновала. Шпион улыбнулся и проводил расчет взглядом. Парень спокойно слез с дерева и направился к контрольной полосе.

Но эти кусты со спелой малиной! А Слава был голоден, и ему хотелось пить. Густой запах ягоды ударил в нос. Две горсти ягод спасли бы его положение. Славка соблазнился. Какая же сладкая ягода! Слава протянул руку к кусту.

Неожиданно он услышал треск и чавканье. Раздвинув стебли малины, Слава замер. Бурый медведь наслаждался ягодой с не меньшим удовольствием, чем человек. «Значит, собака почуяла не только запах шерсти», – подумал парень.

Не оглядываясь, Слава сделал шаг назад…второй…третий. Острая жгучая боль пронзила его левую ногу, он вскрикнул и упал. Невольный стон вырвался из горла. Медведь, встревоженный криком, ломанулся через кусты. Парень повернул голову и увидел не зверя, а человека. Старый китаец в маскировочной робе с лицом будто высохшая глина.

– Чжэньбао дао нельзя! Привет бабке Нин от брата, – сказал китаец с сильным акцентом, развернулся и растворился в малиннике, так же бесшумно, как и появился.

У Славы было повреждено сухожилие, он подобрал сук и поковылял через вспаханную полосу. На родной стороне его уже ждали товарищи и палата госпиталя.

Два месяца спустя, Хабаровск.

Нина всегда была образцовой хозяйкой. Вот и сегодня она затеяла баоцзы – китайские пирожки на пару. Их так любит внук! Сейчас он за тысячу километров служит в армии, но именно сегодня Нина с утра встала с твердым решением приготовить баоцзы.

Рецепт она помнила ещё с далёкого китайского детства, вот только пекинской капусты в советском магазине «Овощи и фрукты» не продавали. Нина заменяла её белокочанной. Тесто мягкое и упругое, каждый защип как заговор и молитва. Запах баоцзы плыл по маленькой квартире, тесня запахи лекарств и старости.

Квартира у Нины была ее крепостью и памятником. Обычная хрущевска, полученная по праву жены реабилитированного в 1956 году. Но получить жилые метры и уехать из места ссылки ей, дочери и внуку удалось через несколько лет. Квартиру в Хабаровске дали только после письма Климу Ворошилову, которое скинула в почтовый ящик в самой Москве проводница поезда. Проводницу Нина, конечно же, заранее отблагодарила деньгами. Письма, которые отправляла сама Нина из Ново-Куровки, до товарища Ворошилова не доходили.

Когда Нина услышала из коридора слова популярной песни «Над Амуром тучи ходят хмуро…», она уже не сомневалась в своей затеи с баоцзы. Это приехал её внук. Сердце бабушки не ошиблось.

Парень, стараясь не хромать, зашёл на кухню.

– Привет, баб!

– Славик, привет, вот это да! В отпуск или командировку?

Парень обнял Нину. Взгляд женщины уловил хромату внука.

– После госпиталя отпуск дали. Неудачно упал. Мне предлагали дальше служить на острове поближе к Хабаровску, но уже не получится. О, баоцзы!

Слава придвинул к себе тарелку с готовыми паровыми пирожками, смачно надкусил верхний пирожок, сок брызнул на подбородок.

– Руки помой!

– Вкусно. Соскучился по твоей еде, – солдатик еще раз откусил от пирожка, – Б-а-а-б, а тебе китайский брат привет передавал.

Нина поменялась в лице и уронила готовый баоцзы обратно в пароварку.

– Какой брат?! Он давно умер, – её голос стал тонким и острым, как лезвие.

– Да живой он, я его летом видел…, – Слава мыл руки в кухонной раковине, и слова заглушались звуком водопада, – Ну, или не его. А почему раньше о нем не рассказывала? Меня по службе проверяли, никаких вопросов не задавали. А я в детстве заветный чемоданчик с иероглифами на замке у тебя видел.

– Раньше нельзя было рассказывать, – уверенно сказала пришедшая в себя Нина, в её словах была тяжесть целой эпохи.

