«Нам было только по двадцать лет…» Стихи поэтов, павших на Великой Отечественной войне
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
«Нам было только по двадцать лет…» Стихи поэтов, павших на Великой Отечественной войне
«Нам было только по двадцать лет…». Стихи поэтов, павших на Великой Отечественной войне
© Дудин А.Л., ил. на обл., 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Джек Алтаузен
(1907–1942)
Родина смотрела на меня
Я в дом вошел, темнело за окном,Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло, —Дом был оставлен, пусто было в нем,Но все о тех, кто жил здесь, говорило.Валялся разный мусор на полу,Мурлыкал кот на вспоротой подушке,И разноцветной грудою в углуЛежали мирно детские игрушки.Там был верблюд, и выкрашенный слон,И два утенка с длинными носами,И дед-мороз – весь запылился он,И кукла с чуть раскрытыми глазами.И даже пушка с пробкою в стволе,Свисток, что воздух оглашает звонко,А рядом, в белой рамке, на столе,Стояла фотография ребенка…Ребенок был с кудряшками, как лен,Из белой рамки, здесь, со мною рядом,В мое лицо смотрел пытливо онСвоим спокойным, ясным синим взглядом…Стоял я долго, каску наклоня,А за окном скрипели ставни тонко.И Родина смотрела на меняГлазами белокурого ребенка.Зажав сурово автомат в руке,Упрямым шагом вышел я из домаТуда, где мост взрывали на рекеИ где снаряды ухали знакомо.Я шел в атаку, твердо шел туда,Где непрерывно выстрелы звучали,Чтоб на земле фашисты никогдаС игрушками детей не разлучали.1941 г.
Александр Артемов
(1912–1942)
Наступление
Пугливо метнулись вороныНад врытыми в снег валунами.Вся в оспинах черных воронокПоляна легла перед нами.Немного правей, у болота,Где бой завязался, наверно,Как дятлы, стучат пулеметы,Упорно и чуточку нервно.Мы прыгаем с кочки на кочку,Ложимся, за ротою рота,И ухает глухо, как в бочку,За спинами бас миномета.«Вперед!..» Поднимаемся молча,Повзводно, готовые к бою.Над нами тягуче, по-волчьи,Снаряды бризантные воют.Невидные лыжные тропыК поляне ведут, а за неюОт едкого дыма темнеютВ пологих сугробах окопы.До них недалеко. Мы сноваВстаем, ожидая приказа.Короткое резкое словоПо ротам проносится сразу.«В атаку!..» Четыреста глоток«Ура!» понесли, подхватилиНа скованных льдами болотах,В наносах серебряной пыли.Когда же надолго усталиГранаты греметь,Над штыкамиДеревья, как пленные, всталиС простертыми к тучам руками.Март 1940 г. МоскваКорабли уходят в море
Едва приподнимутся флагиНад ровною гладью заливаИ дрогнут в зеленых глубинахПрожорливых рыб плавники, —Над берегом белые чайкиВливаются стаей крикливой,И, кончив последнюю вахту,Мерцают вдали маяки.Синеет высокое небо,И солнце встает над водою.Гонимые ветром проворным,Туманы спускаются с круч.Над городом в утреннем дымеПылает огромной звездоюВ широких зеркальных витринахРассветный приветливый луч.Мы снова на вахту выходим,Плывем в голубое безбрежье,В спокойное яркое утро,В рассвет, что на море упал.Мы видим, как по носу прямоДельфин заблудившийся режетСпинным плавником заостреннымЛенивый шлифованный вал.Мы в море уходим надолго,И путь наш красив и завиден,И мы ни о чем не жалеем,И мы не грустим ни о ком.И с нами прощается город,Который мы снова увидим,И машет нам берег весеннийЧеремухи белым платком.Свежеет погода, и ветерВ антенне назойливо свищет,Туман наползает, и воетУ рифов тревожный ревун,И чайки у берега кружат,Садясь на пробитое днищеКунгаса, что выброшен моремНа скалы в последний тайфун.Но пусть поднимаются волны,На палубу брызги роняя,И ветер от края до краяТуман расстилает седой,Мы к вахтам тяжелым привыкли,Мы ночью и днем охраняемИ нашу весеннюю землю,И наши сады над водой,И город, поднявший высокоБагряные трубы заводов,И узкие тихие бухтыС хребтами по трем сторонам,И зелень полей урожайных,И наши просторные воды,И все, что зовется Отчизной,Что близко и дорого нам.1941Дорога отцов
