– Ах ты, наглый врун! – рассмеявшись, она, потянулась и поцеловала меня в щеку. Я положил руку ей выше колена, чуть под платье. Такое, маленькое черное платье, чуть выше колена. Еще немного и мы на месте. Вот и крымский мост. Я тоже закуриваю. Красное malboro. Карина включает радио, и в динамиках играет Земфира. Карина ей подпевает.
Он – твой мальчик
Ты – его девочка.
Он – обманщик,
Да и ты не пpипевочка.
Мы припарковались, и я открыл бутылку бурбона. Отдал документы Карине, обнял ее за талию, и мы зашагали к центральным воротам. На входе стоит сурового вида охранник. Мы проходим мимо.
– Вы куда? – Охранник только увидел нас.
– Гуляем мы. – Отвечаю я.
– Парк закрывается через тридцать минут, там уже никого нет.
– Постой. – Я отпускаю Карину и подхожу, как написано на бейдже, к Филимошкину Валерию Юрьевичу.
– Мы же никому не помешаем. – Говорю ему.
– Никому, кроме меня. – Отвечает Филимошкин. Я вынимаю из кармана кошелек и достаю тысячу рублей.
– Мы погуляем, начальник?
– Гуляйте. Но – он посмотрел на меня, а потом на деньги. Я сунул бумажку ему в верхний оттопыренный карман жилетки – у вас час времени.
– Идёт. – Я вернулся к любимой, обнял её за талию, и мы пошли дальше.
Людей было еще тьма. Парочки и компании шныряли кто куда. Мы шли медленно и глядели по сторонам. Я то и дело прихлебывал бурбон.
– Чего он хотел, этот охранник?
– Филимошкин то? Денег хотел.
– И ты ему дал?
– Пришлось дать.
– Много?
– Нет. Да и имеет ли это какое-то значение?
– Просто интересно.
– Не бери в голову, смотри!
– Куда?
– Знаешь, что это такое? Это пример безответственного отношения к нашему искусству и нашей культуре. Безнравственное отношение, замалчивание и навязывание каких-то непонятных вкусов и целей. Ведь искусство – оно вне закона, любовь моя. Настоящее, подлинное искусство – это божий дар.
– Ты когда выпьешь родной, тебя не остановить. Так что тут было то?
– Она была голой! Голой, понимаешь! Как греческая, мать её богиня. Голая девушка с веслом.
– Голая? А кто же её одел?
– Компартия и советский союз. Для них такое искусство, выше их понимания.
– Тогда милый были другие ценности вкусы и правила.
– Тогда, дорогая была совсем другая жизнь.
– Черт бы с ними, а? – Она посмотрела на меня.
– Черт бы с ними со всеми! – Я поцеловал её. Она поцеловала меня в ответ. Мы простояли под камнем истории еще минут десять. Она смотрела на меня своими зелеными глазами, и я понимал, что ни за что на свете, ни на кого не променяю их.
– Поехали отсюда?
– Куда? – Карина смотрела на темную толщу реки Москвы.
– Куда захочешь, ведь ты за рулем, ты главная.
– Блин, а я и забыла. Но я не знаю, куда ехать?
– Пойдём. Подумай пока, ведь этот город, так красив только ночью.
Мы пошли прочь от девушки с веслом, к выходу, где нас ждал этот наглый охранник. Но его там не было. На его месте стоял какой-то другой, щуплый малый уставившийся куда-то вдаль. Мы прошли мимо. Все было открыто. Людей, как казалось, меньше не становилось, хотя официально парк был закрыт как полчаса назад. Мы нашли машину. Карина радостная села за руль, вставила ключ в замок зажигания, повернула его и завела. Настроила себе сиденье, руль, зеркала и впилась в меня взглядом.
– Ну? Я готова! Куда едем?
– Давай, на красную площадь!
– Пристигните ремни, самолет нашей авиакомпании взлетает.
Мы засмеялись. Карина включила поворотник и дав газу, выскочила на садовое.
На следующее утро я еле раскрыл глаза. Время семь утра. Карина убежала в душ, а я пытаюсь встать с кровати. Бимбо. Нужно ехать за ним к теще, и в больницу. Приподнялся с постели, сел. Звонит телефон. Тянусь, взял.
– Слушаю.
– Не разбудил?
– Нет.
– Отлично. Нам надо встретится. У меня ест работа для тебя.
– Какая такая работа для тебя?