Сороки-убийцы

Об авторе

Алан Конвей родился в Ипсуиче, окончил школу в Вудбридже, затем с отличием Университет Лидса по специальности «английская литература». Позже поступил возрастным студентом в Университет Восточной Англии, чтобы изучать писательское мастерство. Следующие шесть лет Конвей работал учителем, пока в 1995 году его роман «Аттикус Пюнд расследует» не добился успеха. Книга двадцать восемь недель продержалась в списке бестселлеров «Санди таймс» и удостоилась премии «Золотой кинжал», присуждаемой Ассоциацией писателей детективного жанра за лучший детектив года. С тех пор во всем мире продано восемнадцать миллионов экземпляров книг про Аттикуса Пюнда, они переведены на тридцать пять языков. В 2012 году Алан Конвей был удостоен ордена Британской империи за вклад в литературу. Он имеет ребенка от первого брака и проживает во Фрамлингеме в Суффолке.

Книги серии «Аттикус Пюнд»:

«Аттикус Пюнд расследует»

«Нет покоя нечестивым»

«Аттикус Пюнд берется за дело»

«Гость приходит ночью»

«Рождество Аттикуса Пюнда»

«Аперитив с цианидом»

«Маки для Аттикуса»

«Мистер Пюнд за границей»

Все, чего вы ждете от английского детектива. Стильно, умно и непредсказуемо.

Смотри в оба, Эркюль Пуаро! В городе объявился умник-коротышка из-за границы, и он уже наступает тебе на пятки.

Я поклонник Аттикуса Пюнда. Он возвращает нас в золотой век детективной литературы и напоминает о том, с чего все началось.

Шерлок Холмс, лорд Питер Уимзи, отец Браун, Филип Марлоу, Пуаро… чтобы перечесть всех великих сыщиков достаточно, наверное, пальцев одной руки. Что ж, для Аттикуса Пюнда вам понадобится лишний палец!

Для отличной детективной истории нужен отличный сыщик, и Аттикус Пюнд – достойное пополнение в их рядах.

У Германии появился новый посол. А у преступления – его величайший противник.

Алан Конвей явно общается с вселившимся в него духом Агаты Кристи. И я желаю ему удачи. Мне нравится то, что он делает.

Он наполовину грек, наполовину немец, но прав всегда на сто процентов. Как его зовут? Пюнд. Аттикус Пюнд.

СКОРО В МАСШТАБНОМ ТЕЛЕВИЗИОННОМ СЕРИАЛЕ ОТ БИ-БИ-СИ-1!

Часть I

Печаль

23 июля 1955 года

Предстояли похороны.

Два могильщика, старый Джефф Уивер и его сын Адам, встали спозаранку и обо всем позаботились. Могила была в точности нужного размера, земля аккуратно ссыпана на одну сторону. Церковь Святого Ботольфа в Саксби-на-Эйвоне никогда не выглядела прекраснее, утреннее солнце играло в витражах окон. Церковь вела свою историю с двенадцатого века, но, разумеется, не единожды перестраивалась. Свежая могила располагалась к востоку, близ развалин древнего алтаря, где буйно разрослась трава, а меж обрушившихся арок цвели ромашки и одуванчики.

В самой деревне царила тишина, улицы были пустынны. Молочник уже закончил развозку и исчез, позвякивая бутылками в кузове фургона. Разносчики почты завершили обход. Была суббота, так что на работу никто не торопился, а час был слишком ранний, чтобы домохозяева занялись обычной рутиной выходного дня. В девять открывался деревенский магазин. От расположенной по соседству пекарни уже тянулся аромат только что вынутого из печи хлеба. Вскоре появятся первые покупатели. А едва закончится завтрак, заведет свою песню хор газонокосильщиков. Стоял июль, самый хлопотливый месяц для неугомонной армии обитающих в Саксби-на-Эйвоне садоводов, и в свете грядущей всего через месяц Ярмарки урожая уже шла подрезка роз, а кабачки тщательно обмерялись. В половине второго на деревенской лужайке должен был состояться матч по крикету. Приедет фургончик с мороженым, для детей организуют игры, гости будут устраивать пикники перед своими машинами. Заработает кафе. Идеальный английский летний день.