Походным порядком идут корабли,Встречая рассветные зори,И круглые сутки несут патрулиДозорную службу на море.За мыс Поворотный до мыса ДежнёвНа север идти нам в тумане.Для наших судов быстроходных не новОхранный поход в океане.Но в годы былые здесь шли наугадКорветы в далекое плаванье,Здесь, тихо качаясь, спускался фрегатНа дно Императорской гавани.Здесь Лаптевы морем и берегом шлиНа север, в просторы седые,И в тундре для них маяками зажглиЭвенки костры золотые.Шли прадеды наши в белесом дымуМеж северных льдов и утесовИ мерли, цинготные, по одному,И море сбирало матросов.И море доселе их прах бережетВ подводных вулканах, на лаве.Сердца наши голос прадедовский жжетПризывом к победе и славе.Здесь Беринг великий в полуночной тьмеПокоится рядом с морями,И ржавые ядра на низком холмеНедвижно лежат с якорями.Шли наши отцы по высоким огнямСозвездий дорогою млечной,Они оставляли моря эти намВо власть и наследство навечно.И нашим судам по заливу однимВ походы идти на рассвете.Путями отцов мы идем, и по нимСуда поведут наши дети.Летит за кормой одинокий бакланИ стаи проносятся чаек.Идут корабли в голубой океан,Зарю молодую встречая.Мы знаем дорогу и ночью и днем,Наш компас проверен отцами.Мы древним путем в океане идем —Путем, завоеванным нами.Поэт
Умри, мой стих,умри, как рядовой…В. Маяковский«Буржуйка» чадила опять нестерпимо,Нисколько не грея, шипя и треща.И копоть слоями лилового гримаЛожилась на лицах, бумагах, вещах.В одиннадцать ночи принес телеграммыС Восточного фронта рассыльный ему.И сел он за стол,Молчаливый,Упрямый,Почти задыхаясь в нависшем дыму.И вот уже, ритма ловя нарастанье,Приходит строка,Беспокойна,Строга,И первые строфы прямым попаданьемЛожатся в далеких окопах врага.А следом в развернутое наступленье,Для сабельных рубок,Для конных погоньРисунки резервным идут подкрепленьем,Открыв по противнику беглый огонь,Весомые, злые…Поднялся, сутулясь,Ладонями стиснул пылающий лоб,– Довольно!.. —На стыке заснеженных улицГорел подожженный рассветом сугроб.И легкие,Будто бумажные клочья,И яркие,Будто агитплакат,К востоку от вдаль уползающей ночиЛетели раскрашенные облака.Москва просыпалась обычно и просто.А в мутных витринах,Грозны и крепки,Вставали дежурными «Окнами РОСТА»Стихов,Рядовых и бессмертных,Полки.Следы
Если на глади морской водывосстановить следывсех кораблей,сколько б морщин увидала тына ней!Сколько при свете полночных звездвновь бы легло бороздморю на грудь,и каждое судно оставило б хвостдлинный, как Млечный Путь.Но море счастливо. Никогдаследов не хранит вода,даже на берегу.А я одного твоего следас жизни стереть не могу!Февраль 1941 г.О волнах
Когда вечереет и закатное пламяЗа морем вспыхивает реже и реже,Ты видала, как волны припадают губами,Розовыми и теплыми, к песку на прибрежье?А когда над бухтой распустятся звездыПушистыми почками в вечер пахучий,Слышала ты, как полнится воздухЖалобой моря, что песок неуступчив?Волны тоскуют легко и привычно,Волнам не спится, волнам рокочется.А песок молчит, и ему безразлично,Очень ли морю на берег хочется.Чуть шевелится, млея, огромное,Будто не море, а заводь в корытце.Но однажды вздрогнет, от страсти темное,И берегу некуда будет скрыться.И ты увидишь – такое близкое,Оно налетит, громыхая, шалое,Стиснет в объятьях, сомнет, и выласкает,И уйдет, успокоенное и усталое.Февраль 1941 г.Лесовик
