Основы современной философии

В.1. Истоки

Слово «философия» (φιλοσοφία) – древнегреческого происхождения и означает: «любомудрие». Согласно одному из основных источников по истории древнегреческой философии, эллинистическому трактату, подписанному именем Диоген Лаэртский: «Философию философией [любомудрием], а себя философом [любомудром] впервые стал называть Пифагор, (…) мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть «мудростью», а упражняющегося в ней – «мудрецом», как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ ["любомудр"] – это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости». Диоген Лаэртский придерживался мнения, что философия, «самое имя которой чуждо варварской речи», имеет чисто эллинистическое происхождение по той простой причине, что: «большая ошибка – приписывать варварам открытия эллинов: ведь не только философы, но и весь род людей берет начало от эллинов».

В.2. Возрождение

Первая печатная версия манускрипта Диогена Лаэртского была издана на латыни в 1472 г. в Риме: благодаря широкому внедрению книгопечатания наследие мыслителей прошлого стало значительно более доступно для тех, кто в нем нуждался. Вскоре, в 1508–1511 гг., по заказу тогдашнего папы римского Юлиуса II, один из величайших художников эпохи Возрождения Рафаэль Санти украсил папские рабочие помещения Ватиканского дворца своими знаменитыми и прекрасно сохранившимися и поныне фресками. Две противоположные стены официального рабочего кабинета Папы (Stanza della Segnatura) были расписаны Рафаэлем изображениями, полностью соответствующими христианской трактовке вышеприведенной мысли Пифагора: мудрость, как таковая, была представлена мудростью абсолютно истинной, божественной; и стремящейся к ней мудростью человеческой, философской. Потолок над каждой из настенных фресок снабдили поясняющими тондо – круглыми фресками, которые указывают на смысл расположенных под ними изображений. Надпись на латинском «DIVINARUM RERUM NOTITIA» («Божественное знание») соответствует христианскому пониманию божественной мудрости – находящаяся под ней настенная фреска отражает канонизированную на тот момент историю становления этого понимания. Над второй, посвященной философии фреской, помещена надпись «CAUSARUM COGNITIO» – «Познание причин», дополняющаяся надписями «Природа» и «Мораль» на изображенных на этом тондо книгах (см. обложку) – расположенная ниже настенная фреска рассказывает об известной тогда истории становления «любви к мудрости» – философии.

В.3. Познание причин

Как сообщает Диоген Лаэртский, Гераклит из Эфеса утверждал, что: «Всё (…) всею цельностью течет, как река. Вселенная конечна и мир один. Возникает он из огня и вновь исходит в огонь попеременно, оборот за оборотом, в течение всей вечности…»

Открытая Гераклитом постоянная изменчивость всего существующего позволяет говорить о всей Реальности, в том числе и о любом человеке, как о процессе, в котором последующее следует из предыдущего. Человеческое стремление понять, как это происходит, и есть познание причин, которое также является специфическим, своеобразным процессом.

Очевидно, что познание причин имеет исключительную, можно сказать, первостепенную важность как для всего Человечества в целом, так и для каждого человека в отдельности, ибо позволяет всем нам адекватно ориентироваться, жить и действовать в том мире, частью которого мы все и являемся. В «CAUSARUM COGNITIO» Рафаэля, как художественно-идеографическом отображении исторического процесса философского познания, направление от предыдущего к последующему однозначно задается размещенными в самом центре фрески фигурами Платона (держащего в руках свое сочинение «Тимей») и его прямого интеллектуального преемника Аристотеля (держащего в руках «Этику»). Зачинателем процесса «познания причин», естественно, изображен что-то задумчиво пишущий одинокий Гераклит, невдалеке от него, немного левее, согласно официальному сайту Святого Престола, расположился Пифагор… Однако, в отличие от гераклитовой идеи всеобщей перманентной изменчивости, на фреске «CAUSARUM COGNITIO» процесс философского познания почему-то обрывается, и обрывается он, согласно общепринятой точке зрения (подтверждаемой также официальным сайтом Святого Престола), фигурой Евклида, с циркулем в руках что-то объясняющего окружившим его заинтересованным слушателям.