– А сейчас?

– И сейчас нельзя.

Нина колебалась, она взяла задумчивую паузу

– Ладно.

Нина поставила миску с баоцзы на стол, села напротив внука. Её взгляд ушёл куда-то вглубь, сквозь стены, сквозь время.

– Мы с Ли из богатой семьи, отец на приисках Желтуги1 хорошо заработал, сумел не пропить, не проиграть. А потом немцы стали Циндао строить, отец там двухэтажный дом купил. Помню, мне лет шесть было, нашли с братом шляпу, английский цилиндр. Ли наполнил его помоями и скинул со второго этажа на прохожих. В даосского монаха и послушника-подростка попал. Так я впервые Вана и увидела. Досталось же тогда Ли от отца, – Нина покачала головой.

Женщина замолчала, и в тишине кухни родился другой мир. Мир запаха моря, жареной рыбы, немецкой речи и далёкого, но такого родного щебетания наречия Цзи-Лу.

1897 год. Деревня Сифан, 6 км от Циндао.

Циндао в наши дни – это огромный мегаполис на берегу Жёлтого моря провинции Шаньдун. В Циндао расположены филиалы крупнейших банков и представительства фирм «Hisense», «Haier», кинематографический центр страны – китайский Голливуд. В сорока километрах от него расположена гора Ляошань, на её южном склоне находится древний даосский монастырь Тайцин, в котором хранится указ Чингисхана (Тэмучжина) о защите даосизма. В конце девятнадцатого века немцы оккупировали эту территорию и заложили военный порт. Так из портовой деревеньки Циндао превратился в город.

Ранним утром по дороге к деревушке шел монах и юноша с бритой головой.

– Ван Пэйсян, запомни, – голос монаха был ровным, как поверхность горного озера, – главное не на каком языке ты разговариваешь, а то, на каком ты думаешь.

Люди не только говорят на разных языках, они и думают по–разному. Мы пишем иероглифы, и думаем также, готовыми образами. Наш язык наполнен тонами, как звуками льющегося ручья. Ручей всегда придет к морю, даже если нужно обогнуть гору. Это его Дао.

Монах ненадолго замолчал. Он нашел глазами строящиеся железнодорожные пути к порту Циндао и указал на них подростку:

– Немцы всегда следуют логике и пишут буквами. Их язык точен, слова и буквы стоят всегда на своих местах, как вагоны в поездах.

– Учитель, а если мы сейчас пойдем не по дороге, а напрямую, через поле, мы будем как вода или как поезд? Как китайцы или немцы?

Наставник на секунду задумался.

– Мы будем как русские. Они любят сесть на развилке дороги и думать, куда же им пойти, а потом не обходят горы, а идут напролом. Русские говорят одинаковые слова, но смысл получается разным, а один и тоже смысл доносят разными словами. Для них главное не путь, не правила, а результат.

Художник В. Борегар «Старая фанза», Циндао, Китай, середина ХХ века Холст, масло. Размещено с разрешения коллекционеров Сергея и Ирина Беляевых.

В разговорах они подошли к бедной крестьянской лачуге с тростниковой крышей, это и была их цель пути. Монах решил дать последнее наставление:

– Иногда самый простой путь получается длиннее самого сложного. Это Дао. Но идти надо до конца. И никогда не кури опиум! – учитель пригрозил пальцем отроку.

Монах постучал в дверь, им открыл сгорбленный от труда в поле мужчина.

– Приветствую тебя, Учитель, – поздоровался крестьянин.

– Благоденствие дому твоему! Вот, привёл твоего сына, чтобы он мог учиться в Немецкой железнодорожной школе в Циндао. Ван Пэйсян очень способный! – нахваливал мальчика монах.

– Но, учитель! Я отдал сына в монастырь на Ляошань, когда мать его умерла, мне нечем его кормить! В этом году снова неурожай.

– У каждого свой путь… Все в детстве учат «Троесловие», разве ты сам забыл: «Вырастить без обучения – Это вина отца. Учить без строгости – Это леность учителя».  Ван уже выучил три языка и два китайских наречия. Тайцин берет все расходы по обучению Ван Пэйсяна.