Он под вечер приехал, зашел, посидел,Трубку выкурил, новости рассказал,И никто не заметил, что он поседел,Что опутали густо морщинки глаза.Говорил о зверье, убегающем в тьму,О повадках козуль, о забавах лисятИ мельком в разговоре сказал, что емуПо метрической выписи под шестьдесят.Удивились ребята: – Да ты ведь старик,Из тайги уходить бы пора по годам.Не могу, – отвечает, – я к лесу привык,Я родился, и жил, и состарился там.И пока выручает тайга старика,Коли выйдет кабан или прянет коза,Не откажет винтовка, не дрогнет рука,И про слух бы плохого никак не сказал.– Ну, а хворь нападет от людей в стороне? —Улыбнулся, прищурил с хитринкою глаз:– Я, ребятки, кремневой породы, и мнеУмирать не от хвори придется, а враз.И тогда в одночасье не станет кремня… —Пошутил, даже песню с парнями пропел,А под утро, навьючив мешки на коня,Он опять в чернолесье ушел по тропе.И сказал лесоруб: – Сколько он ни старей,Ни к кому не пойдет из тайги на поклон.Чем ни больше дробится кремень, тем острейИ, пожалуй, упорней становится он.МоскваИюнь 1940
Всеволод Багрицкий
(1922–1942)
Дорога в жизнь
Почему же этой ночьюМы идем с тобою рядом?Звезды в небе – глазом волчьим…Мы проходим теплым садом.По степи необозримой,По дорогам, перепутьям…Мимо дома, мимо дымаУзнаю по звездам путь я.Мимо речки под горою,Через южный влажный ветер…Я да ты, да мы с тобою.Ты да я с тобой на свете.Мимо пруда, мимо сосен,По кустам, через кусты,Мимо лета, через осень,Через поздние цветы…Мы идем с тобою рядом…Как же вышло? Как поймешь?Я остановлюсь. Присяду.Ты по-прежнему идешь.Мимо фабрики далекой,Мимо птицы на шесте,Мимо девушки высокой —Отражения в воде…1938«Отчего же дым над городом…»
Отчего же дым над городом,Тишина и голубое небо…Тополей раздвоенные бородыИ больших домов ковриги хлеба.Почему, разбитая, усталая,В этот мир, кричащий про тоску,Ты вошла зеленая и алая,И на все упал твой взгляд вокруг!И тебе воздали на гармонике,Ты вошла в смычок, орган и бубен,Все твердило жалобно и тоненько:Любит, любит, любит.И тебя назвали Афродитой,Сделали твое изображение,И твой памятник, из мрамора отлитый,Вызывает страсть и вдохновение.Стороной проходит время мимо,Ты стоишь и видишь пред собойБайроновский плащ неколебимый,Пушкина с протянутой рукой.1938«Уходило солнце. От простора…»
Уходило солнце. От простораУ меня кружилась голова.Это ты та девушка, которойЯ дарил любимые слова.Облака летели – не достанешь,Вот они на север отошли…А кругом, куда пойдешь иль взглянешь,Только степь да синий дым вдали.Средь прохлады воздуха степногоЛегких ощутима глубина.Ветер налетал… И снова, сноваЯсная вставала тишина, —Это ночь. И к нам воспоминаньяТемные раздвинули пути…Есть плохое слово: «расставанье» —От него не скрыться, не уйти.Москва, 1939 г.«Ты будешь жить, командир Абаков…»
Ты будешь жить, командир Абаков!Еще не окончен путь.Ты будешь жить, командир Абаков!Под быстрою тенью ночных облаковМы свидимся как-нибудь.Мы вспомним войны суровые дни,Сражений гул и дым.Мы вспомним тебя, связной Квашнин,Товарищ и побратим.Если ты ранен в суровом бою,В жестокой сражен борьбе,Твой друг разорвет рубаху свою,Твой друг перевяжет рану твою,Твой друг поможет тебе!Москва, 1941 г.Одесса, город мой!