Объяснение такому обрыву может быть только одно: видимо, в познании причин Евклиду удалось достичь некоего предела человеческих возможностей.

В.4. Метод

Действительно, что же еще может означать обрыв в «CAUSARUM COGNITIO» на человеке, который жил задолго до времен Рафаэля и тех высокопоставленных и высокообразованных обитателей Ватикана, кто принимали участие в создании обсуждаемой нами сейчас фрески? И уж тем более задолго до времен тех, кто воспринимал творение Рафаэля как нечто для Святого Престола должное и уместное на протяжении столетий?

Чтобы понять тот некий предел философских усилий, который олицетворяет собой фигура Евклида, нам следует обратиться к его главному труду, носящему название «Начала». По нему преподавали и учились в различных учебных заведениях на протяжении многих столетий и, например, Альберт Эйнштейн так охарактеризовал сей величайший интеллектуальный памятник древнегреческой цивилизации: «Это удивительнейшее произведение мысли дало человеческому разуму ту уверенность в себе, которая была необходима для его последующей деятельности. Тот не рожден для теоретических исследований, кто в молодости не восхищался этим творением».

«Начала» Евклида реализованы в соответствии с методом, являющим собой непревзойденную вершину, главный результат не только древнегреческой философской мысли, но и человеческой мысли вообще – и именно поэтому на фреске Рафаэля «CAUSARUM COGNITIO» процесс познания причин и имеет вид процесса завершенного.

В соответствии с этим методом, обычно называемым аксиоматическим методом, а иногда, для большей наглядности, геометрическим методом, исходные начальные понятия данной области человеческого знания связываются между собой в аксиомы, которые принимаются как некие непреложные, самоочевидные истины, не требующие доказательства. Так, например, вводя понятие «философия», Пифагор опирался на совершенно очевидную для него аксиому, что «мудрецом (…) может быть только бог, а не человек».

Цепочка рассуждений, обосновывающая необходимость аксиоматического подхода, достаточно коротка и тривиальна. Действительно, когда мы пытаемся определить то или иное понятие с помощью других понятий, то как нам, в свою очередь, определить эти другие понятия? Опять с помощью каких-то понятий, которые также затем придется определять с помощью уже теперь каких-то новых других понятий? Получается бесконечный процесс – чтобы прервать его, философу необходимо ввести какие-то такие понятия, которые принято назвать неопределяемыми понятиями, или началами (первоначалами).

Аналогично обстоят дела и с любыми доказательными рассуждениями философа: если он с их помощью попытается что-либо доказать – а ведь, как устами Сократа раз и навсегда определил Платон: «Доказательства – это и есть преимущественно орудие философа», – то в цепи своих рассуждений, чтобы не впасть в бесконечность, он также раньше или позднее вынужден будет остановиться на том, что само по себе уже не подлежит дальнейшему доказательству – такие истины древние греки назвали аксиомами (др. – греч. Ἀξίωμα – утверждение, положение).

Один из лучших математиков всех времен и народов Давид Гильберт, создавший в том числе и значительно более совершенные по сравнению с творением Евклида «Основания геометрии», писал: «Аксиоматический метод поистине был и остается подходящим и неоценимым инструментом, в наибольшей мере отвечающим духу каждого точного исследования, в какой бы области оно ни проводилось. Аксиоматический метод логически безупречен и в то же время плодотворен; тем самым он гарантирует полную свободу исследования. В этом смысле применять аксиоматический метод – это значит действовать, понимая, о чем идет речь. Если ранее, до аксиоматического метода, приходилось действовать наивно, слепо веря в существование определенных отношений, то аксиоматический метод устраняет подобную наивность, сохраняя все преимущества уверенности».

В.5. Об аксиоматизации философии

Не исключено, что важнейшую роль в становлении аксиоматического метода сыграл диалог Платона «Тиэтет», в котором сказано, что «… на вопрос о каждой вещи можно дать ответ при помощи начал», – и что «нельзя говорить о чем-то со знанием дела, прежде чем не определишь каждую вещь при помощи начал». О самих же началах в «Тиэтете» сказано: «первоначала, из которых состоит все прочее, необъяснимы (…) первоначала просты и неделимы».