Но не в этот раз. Впечатление создавалось такое, будто деревня почтительно затаила дыхание, ожидая, когда гроб отправится в путешествие из Бата. В данный момент его грузили на катафалк в присутствии торжественно-мрачных сопровождающих: пяти мужчин и одной женщины, старательно отводивших глаза друг от друга, словно неуверенных, куда им следует смотреть. Из мужчин четверо были профессиональными организаторами похорон из высокоуважаемой фирмы «Ланнер и Крейн». Компания эта существовала с викторианских времен, когда занималась по преимуществу строительными подрядами и деревообработкой. В те дни гробы и погребения были почти неприметным, побочным бизнесом. Но по иронии судьбы именно это направление выжило. «Ланнер и Крейн» уже не строили домов, зато их имя стало олицетворением достойных похорон. Сегодняшняя церемония была в высшей степени скромной. Катафалк представлял собой автомобиль, никаких вороных коней или пышных гирлянд. Сам гроб, хотя и добротной работы, сделан был, без всякого сомнения, из древесины дешевых сортов. На единственной табличке, скорее посеребренной, чем серебряной, значилось имя усопшей и две главные даты:

Мэри Элизабет Блэкистон

5 апреля 1887 – 15 июля 1955

Жизнь этой женщины не была такой уж короткой, она захватила рубеж двух столетий, но оборвалась довольно внезапно. Отложенных Мэри на похороны денег не хватило даже на покрытие всех расходов, но это не имело значения, поскольку страховщики гасили разницу, и покойная была бы довольна, если бы увидела, что все происходит в соответствии с ее желанием.

Катафалк выехал точно вовремя, отправившись в восьмимильное путешествие, когда минутная стрелка указала на тридцать минут десятого. Двигаясь подобающим случаю неспешным аллюром, экипаж должен был прибыть на церковный двор в час. Будь у фирмы «Ланнер и Крейн» слоган, он гласил бы: «Никогда не опаздывать». И хотя двое едущих с гробом плакальщика и не замечали того, но более прелестный ландшафт трудно было себе представить: поля по ту сторону низкой каменной стены полого спускались к реке Эйвон, с которой им всю дорогу было по пути.

На кладбище у церкви Святого Ботольфа два могильщика озирали труды рук своих. Много слов можно найти о похоронах: глубоких, прочувствованных, философских. Но нельзя выразиться точнее, чем это сделал Джефф Уивер, когда, опершись на лопату и сворачивая мозолистыми пальцами самокрутку, обратился к сыну.

– Если уж соберешься помереть, – произнес он, – то более подходящего дня и представить трудно.

Сидя за кухонным столом в доме викария, преподобный Робин Осборн завершал приготовления к погребальной речи. Перед ним на столе лежали шесть страниц, отпечатанных на машинке, но уже пестрящих поправками, сделанными его угловатым почерком. Слишком длинно? На днях кое-кто из паствы сетовал, что его проповеди бывают затянуты, и даже епископ выказал признаки нетерпения во время обращения преподобного в день Пятидесятницы. Но в этот раз дело другое. Миссис Блэкистон всю жизнь прожила в деревне. Все ее знали. И наверняка готовы пожертвовать полчаса, а то и сорок минут, чтобы попрощаться с ней.

Кухня была просторной и светлой, плита фирмы «Ага» круглый год источала приятное тепло. На крючках были развешаны кастрюли и сковородки, здесь же хранились горшочки со свежими и засушенными растениями. Собраны они были Осборнами лично. Этажом выше располагались две спальни, обе непритязательные и уютные, с пушистыми коврами, вручную вышитыми подушечками и новомодными световыми окошками в потолке, добавленными только после долгих консультаций с церковными властями. Но главным достоинством дома священника было его расположение: он стоял на краю деревни и смотрел на лесистую местность, известную тут как Дингл-Делл. Она включала луг, покрытый весной и летом цветами, дальше простиралась полоса собственно леса, за деревьями которого – по большей части то были дубы и вязы – скрывалась усадьба Пай-Холл: озеро, газоны и сам дом. Каждое утро Робин Осборн просыпался и любовался на вид, не перестававший приносить ему радость. Иногда ему казалось, что он живет в волшебной сказке.