Я помню,Мы вставали на рассвете:Холодный ветерБыл солоноват и горек.Как на ладони,Ясное лежало море,Шаландами начало дня отметив.А под большими Черными камнями,Под мягкой, маслянистою травойБычки крутили львиной головойИ шевелили узкими хвостами.Был пароход приклеен к горизонту,Сверкало солнце, млея и рябя.Пустынных берегов был неразборчивконтур.Одесса, город мой, мы не сдадим тебя!Пусть рушатся, хрипя, дома в огнепожарищ,Пусть смерть бредет по улицам твоим,Пусть жжет глаза горячий черный дым,Пусть пахнет хлеб теплом пороховым, —Одесса, город мой,Тебя мы не сдадим.1941«Ты помнишь дачу и качели…»
Ты помнишь дачу и качелиМеж двух высоких тополей,Как мы взлетали, и немели,И, удержавшись еле-еле.Смеялись. А потом сиделиВ уютной комнате твоей.Был час, когда река с луноюЗаводит стройный разговор.Когда раздумывать не стоитИ виснут вишни за забор.Здесь, ни о чем не беспокоясь.Торжествовала старина.Сквозь лес мигнет огнями поезд,Гудок… И снова тишина.– На дачку едешь наудачку, —Друзья смеялись надо мной:Я был влюблен в одну чудачкуИ бредил дачей и луной.Там пахло бабушкой и мамой,Жила приличная семья.И я твердил друзьям упрямо.Что в этом вижу счастье я.Не понимая, что влюбилсяНе в девушку, а в тишину,В цветок, который распустился,Встречая летнюю луну.Здесь, ни о чем не беспокоясь,Любили кушать и читать.А я опаздывал на поездИ оставался ночевать.Я был влюблен в печальный рокотДеревьев, скованных луной,В шум поезда неподалекуИ в девушку, само собой.12 ноября 1941«Мне противно жить не раздеваясь…»
Мне противно жить не раздеваясь,На гнилой соломе спать.И, замерзшим нищим подавая,Надоевший голод забывать.Коченея, прятаться от ветра,Вспоминать погибших имена,Из дому не получать ответа,Барахло на черный хлеб менять.Дважды в день считать себя умершим,Путать планы, числа и пути,Ликовать, что жил на свете меньшеДвадцати.1941 г.«Бывает так, что в тишине…»
Бывает так, что в тишинеПережитое повторится.Сегодня дальний свист синицыО детстве вдруг напомнил мне.И это мама позабылаС забора трусики убрать…Зимует Кунцево опять,И десять лет не проходило.Пережитое повторится…И папа в форточку свистит,Синица помешала бриться,Синица к форточке летит.Кляня друг друга, замерзая,Подобны высохшим кустам,Птиц недоверчивых пугая,Три стихотворца входят к нам.Встречает их отец стихами,Опасной бритвою водя.И строчки возникают сами,И забывают про меня.1941Ожидание
Мы двое суток лежали в снегу.Никто не сказал: «Замерз, не могу» —Видели мы – и вскипала кровь —Немцы сидели у жарких костров.Но, побеждая, надо уметьЖдать негодуя, ждать и терпеть.По черным деревьям всходил рассвет.По черным деревьям спускалась мгла…Но тихо лежи, раз приказа нет.Минута боя еще не пришла.Слышали (таял снег в кулаке)Чужие слова, на чужом языке.Я знаю, что каждый в эти часыВспомнил все песни, которые знал.Вспомнил о сыне, коль дома сын.Звезды февральские пересчитал.Ракета всплывает и сумрак рвет.Теперь не жди, товарищ? Вперед!Мы окружили их блиндажи.Мы половину взяли живьем…А ты, ефрейтор, куда бежишь?!Пуля догонит сердце твое.Кончился бой. Теперь отдохнуть.Ответить на письма… И снова в путь!1942 г.«Нам не жить, как рабам…»
Нам не жить, как рабам,Мы родились в России,В этом наша судьба,Непокорность и сила.Не позднее23 декабря 1941 г.Встреча