Продолжатель дела Платона Аристотель пришел к выводу, что «… все доказывающие науки одинаково пользуются аксиомами», – и, указав, что «… аксиомы обладают наивысшей степенью общности и суть начала всего», – так сформулировал задачу философа в их отношении: «И если не дело философа исследовать, что́ относительно них правда, и что́ – ложь, то чье же это дело?». Именно с осознания и формулировки используемых аксиом и следует, по Аристотелю, начинать доказывающие рассуждения: «А попытки иных рассуждающих об истине разобраться, как же следует понимать [аксиомы], объясняются их незнанием аналитики, ибо [к рассмотрению] до́лжно приступать, уже заранее зная эти аксиомы, а не изучать их, услышав про них (…) ведь это невежество не знать, для чего следует искать доказательства и для чего не следует».

Обсуждением того, что может иметь статус аксиомы, а что нет, несомненно, занимались многие древнегреческие мыслители. Так, Диоген Лаэртский сообщает о Менедеме Эретрийском: «Назначенный эретрийцами в охранный отряд в Мегары, он посетил по дороге Платона в Академии и был так пленен им, что отстал от войска. (…) Говорят, он не признавал отрицательных аксиом и обращал их в положительные; а из положительных он признавал лишь простые и отвергал непростые, то есть составные и сложные».

Итак, если «аксиомы (…) суть начала всего», и их исследование есть «дело философа,» то что же тогда есть исследование аксиом самой философии, как не «дело философа» в квадрате?!

Сократ платоновского «Тиэтета» заметил, что «философу свойственно испытывать (…) изумление. Оно и есть начало философии…», аналогичного мнения придерживался и Аристотель: «… и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать». Поэтому не может не вызвать изумления и не побуждать философствовать то поразительное обстоятельство, что и на сегодняшний день, (т. е. более чем двадцать три столетия спустя!) философия так и не обрела какой-либо определенной, общепринятой и канонизированной аксиоматизированной формы, которая была бы хороша уже хотя бы и тем, что одним фактом своего существования значительно облегчила бы изучение и преподавание «любви к мудрости»…

Все это выглядит особенно странным, если принять во внимание ту роль, на которую претендует, уже в силу своего названия, именно эта сфера человеческой деятельности и поэтому вполне можно было бы ожидать, что именно современная философия должна была бы являть собой тот достойный всяческого подражания образец аксиоматизации, который наглядно бы подтверждал, что претензии философов на стремление к мудрости не есть лишь атавизм давно уже минувших времен…

В.6. Божественное знание

Любой современный взрослый человек в той или иной степени причастен к философии, ибо он смертен и знает об этом. Так что вопросы «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?» (таково название знаменитой картины Поля Гогена) возникают совершенно естественно. Если Гераклит прав и все сущее есть процесс, то имел ли этот процесс начало, и какое, – и будет ли он иметь конец, как это постоянно происходит с различными процессами нашей повседневной действительности?

Для ответа, в соответствии с аксиоматическим методом, нам следует прежде всего определить подходящие первоначальные понятия и затем сформулировать из них соответствующие аксиомы. Так, например, Гераклит, как указывает Диоген Лаэртский, считал, что: «Вселенная конечна, и мир один. Возникает он из огня и вновь исходит в огонь попеременно, оборот за оборотом, в течение всей вечности; совершается это по Судьбе». Общепринятого достаточно однозначного ответа на вопрос происхождения и будущего Реальности нет и сегодня – что уж тут говорить о временах Рафаэля, и тем более – Аристотеля!

Зато, в полном соответствии с Пифагором, существует тот мудрец, кто знает все и поэтому почти наверняка и создал все сущее – Бог. В разных религиях процесс создания Реальности описывается по-разному – так, например, христианская Библия указывает: «В начале сотворил Бог небо и землю. (…) 3.И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. (…) 27. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его».