Резиденция викария не всегда была такой. Когда Осборны вместе с приходом унаследовали от дряхлого священника Монтегю дом, тот весьма подходил под описание жилища старого холостяка, будучи сырым и негостеприимным. Но Генриетта Осборн сразу пустила в ход свои магические способности. Она выбросила всю мебель, которую сочла некрасивой или неудобной, и прочесала все комиссионные магазины в Уилтшире и в Эйвоне в поисках подходящей замены. Ее энергия не переставала изумлять преподобного. Уже тот факт, что Генриетта согласилась выйти за приходского священника, вызывал удивление, но она еще и принялась исполнять свои обязанности с рвением, снискавшим ей уважение с самого их приезда. Нигде эта пара не могла обрести большего счастья, чем в Саксби-на-Эйвоне. Да, храм требовал ремонта. Отопление то и дело выходило из строя. Крыша опять протекла. Но паства была достаточно большой, чтобы удовлетворить даже епископа, а многих из верующих Осборны считали теперь своими друзьями. У них и в мыслях не было перебираться куда-то еще.

«Она была частью деревни. И хотя мы собрались здесь сегодня, чтобы проводить ее в последний путь, нам следует помнить о том, что́ оставила она после себя. Мэри делала Саксби-на-Эйвоне местом более приятным для всех, украшая ли цветами эту самую церковь каждое воскресенье, навещая престарелых здесь или в Эштон-Хаусе, собирая пожертвования для Королевского общества защиты птиц или привечая посетителей Пай-Холла. Ее домашней выпечки пироги неизменно были украшением деревенского праздника, и, признаюсь вам, она не раз оставляла в моей ризнице приятный презент в виде миндального пирожного или куска викторианского бисквита».

Осборн попытался вызвать в памяти образ женщины, бо́льшую часть своей трудовой жизни проведшей экономкой в Пай-Холле. Низенькая, темноволосая, решительная, она всегда находилась в движении, как будто вела свой личный крестовый поход. Его воспоминания о ней были несколько расплывчатыми, поскольку, если честно признать, им крайне редко приходилось проводить время в одной комнате. Иногда они встречались на каком-нибудь общественном мероприятии, но не часто. Обитатели Саксби-на-Эйвоне не были в прямом смысле слова снобами, но в то же время не забывали о сословных различиях, и если викарий считался подходящим членом любой компании, эта привилегия не распространялась на особу, которая в конце дня должна была выполнять роль уборщицы. Вероятно, Мэри осознавала сей факт. Даже в церкви она старалась сесть на скамью в самых последних рядах. Предлагая помощь людям, она делала это с какой-то чрезмерной почтительностью, словно то была ее обязанность.

А может, все обстояло куда проще? Думая о Мэри и перечитывая текст, преподобный нашел, как описать ее одним словом. Назойливая. Несправедливо и неуместно было произносить его вслух, но Осборн вынужден был признать, что доля истины в этом есть. Мэри была из тех женщин, которые суют пальчик в любой пирог, включая яблочный и ежевичный, и ставила перед собой цель поддерживать знакомство со всеми в деревне. Каким-то образом ей всегда удавалось оказаться там, где в ней нуждались. Проблема заключалась в том, что она оказывалась и там, где такой необходимости не было.

Осборну вспомнилось, как он застал ее в этой самой комнате не далее как две недели назад. Он злился на себя, поскольку этого следовало ожидать. Генриетта постоянно жаловалась, что он не запирает входную дверь, как если бы дом викария являлся всего лишь пристройкой к церкви, а не частным жилищем. Стоило прислушаться к жене. Мэри стояла, держа в руке бутылочку с зеленой жидкостью, словно некий средневековый талисман для отпугивания демонов.