Меня еда арканом окружила,Она встает эпической угрозой,И круг ее неразрушим и страшен,Испарина подернула ее…И в этот день в Одессе на базареЯ заблудился в грудах помидоров,Я средь арбузов не нашел дороги,Черешни завели меня в тупик,Меня стена творожная обстала,Стекая сывороткой на булыжник,И ноздреватые обрывы сыраГрозят меня обвалом раздавить.Еще – на градус выше – и ударитИз бочек масло раскаленной жижейИ, набухая желтыми прыщами,Обдаст каменья – и зальет меня.И синемордая тупая брюква,И крысья, узкорылая морковь,Капуста в буклях, репа, над которойСултаном подымается ботва,Вокруг меня, кругом, неумолимоНавалены в корзины и телеги,Раскиданы по грязи и мешкам.И как вожди съедобных батальонов,Как памятники пьянству и обжорству,Обмазанные сукровицей солнца,Поставлены хозяева еды.И я один среди враждебной стаиЛюдей, забронированных едою,Потеющих под солнцем Хаджи-беяЧистейшим жиром, жарким, как смола.И я мечусь средь животов огромных,Среди грудей, округлых, как бочонки,Среди зрачков, в которых отразилисьКапуста, брюква, репа и морковь.Я одинок. Одесское, густое,Большое солнце надо мною встало,Вгоняя в землю, в травы и телегиКолючие отвесные лучи.И я свищу в отчаянье, и песняВ три россыпи и в два удара вьетсяБездомным жаворонком над толпой.И вдруг петух, неистовый и звонкий,Мне отвечает из-за груды пищи,Петух – неисправимый горлопан,Орущий в дни восстаний и сражений.Оглядываюсь – это он, конечно,Мой старый друг, мой Ламме, мой товарищ,Он здесь, он выведет меня отсюдаК моим давно потерянным друзьям!Он толще всех, он больше всех потеет;Промокла полосатая рубаха,И брюхо, выпирающее грозно,Колышется над пыльной мостовой.Его лицо багровое, как солнце,Расцвечено румянами духовки,И молодость древнейшая играетНа неумело выбритых щеках.Мой старый друг, мой неуклюжий Ламме,Ты так же толст и так же беззаботен,И тот же подбородок четвернойТвое лицо, как прежде, украшает.Мы переходим рыночную площадь,Мы огибаем рыбные ряды,Мы к погребу идем, где на дверяхОтбита надпись кистью и линейкой:«Пивная госзаводов Пищетрест».Так мы сидим над мраморным квадратом,Над пивом и над раками – и каждыйПунцовый рак, как рыцарь в красных латах,Как Дон-Кихот, бессилен и усат.Я говорю, я жалуюсь. А ЛаммеКачает головой, выламываетКлешни у рака, чмокает губами,Прихлебывает пиво и глядитВ окно, где проплывает по стеклуОдесское просоленное солнце,И ветер с моря подымает мусорИ столбики кружит по мостовой.Все выпито, все съедено. На блюдеЛежит опустошенная броняИ кардинальская тиара рака.И Ламме говорит: «Давно пораС тобой потолковать! Ты ослабел,И желчь твоя разлилась от безделья,И взгляд твой мрачен, и язык остер.Ты ищешь нас, – а мы везде и всюду,Нас множество, мы бродим по лесам,Мы направляем лошадь селянина,Мы раздуваем в кузницах горнило,Мы с школярами заодно зубрим.Нас много, мы раскиданы повсюду,И если не певцу, кому ж ещеРассказывать о радости минувшейИ к радости грядущей призывать?Пока плывет над этой мостовойТяжелое просоленное солнце,Пока вода прохладна по утрам,И кровь свежа, и птицы не умолкли, —Тиль Уленшпигель бродит по земле».И вдруг за дверью раздается свистИ россыпь жаворонка полевого.И Ламме опрокидывает стол,Вытягивает шею – и протяжноВыкрикивает песню петуха.И дверь приотворяется слегка,Лицо выглядывает молодое,Покрытое веснушками, и губыВ улыбку раздвигаются, и насОглядывают с хитрою усмешкойЛукавые и ясные глаза.………………………………..Я Тиля Уленшпигеля пою!Баллада о дружбе