Все авраамические мировые религии (иногда также называемые религиями Откровения) согласны, что абсолютная, Божественная истина время от времени все же становится доступной человеку, ибо в нужный момент Творец находит те или иные способы направить на путь истинный постоянно сбивающийся с верной дороги род людской. Бог – первоначало всего, и это и есть основополагающая аксиома, отраженная Рафаэлем на фреске «DIVINARUM RERUM NOTITIA», название которой в ином контексте может быть переведено и как «Божественная весть». Посланный к человекам Сын Божий Иисус Христос так отвечает на недоуменные вопросы некоторых своих апостолов:«6. Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через меня; 7. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего; и отныне знаете Его и видели Его». Если соединить слева направо надписи на всех потолочных тондо Рафаэля в Stanza della Segnatura в одно уместное осмысленное предложение, то получится вполне по Пифагору: «Божественная весть единственная предоставляет право, знание причин, божественное вдохновение».

Так что из того, что отныне остается настоящему философу, самым разумным и более чем уместным является лишь комментирование Истины в последней, божественной инстанции. Крайнюю позицию в этом вопросе отражает печально знаменитое высказывание, приписываемое халифу Омару, после взятия Александрии мусульманами якобы повелевшему топить городские бани свитками из знаменитой александрийской библиотеки – по той простой причине, что «Если в книгах этих писано то же, что в Коране, то они лишние; если же писано иное, то они лгут».

В.7. Государство и философия

Христианство, как один из возможных вариантов аксиоматизированной философии, давало вполне удовлетворительные, простые и весьма однозначные ответы на многие основные вопросы человеческого существования и своей проповедью любви («возлюби ближнего своего, как самого себя»), кротости и идеи самопожертвования способствовало обузданию тех присущих многим из нас – если не всем! – отталкивающих черт, на которые уже издавна обращали внимания просвещенные люди. Так например, в приводимом Диогеном Лаэртским послании Гераклита персидскому царю Дарию читаем: «Гераклит Эфесский царю Дарию, сыну Гистаспа, шлет привет. Сколько ни есть людей на земле, истины и справедливости они чуждаются, а прилежат в дурном неразумии своем к алчности и тщеславию». В V веке до н. э. древнегреческий историк Фукидид констатировал: «Человеческая натура, всегда готовая преступить законы, теперь попрала их и с радостью выявила необузданность своих страстей, пренебрегая законностью и справедливостью и враждуя со всем, что выше ее. Конечно, люди не пожертвовали бы благочестием ради удовольствия отомщения и сознанием, что никому не сделано зла, ради временных выгод, если бы зависть не имела столь вредоносной власти». Фукидиду удалось точно определить и один из главнейших – если не самый главный – источник общечеловеческой склонности к эскалации конфликтов: «Но когда дело идет о мести, то люди не задумываются о будущем и без колебаний попирают все общечеловеческие законы, в которых заключена надежда на собственное спасение человека в случае какой-нибудь беды». Поэтому шесть из десяти христианских заповедей, переданных Творцом на горе Синай Моисею и записанных на одной из двух каменных Скрижалей Завета, посвящены нашим обязанностям по отношению к другим людям. Все эти шесть заповедей не утратили своей исключительной актуальности и поныне…

Платон обратил внимание и на то потенциально опасное и заслуживающее серьезнейшего отношения обстоятельство, что «Когда одни думают так, а другие иначе, тогда уже не бывает общего мнения и непременно каждый презирает другого за образ его мыслей», – и высказал достаточно обоснованное и в принципе верное (но имевшее для самой «любви к мудрости» прямо-таки катастрофические последствия) пожелание, приведшее в конце концов к пониманию необходимости введения государственной философии: «Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди – а их много, – которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для рода человеческого и не увидит солнечного света то государственное устройство, которое мы только что описали словесно».

Римский император Константин положил конец трехсотлетнему преследованию христиан, а затем добился и единства в самой Христианской Церкви. Предвиденная Платоном потребность в единой государственной философии постепенно стала очевидной и первым лицам огромных империй. В 529 г. византийский император Юстиниан I, называвшим себя «императором и священником», своим эдиктом, от последствий которого «любовь к мудрости» не вполне оправилась и по сей день, закрыл на территории империи все философские школы (в одночасье превратившиеся в «языческие»), включая и основанную самим автором идеи о правителе-философе Платоном, Академию в Афинах.