Отец посмотрел на сына, похлопал его по плечу, и решил, что мальчик подрос и скорее помощник, чем обуза, да и на старости будет, кому позаботиться. Хозяин лачуги и мальчик поклонились монаху, и тот пошёл обратно на гору Ляошань, во Дворец Великой Чистоты.

Итак, Ван стал студентом железнодорожной школы, которая готовила младший обслуживающий персонал: билетных кассиров, телеграфистов, стрелочников, помощников начальников станций. Обучение было платным, примерно один рубль в месяц, при этом чернорабочий на железной дороге получал 15-20 копеек в день.

В обычной китайской школе с классическим конфуцианским образованием были многоуровневые экзамены. Обеспеченные родители отдавали своих не слишком одаренных отпрысков в модную германскую школу, полагая, что там любимому чаду будет легче получить нужную профессию в немецкой колонии.

Когда Ван в первый раз зашел в учебный класс, его узнали:

– Ты?! Монахи железную дорогу в Тайцин собрались строить? – удивился Ли Минжи Лан, брат Нины. Он еще помнил тумаки отца за свою проделку с цилиндром.

Любимой шуткой заводилы Ли было привязать кончик косы одноклассника к лавке или связывать косы соседей между собой. Но Ван, как послушник монастыря, был выбрит наголо. Один раз Ван встал для ответа учителю, а Ли незаметно подложил на сиденье Вана три ореха рогульника, водяного чёртика. Ученик сел на колючий чилим, но не подал виду. Его натренированные мышцы ягодиц и умение втягивать яички в промежность выдержали это испытание до конца урока. Невозмутимый вид и покерфейс Вана сильно раздосадовали Ли.

Когда же преподаватель разрешил идти на перерыв, Ван спокойно встал, собрал орехи в ладонь и вышел во двор школы. Там он расколол камнем орехи и предложил их шутнику: «Угощайся!». Все стоящие рядом юноши засмеялись, Ван вызвал уважительное изумление, больше его не трогали.

Ван стал лучшим учеником в классе, но самообразование дало мальчику не меньше учителей германской школы. Настоящей его школой был порт. Город разрастался, немцы строили большой пивоваренный завод, прокладывали железную дорогу, порт был сердцем города. После уроков Ван бежал туда, где сталкивались языки и судьбы. Он слушал брань английских матросов, гортанные переборы корейских рыбаков, скрип лебёдок и гудки паровозов. Он был губкой, впитывающей звуки, жесты, запахи чужих жизней.

В один из таких дней Ван ждал своей удачи. На причале лежали бревна, рельсы, уголь, бочки, шныряли чайки. Поблизости от английского судна корейские рыбаки играли в длинные карты. Ван прислушался к ним. Мимо корейцев в сторону Вана семенила тощая собака, один из игроков бросился за ней. Собака ловко обежала кучу с углем и спряталась в штабеле из бочек. Бегущий кореец попытался схватить собаку и завалился в уголь, эмоционально выругался.

Ван проговорил ругательство, рассмеялся, он знал корейский. Ван попытался найти взглядом собаку, но вместо собаки уткнулся глазами в интересное для подростка действие: между рядов с бочками матрос-европеец забавлялся с портовой проституткой. Сверху чайка-ханжа громко возмущалась действием этой парочки.

– Boy! Follow! – чопорно одетый англичанин бросил свысока. Ван шёл следом, ловя обрывки разговора с женой о биржевых курсах и погоде в Лондоне.

Монета, брошенная небрежно Вану, была ничтожна по сравнению с этими крупицами иного мира. Носильщик Ван больше денег ценил знания.

В 1898 году в провинции Шаньдун начались первые восстания китайцев против оккупации. Уже на следующий год в Китае началось массовое выступление бедняков против иностранцев. Поводом к нему послужила сильная засуха. «Дождь не идёт потому, что христианские церкви заслонили небо. Если иностранцы не будут уничтожены – дождь не пойдёт. Железные дороги, грохочущие огненные телеги (паровозы) беспокоят дракона земли», – с такими лозунгами и песнями выходили на улицы сотни тысяч повстанцев, на флаге которых был нарисован кулак. Это было Ихэтуаньское или Боксёрское восстание.