Если ты ранен в смертельном бою,В жестокой сражен борьбе.Твой друг разорвет рубаху свою.Твой друг перевяжет рану твою.Твой друг поможет тебе.Был ранен в бою командир АбаковФашистской пулей шальной.И ветер развеял гряду облаков,И солнце качалось на гранях штыков…Был ранен в бою командир Абаков.На помощь к нему поспешил связнойТоварищ и друг – Квашнин.Он рану рубахой перевязал.Потом ползком под откос.Гудела земля, стучало в висках.Сквозь дым и огонь в покойных рукахОн дружбу свою пронес.Уже вдалеке сражения дым.Пахнуло травой и ветром лесным.Жаворонки поют:«Возьми винтовку мою, побратим.Возьми винтовку мою.Возьми винтовку, мой друг и брат.Без промаха бей по врагу…»Быть может, они разглядели тогдаВ предсмертный последний миг.Как черными крыльями машет беда.Как в черной крови пламенеет вода.Как гибель настигла их.Если ты ранен в суровом бою,В жестокой сражен борьбе.Твой друг разорвет рубаху свою.Твой друг перевяжет рану твою.Твой друг поможет тебе!«Над головой раскаленный свист…»
Над головой раскаленный свист,По мягкому снегу ползет связист.Хрипнул и замолчал телефон.Сжала трубку ладонь.Артиллерийский дивизионНе может вести огонь.Замолкли тяжелые батареи.В путь уходит связист Андреев.Над головой раскаленный свист —Не приподнять головы.По мягкому снегу ползет связистЧерез овраги и рвы.Тонкою черной полосойПровод ведет связист за собой.Дорог каждый потерянный час,Каждые пять минут.И дважды прострелен противогаз,И воздух шрапнели рвут.Но вот на краю глухого обрываАндреев находит место разрыва,Замерзшие пальцы скрепляют медь.А солнце бредет на запад,И медленно начинает темнеть,И можно идти назад.Фронт 1942 г.Борис Богатков
(1922–1943)
Наконец-то!
Новый чемодан длиной в полметра,Кружка, ложка, ножик, котелок…Я заранее припас все это,Чтоб явиться по повестке в срок.Как я ждал ее! И наконец-то!..…Пролетело, отшумело детствоВ школах, в пионерских лагерях.Молодость девичьими рукамиОбнимала и ласкала нас,Молодость холодными штыкамиЗасверкала на фронтах сейчас.Молодость за все родное битьсяПовела ребят в огонь и дым,И спешу я присоединитьсяК возмужавшим сверстникам моим.1941 г.«Все с утра идет чредой обычной…»
Все с утра идет чредой обычной.Будничный осенний день столичный —Славный день упорного трудаМчат троллейбусы, гремят трамваи,Зов гудков доносится с окраин,Торопливы толпы, как всегда.Но сегодня и прохожим в лица,И на здания родной столицыС чувствами особыми гляжу,А бойцов дарю улыбкой братской —Я последний раз в одежде штатскойПод военным небом прохожу!..1941 г. МоскваПеред наступлением
Метров двести – совсем немного —Отделяют от нас лесок.Кажется, велика ль дорога?Лишь один небольшой бросок.Только знает наша охрана:Дорога не так близка.Перед нами – «ничья» поляна,А враги – у того леска.В нем таятся фашистские дзоты,Жестким снегом их занесло.Вороненые пулеметыВ нашу сторону смотрят зло.Магазины свинцом набиты,Часовой не смыкает глаз.Страх тая, стерегут бандитыСтепь, захваченную у нас.За врагами я, парень русский,Наблюдаю, гневно дыша.Палец твердо лежит на спускеБезотказного ППШа.Впереди – города пустые,Нераспаханные поля.Тяжко знать, что моя РоссияОт того леска – не моя…Посмотрю на друзей-гвардейцев:Брови сдвинули, помрачнев, —Как и мне, им сжимает сердцеСправедливый, священный гнев.Поклялись мы, что встанем сноваНа родимые рубежи!И в минуты битвы суровойНас, гвардейцев, не устрашитЛивень пуль, сносящий пилотки,И оживший немецкий дзот…Только бы прозвучал короткий,Долгожданный приказ: «Вперед!»1942 г.«У эшелона обнимемся…»