Несомненно, этот шаг происходившего из простых крестьян великого политика, стремившегося поставить под контроль государства все, что только возможно, был продиктован неотложными высшими государственными интересами тех суровых времен, – и в частности, разумеется, намерением укрепить внутреннее единство империи. Семеро афинских академиков, возглавляемых последним руководителем (схолархом) Академии Дамаскием, были вынуждены покинуть пределы великой империи и проследовали в воевавшую в тот момент с Византией Персию…

В Европе жесткая официальная монополия христианства в философии сохранялась в течение многих столетий, хотя, разумеется, – особенно начиная с эпохи Возрождения – всегда находились и те, кто отчетливо осознавал ее несомненную пагубность для «любви в мудрости».

Так, в 18-м веке Иммануил Кант в одном из своих писем заявил: «Я вовсе не скрываю, что смотрю с отвращением, более того, с какой-то ненавистью на напыщенную претенциозность целых томов, наполненных такими воззрениями, какие в ходу в настоящее время. При этом я убежден, что избранный в них путь является совершенно превратным, что модные методы [метафизики] должны до бесконечности умножать заблуждения и ошибки и что полное искоренение всех этих воображаемых знаний не может быть в такой же степени вредным, как сама эта мнимая наука с ее столь отвратительной плодовитостью. (…) Что касается запаса [метафизических] знаний, преподносимого публике, то мое мнение (оно не выражение легкомысленного непостоянства, а результат долгого исследования) таково: самое целесообразное – это снять с него его догматическое одеяние и подвергнуть необоснованные воззрения скептическому рассмотрению».

В 19-м веке Артур Шопенгауэр подверг уничтожающей (и по-прежнему не утратившей своей актуальности!) критике современную ему университетскую философию: «правительство не станет платить жалованья людям за то, чтобы они прямо или хотя бы косвенно противоречили тому, что по его указу возвещается со всех церковных кафедр поставленными им пасторами, или вероучителями (…) Профессору философии и в голову не приходит исследовать вновь появляющуюся систему с точки зрения ее истинности, – он тотчас обращает все свое внимание на то, может ли она быть согласована с учениями государственной религии».

Наконец, в 1908 году Владимир Ленин, указав, что «Известное изречение гласит, что если бы геометрические аксиомы задевали интересы людей, то они наверное опровергались бы», – не только открыто заявил, что: «профессора философии – ученые приказчики теологов», – но и, придя вскоре к власти, открыто настаивал на «борьбе с господствующими религиозными мракобесами»…

В.8. Фиаско христианства

Претензия на монополию в обладании абсолютной, Божественной истиной, в синергии с присущими всем нам, простым смертным, свойствами, доставшимися нам по наследству от наших героических предков, не раз приводила, приводит, и в будущем всегда будет приводить к ужасающим кровавым последствиям.

Высокий и воистину впечатляющий образец на этом поприще создал Богоизбранник Моисей. Спустившись к своему Народу со скрижалями Творца, «25 Моисей увидел, что это народ необузданный, ибо Аарон допустил его до необузданности, к посрамлению пред врагами его. 26 И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, – ко мне! И собрались к нему все сыны Левиины. 27 И он сказал им: так говорит Господь, Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. 28 И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек».

Когда христианство получило наконец от императора Феодосия I статус государственной религии, как сообщает церковный историк Сократ Схоластик, патриарх Александрийский Феофил «употребил все, чтобы покрыть бесславием языческие таинства: он срыл капище митрийское, разрушил храм Сераписа (…) Видя это, александрийские язычники, а особенно люди, называвшиеся философами, не перенесли такого оскорбления и к прежним кровавым своим делам присовокупили ещё большие; воспламененные одним чувством, все они, по сделанному условию, устремились на христиан и начали совершать убийства всякого рода. Тем же со своей стороны платили христиане – и одно зло увеличивалось другим».