Отец Вана, тихий, сломленный нуждой крестьянин, в чьих глазах Ван научился читать лишь покорность, внезапно вспыхнул. «Они правы, сын! – говорил он, сжимая кулаки, в которых впервые за долгие годы появилась не мотыга, а лом. – Рельсы режут землю, как нож! Огненные телеги пугают духов!» Ван не спорил. Он видел, как отец уходил в ночь, и его тонкая спина в лунном свете казалась хрупкой, как тростинка.

Он нашел его на рассвете у немецкого склада. Пуля вошла в спину. Отец лежал лицом к небу, и на его губах застыло не выражение гнева или ужаса, а почти детское удивление. В этот момент Ван Пэйсян, ученик, полиглот, мыслитель, понял простую вещь: знание языков бессильно перед языком свинца. Мудрость Дао не остановит разящий штык.

Парень отрешённо брёл по улице. Дым пожарищ смешивался со сладковатым запахом смерти. Где-то гремели выстрелы, где-то – победные крики. Его мир, состоявший из книг, языков и тихих бесед с учителем, рассыпался. Оставался один путь – в горы, в монастырь, к стенам, которые видели десятки таких восстаний и пережили их. Юноша шёл туда, где не стреляют, где Учитель даст мудрый совет, в Тайцин.

Вдруг его окликнули. Повернув голову, Ван увидел одноклассника Ли Минжи Лан, красивого и высокого, на полторы головы выше Вана, с длинной блестящей косой.

– Ван, привет. Давно не видел тебя. Чем занимаешься?

– Иду в Тайцин. Там спокойно. Отец погиб. Разбирал рельсы.

– А у меня отца и мать убили, но ихэтуани. Отец задолжал наркоторговцу за опиум. Сестра у него. Заложницей. Или выкуплю или продадут в публичный дом Думаю, где бы достать деньги.

– Нин? Ей лет восемь сейчас, – Ван вспомнил большеглазую девочку.

– В Китае сейчас не заработаешь. Нужно ехать на Аляску или в Россию, или в Австралию. Мыть золото, как мой отец.

– Тогда нам в порт.

– Нам?! Ван, ты что, со мной? Ты, монастырский сверчок и забрила, со мной? – Ли искренне удивился, – Приключений захотелось?

– Дао – это не побег, это преодоление препятствий. Я дойду до Тайцина позже.

Ли с восхищением посмотрел на Вана, и они стали спускаться в сторону порта по зигзагообразной деревянной лестнице.

– Эй! Ли Минжи Лан! Верни нашу лодку или заплати за неё! – четверо крепких парней стояли на верху лестницы.

– Бежим! – крикнул Ли и быстро засеменил ногами по ступеням.

– Это у них сейчас Нин? – на ходу спросил Ван.

– Стой, Ли! Дохлая собака! – кричали сверху.

Ван и Ли бежали вниз по лестнице, при этом Ван ловко, как паркурщик, перепрыгивал через перила, катился по ним, а Ли, несколько раз споткнувшись, сильно отставал.

– Нет, Нин не у них, но я им должен, – сбивая дыхание, бормотал Ли.

Ван оглянулся, Ли оказался ближе к дерзким незнакомцам, чем к однокласснику. Ван рванул обратно. В этот момент Ли в очередной раз споткнулся и упал, прокатившись с десяток ступенек вперёд до следующего пролёта. Первый из догоняющих уже готов был схватить Ли за ногу, но Ван в последний момент выхватил Ли за руку и протащил под перилами.

– Заплати за нашу лодку!!!

Ван и Ли побежали дальше, впереди уже был виден причал. Внизу на крики вышли полицейские в немецкой форме.

– Эти люди – ихэтуани, они украли немецкую яхту!!! – кричал Ли, указывая полицейским на бегущих сверху парней.