У эшелона обнимемся.Искренняя и большая,Солнечные глаза твоиВдруг затуманит грусть,До ноготков любимые,Знакомые руки сжимая,Повторю на прощанье:«Милая, я вернусь».Я должен вернуться, но если…Если случится такое,Что не видать мне большеСуровой родной страны, —Одна к тебе просьба, подруга:Сердце свое простоеОтдай ты честному парню,Вернувшемуся с войны.Декабрь 1942 г.«Проходит поезд через лес…»
Проходит поезд через лес,Колесами стучит.По крепким шпалам льются рельсТяжелые ручьи.И, к небесам стремясь пустым,Средь сосен и берез,Летит такой же русый дым,Как прядь твоих волос,Да пляшет, утомляя взгляд,Деревьев хоровод:Все ближние бегут назад,А дальние – вперед.1942 г.Девять ноль-ноль
Не жизнью – патронами дорожа,Гибли защитники рубежаОт пуль, от осколков мин.Смолкли винтовки… и наконецВ бою остались: один боецИ пулемет один.В атаку поднялся очереднойРассвет. Сразился с ночной мглой,И отступила мгла.Тишина грозовая. ВдругМатрос услышал негромкий стук.Недвижны тела,Но застыла над грудою телРука. Не пот на коже блестел —Мерцали капли росы.Мичмана, бравого моряка,Мертвая скрюченная рука,На ней – живые часы.Мичман часа четыре назадНа светящийся циферблатГлянул в последний разИ прохрипел, пересилив боль:«Ребята, до девяти ноль-нольДержаться. Таков приказ».Ребята молчат. Ребята лежат.Они не оставили рубежа…Дисков достаточно. С ревом идет,Блеск штыков выставляя вперед,Атакующий вал.Глянул матрос на часы: восьмой.И пылающею щекойК автомату припал.Еще атаку матрос отбил.Незаметно пробравшись в тыл,Ползет фашистский солдат:В щучьих глазах – злоба и страх.Гранаты в руках, гранаты в зубах,За поясом пара гранат…Матрос с гранаты сорвал кольцо,Дерзко крикнул врагу в лицо:«Ну, Фриц! Взлетим, что ль,За компанию до облаков?»…От взрыва застыли стрелки часовНа девяти ноль-ноль.1942 г.Возвращенье
Два шага от стены к окну,Немного больше в длину —Ставшая привычной ужеКомнатка на втором этаже.В нее ты совсем недавно вошел,Поставил в угол костыль,Походный мешок опустил на стол,Смахнул с подоконника пыльИ присел, растворив окно.Открылся тебе забытый давноМир:Вверху – голубой простор,Ниже – зеленый двор.Поодаль, где огород,Черемухи куст цветет…И вспомнил ты вид из другого жилья:Разбитые блиндажи,Задымленные поляСрезанной пулями ржи.Плохую погоду – солнечный день,Когда, бросая густую тень,Хищный «юнкерс» кружил:Черный крест на белом кресте,Свастика на хвосте.«Юнкерс» камнем стремился внизИ выходил в пике.Авиабомб пронзительный визг,Грохот невдалеке;Вспомнил ты ощутимый щекойХолод земли сырой,Соседа, закрывшего голой рукойГолову в каске стальной,Пота и пороха крепкий запах…Вспомнил ты, как, небо закрыв,Бесформенным зверем на огненных лапахВздыбился с ревом взрыв.… Хорошо познав на войне,Как срок разлуки тяжел,Ты из госпиталя к женеВсе-таки не пришел.И вот ожидаешь ты встречи с нейВ комнатке на этаже втором,О судьбе и беде своейЧестно сказал письмом.Ты так поступил, хоть уверен в том,Что ваша любовь сильна,Что в комнатку на этаже второмС улыбкой войдет женаИ руки, исполненные теплом,Протянет к тебе она.1942 г.
Дмитрий Вакаров
(1920–1945)
«Не помогут нам стоны…»
Авторизация