– Доброе утро, викарий! – произнесла женщина. – Слышала, что вам досаждают осы. Я принесла мятное масло, оно поможет избавиться от них. Моя матушка в этом средстве души не чаяла!

Это было правдой – в доме водились осы. Но откуда Мэри про это узнала? Осборн не говорил никому, кроме Генриетты, а уж та точно не стала бы болтать. Впрочем, трудно что-либо утаить в таком мирке, как Саксби-на-Эйвоне. Каким-то неисповедимым образом тут все знают все обо всех, и есть поговорка: чихни у себя в ванной, и кто-то тут же протянет тебе носовой платок.

Увидев ее тогда, Осборн не знал, стоит ли ему благодарить или злиться. Он пробормотал «спасибо», но одновременно скосил глаза на кухонный стол. И точно, они были там, лежали среди кипы его бумаг. Сколько она пробыла в комнате? Заметила их? Мэри ничего не сказала, а ему, естественно, не с руки было спрашивать. Он как можно скорее выпроводил ее, и эта их встреча оказалась последней. Когда Мэри умерла, Робин и Генриетта находились в отпуске и вернулись к самым ее похоронам.

Услышав шаги, викарий поднял голову и увидел Генриетту. Она только что вышла из душа и еще не успела надеть банный халат. В свои почти пятьдесят она оставалась очень привлекательной женщиной с водопадом каштановых волос и фигурой, которую каталоги модных товаров характеризуют как «пышная». Генриетта происходила совсем из другого мира – она была младшей дочерью богатого фермера, владельца тысячи акров земли в Западном Суссексе. И тем не менее, встретившись в Лондоне, на лекции в Уигмор-холле, молодые люди с первого взгляда прониклись взаимной симпатией. Они поженились без согласия родителей и с тех пор жили душа в душу. Единственным сожалением было то, что брак их не был благословлен детьми, но на то, разумеется, была Божья воля, и им пришлось принять ее. Эти двое были счастливы просто оттого, что они есть друг у друга.

– Думала, ты уже закончил, – сказала Генриетта, доставая из буфета мед и масло. Потом отрезала себе ломтик хлеба.

– Просто добавляю пару мыслей, пришедших в последний момент в голову.

– Ну, Робин, на твоем месте я бы не стала разглагольствовать. Сегодня суббота как-никак, и всем хочется поскорее освободиться.

– После мы собираемся в «Гербе королевы». В одиннадцать.

– Чудесно. – Генриетта поставила тарелку с завтраком на стол и плюхнулась на стул. – Сэр Магнус ответил на твое письмо?

– Нет. Но я уверен, что он придет.

– Что ж, он явно не торопится. – Женщина наклонилась и пробежала взглядом по страницам. – Ты не можешь сказать так.

– Как?

– «Была жизнью и душой любого общества».

– Почему?

– Потому что это неправда. Если начистоту, я всегда находила Мэри очень скрытной, застегнутой на все пуговицы. Общаться с ней было совсем не просто.

– Она выглядела даже веселой, когда была у нас на минувшее Рождество.

– Присоединилась к хоралу, если ты это имел в виду. Но что на самом деле у нее на уме, никто не знал. Не могу сказать, что она мне нравилась.

– Не стоит так говорить о ней, Хен. И уж точно не се- годня.

– Не вижу к тому причины. Ох уж мне эти похороны – сущее лицемерие! Все твердят, каким замечательным был покойник, каким добрым и щедрым, но в глубине души знают, что это не так. Я никогда не испытывала симпатии к Мэри Блэкистон и не намерена теперь петь ей дифирамбы только из-за того, что она удосужилась свалиться с лестницы и сломать шею.

– Ты ведешь себя немилосердно.

– Я просто честна, Робби. И знаю, что ты полностью со мной согласен, даже если пытаешься убедить себя в обратном. Но не переживай: обещаю не опозорить тебя перед лицом плакальщиков. – Женщина состроила гримасу. – Ну, достаточно скорбное выражение?

– Не лучше ли тебе приготовиться?