Резкий свисток оглушил Вана, полицейский бежал как раз мимо него. Четвёрка догонявших мгновенно развернулась и стала четвёркой убегающих. А наши герои спокойно вышли на причал.

В порту стояло несколько судов. Там были и парусные суда, и паровые. Ли и Ван подошли к торговому судну «Nataliya» под английским флагом с трубой и парусами. В его трюм грузили поддоны с мешками муки. На палубе с важным видом, со сложенными на груди руками стоял солидный пятидесятилетий европеец.

Ван начал по-английски:

– Добрый день. Вам нужны матросы на судно?

Мужчина молча смотрел на парней оценивающим взглядом. Ван перешёл на немецкий:

– Мы ищем работу, не дорого, за еду.

– Поднимайтесь, – хозяйским тоном ответил солидный мужчина. Это был Юлиус Бринер2, успешный торговец и промышленник.

«Nataliya» шла в открытом море, был крепкий ветер и небольшая качка. Ван и Ли драили палубу, а Бринер прогуливался по корме. Владелец судна внимательно наблюдал за китайскими матросами.

С мостика звучала русская речь капитана и боцмана об ухудшении погоды, падало давление. Ван, ловко работая шваброй, прислушивался к новому для него языку. Он ловил слова, как бабочек, шепотом повторял их, ощущая вкус чужого мира на языке.

Ли никогда в жизни не работал, в какой-то момент его верёвочная швабра застряла в кнехте. Выдергивая швабру, Ли перевернул ведро, споткнулся о свёрнутый канат, поскользнулся на мокрой палубе. И в этот самый момент судно наклонилось в сторону борта, где безуспешно искал равновесие Ли. Так Ли Минжи Лан оказался в море.

Первым на человека за бортом отреагировал Бринер. Он кинул Ли канат и громко смеялся. Подбежавший Ван помог вытянуть Ли обратно.

Пока Ли выжимал одежду, Бринер решил поговорить с Ваном, выбрав для этого японский:

– Как тебя зовут?

– Ван Пэйсян.

– Народность ицзу3?

– Да.

– Меня зовут Жюль Бринер. Я – швейцарец. В шестнадцать лет я покинул родной дом и без гроша в кармане отправился путешествовать, устроившись коком на судно. Так оказался в Шанхае. Наш капитан не брезговал промышлять пиратством, я ушёл от него в Йокогаме. Устроился боем в лавку, помогая сбывать шёлк приезжим европейцам. Ты мне нравишься, у меня торговая компания во Владивостоке, мне нужен свой мальчик на побегушках, чтобы торговать с иностранцами. Ты ведь все понял, что я сказал?

– Да. Но я не один, мы с Ли вместе.

– Нет, его я не возьму даже дворником.

Ван отрицательно покачал головой.

– Когда пути различны, не составляют вместе планов, – Бринер процитировал Конфуция и затянулся сигарой.

Через три дня «Nataliya» пришла во Владивосток, город принял серым, влажным дыханием. Пути Вана и Бринера разошлись. На долго ли?

Приморская тайга сильно отличалась от растительности Циндао. Но двум юным китайцам некогда было любоваться лианами винограда, висящими на сосне, цветением липы и аралии, слушать стрекот голубых сорок. Лишь иногда парни дивились сине-зеленым бабочкам Парусника Маака размером с ладонь, которые садились на камни ручья.

Только хариусы, водившиеся в ручье, радовали юношей, рыбу можно было поймать, пожарить на длинной палочке и съесть. А еще на деревьях росли грибы: жёлтый ильмак, черный муэр. Все шло к рису, привезённому с собой. Иногда удавалось поймать съедобную лягушку или амурского полоза. Один раз удалось поймать кожистую черепаху трионикса, и у них был праздничный ужин.

Ван и Ли мыли в ручье золото, отдавая свою молодость за жёлтые крупинки. К трудностям физической работы добавлялись полчища кровососущих насекомых. Но как только старатели ложились спать в шалаше, глаза от усталости сами закрывались, и парни проваливались в сон, и никакие комары уже не могли помещать до рассвета.