– Все уже лежит наверху. Черное платье, черная шляпка, черный жемчуг. – Генриетта вздохнула. – Когда я умру, пусть меня не одевают в черное. Это так уныло. Дай мне слово. Я хочу, чтобы меня похоронили в розовом с большим букетом бегоний в руках.

– Ты не умрешь. Это случится не скоро. А теперь ступай наверх и оденься.

– Ну хорошо-хорошо, грубиян ты этакий!

Она склонилась над ним, и ее груди, теплые и мягкие, прижались к его шее. Поцеловав мужа в щеку, Генриетта поспешно вышла, оставив на столе завтрак. Возвращаясь к тексту речи, Робин Осборн улыбнулся про себя. Возможно, жена права и следует выбросить пару страниц. Он еще раз перечитал написанное.

«Жизнь у Мэри Блэкистон была непростая. Вскоре после переезда в Саксби-на-Эйвоне ей довелось пережить личную трагедию, и горе вполне могло поглотить ее. Но она не сдалась. Она была из тех женщин, что любят жизнь и не позволяют судьбе взять над ними верх. И теперь, когда тело ее упокоится рядом с сыном, которого она так любила и так трагически лишилась, мы можем черпать толику утешения в мысли, что теперь они наконец вместе».

Этот абзац Робин Осборн перечитал дважды. И снова вспомнил Мэри стоящей здесь, в этой самой комнате, прямо перед столом.

«Слышала, что вам досаждают осы».

Заметила ли она их? Знала ли?

Солнце, должно быть, спряталось за облако, потому что по лицу священника внезапно пробежала тень. Он протянул руку, вырвал целый лист и, разодрав его в клочья, бросил в мусорную корзину.

Доктор Эмилия Редвинг проснулась рано. Целый час она провалялась в постели, пытаясь убедить себя, что еще сумеет заснуть, потом встала, накинула халат и приготовила чашку чая. Так и оставшись сидеть на кухне, она наблюдала, как солнце поднимается над ее садом и расположенными позади него развалинами Саксби-Касл, замка постройки тринадцатого века. Замок привлекал сотни любителей истории, но всякий раз после полудня заслонял солнце, отбрасывая длинную тень на усадьбу. Стрелки часов едва миновали половину девятого. Вскоре принесут газеты. На столе перед Эмилией лежало несколько медицинских карт пациентов, и она занялась ими, отчасти чтобы отвлечься от мыслей о предстоящем дне. По утрам в субботу лечебница, как правило, работала, но сегодня по причине похорон останется закрытой. Ну что же, хорошая возможность разобраться с бумажными делами.

В деревнях вроде Саксби-на-Эйвоне особо серьезных медицинских случаев не бывает. Если что и уносило жизни ее обитателей, так это преклонный возраст, а с этим доктор Редвинг поделать ничего не могла. Просматривая карты, она усталым глазом скользила по названиям разных хворей, с которыми пришлось недавно столкнуться. Мисс Доттерел, помогавшая в магазине, встала после того, как провела пять дней в кровати с корью. Девятилетний Билли Уивер слег с жестоким приступом коклюша, но уже шел на поправку. Его дед, Джефф Уивер, уже много лет страдал артритом, но ему не становилось ни лучше, ни хуже. Джонни Уайтхед порезал руку. Генриетта Осборн, жена викария, ухитрилась наступить на куст ядовитого паслена, atropa belladonna, и каким-то образом обожгла всю ногу. Ей прописали неделю постельного режима и обильное питье. За исключением этих случаев, теплое лето благотворно сказывалось на здоровье всех жителей.

Нет, не всех. Один человек умер.

Отодвинув медицинские карточки в сторону, доктор Редвинг подошла к плите и принялась готовить завтрак для себя и для мужа. Она уже слышала, как Артур ходит наверху, потом до нее донеслись скрежет и гул, сопровождавшие водные процедуры. Канализационная система в доме имела за плечами по меньшей мере лет пятьдесят стажа и громко жаловалась всякий раз, когда ее заставляли работать, но кое-как справлялась. Супруг скоро спустится. Эмилия нарезала хлеб для тостов, налила в кастрюльку воды, поставила на плиту, достала молоко и хлопья.