Но днем Ли не выдерживал тучи крошечных вампиров. Он стягивал выгоревшую синюю косынку и крутил ею над головой гонял ею насекомых. Вот и тогда Ли отгонял от себя звеняще-гудящий рой, ругаясь и смешно размахивая руками. Вдруг он замер.

– Ван, я прямо сейчас песню сочинил. В голову сама пришла. Слушай:

Тигры идут на север,

Оставляют в снегу следы.

Только солнце в них верит,

Направляя на путь судьбы.

– Здорово про тигров. Путь судьбы – это Дао. Движение к цели всегда лучше, чем сама цель.

– Вот же зануда! – Ли попытался возразить, что золото важно для выкупа сестры, но тут злая мошка укусила парня за веко, – А-а-а! Не мошка, а тигр! Так кусает! – Ли громко шлёпнул себя по глазу.

От своего же шлепка Ли вскрикнул еще раз. В этот момент Ван откинул очередную лопату породы. Что же это в гальке и глине? Ван держал в руке серебряное ожерелье. Пока Ли выл и стонал, Ван спрятал украшение в карман, собираясь вечером рассмотреть свою находку. Но усталость оказалась сильней любопытства.

Той ночью Ван видел очень яркий сон:

Горный ручей в уссурийской тайге. Конец мая, у ручья цветет черемуха. Поют птицы. Из ручья пьет кабарга. Вдруг раздается резкий звук хлыста и конского галопа. Кабарга прыгает в сторону.

«Пошла! Быстрей!», – по ручью на белой лошади скачет всадник, он в доспехах из горизонтальных металлических полос, высоких сапогах, в шлеме с конским хвостом, его шею прикрывает кожаная бармица. Лошадь громко, ритмично дышит, от копыт разлетаются брызги.

«Вон он!», – За всадником скачут на лошадях трое лучников. Они приближаются. Стрелы немного не долетают до крупа сильного коня, но вот одна стрела вонзилась в ветку рядом мордой. Лошадь хрипит. Всадник стегает лошадь: «Пошла! Пошла!».

Вдруг Ван понимает, что всадник – молодая девушка. Она оглядывается, и тут же пригибается к белоснежной гриве. И все же стрела находит цель. Ван как в замедленной съемке видит, что острие втыкается в бармицу на шее девушки – раздвигает бычью кожу, входит в звено на ожерелье, размыкает его, наконечник стрелы наполовину входит в тело. Девушка вздрагивает и чуть слышно стонет. Ожерелье падает под ноги лошади, которая задним копытом втаптывает ожерелье в грунт ручья.

Ван резко открыл глаза, реалистичность сна не отпускала его. Ван огляделся: он в шалаше, рядом, посапывая, спит Ли.

С приходом осени нашим старателям нужно собираться домой, намытого золота должно было хватить на дорогу и выкуп Нин. Ван и Ли осторожно пробирались через дикую тайгу. Им нельзя было встречаться ни с китайцами-хунхузами4, ни с русскими солдатами.

В конце октября парни наткнулись на браконьерскую яму-ловушку с живой тигрицей, которая при виде людей стала метаться по дну.

– Кто-то заработает на шкуре и внутренностях больше, чем мы на золоте, – Ли оценил стоимость зверя.

– Они заработают на убийстве, это против правил Дао.

– О чем ты?! Тигры – людоеды. Или они нас, или мы их!

– Северные тигры, в отличие от южных, охотятся на людей только, если их ранят или отбирают тигрят. Местные народы считают их за людей в полосатой шкуре, – возражал Ван.

– Знаешь, что, монастырский зануда, мне нужно освободить сестру, и я хочу выкупить мой дом! Я сам продам этого тигра! Помоги мне, пока хозяева ловушки не пришли.

Но Ван опусти конец сухого ствола в яму, тигрица выбралась и большими прыжками с рыком скрылась между деревьев. Ли грязно выругался, в гневе не заметил лиану лимонника, запутался в ней, неудачно упал в яму и схватился за лодыжку.