Уинтер Реншоу
P.S. I Miss You. Я по тебе скучаю
Она была не для каждого, она была для меня.
АТТИКУС© Авдонина М.В., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Пролог
Дорогая Мелроуз!
Когда я впервые встретил тебя, ты была просто незнакомой девушкой. Потом ты стала моей соседкой. А чуть позже дала понять, что станешь для меня самой большой занозой в боку, какую я когда-либо мог словить.
Ты слишком громко пела в душевой и тратила на себя всю горячую воду.
Ты была чертовски напориста.
Ты делала мою жизнь сложной во всех отношениях.
Но, как бы я ни пытался, я не могу перестать думать о тебе.
Сказать по правде… я не могу перестать желать тебя.
Я собирался сказать тебе это. Cобирался отринуть свою гордость, все недомолвки и показать тебе ту часть моего «я», которую прежде не видел никто… Но потом было признание, которое словно взрыв все уничтожило.
Я до сих пор не понимаю, как я не предвидел этого.
Саттер
P.S. Я по тебе скучаю.
Глава 1
Мелроуз
Я играла девушку, выгуливающую собак, в одной из серий «Уилла и Грейс».
Хозяйку кондитерской в каком-то фильме для канала «Lifetime».
Младшую сестру Райана Гослинга в инди-короткометражке, которая так и не вышла на экраны.
Жертву № 2 в одной из серий восемнадцатого сезона «Закона и порядка».
Но сегодня у меня самая сложная роль из всех: в реалити-шоу без камеры, именуемом «Девушка, всю жизнь обожает своего лучшего друга», Мелроуз Клейборн в роли… Мелроуз Клейборн.
Остановившись перед бунгало Ника Кэмдена в Студио-Сити, я расправляю плечи, приглаживаю свои белокурые волосы и нажимаю указательным пальцем на кнопку звонка. Сердце колотится с такой силой, что мне кажется, будто оно выпадет и рухнет на пол, едва Ник откроет дверь – но я надеюсь, что бабочки, трепещущие в моем животе, успеют перехватить падающее сердце.
Он оказывает на меня такой эффект.
Каждый. Чертов. Раз.
И это о многом говорит, потому что меня не так-то легко заставить нервничать или выбить из колеи. Но мое чувство к нему с годами только крепло и, оставаясь безответным, становилось все сильнее.
Но вчера вечером, ни с того ни с сего, Ник позвонил мне – и это странно, потому что он никогда не звонит, только пишет сообщения. Он настолько не любит телефонные звонки, что на его телефоне постоянно включена вибрация, и его автоответчик переполнен голосовыми сообщениями за шесть с половиной лет.
– Мел, мне нужно поговорить с тобой завтра, – сказал он едва ли не с волнением. Но в его голосе слышался намек на улыбку, на странное веселье. – Это очень важно.
– Ник, ты пугаешь меня, – ответила я ему, гадая, не подбросил ли кто-нибудь ему в выпивку какой-нибудь наркотик, отчего Ник сейчас не в себе. – Просто скажи, раз уж позвонил.
– Я должен сказать тебе это лично. И должен спросить у тебя кое-что дико важное, – сказал он. – О боже, это просто безумие. Я невероятно нервничаю, Мел. Но я скажу тебе сразу же, как только ты приедешь сюда завтра. Я уже давно хотел тебе об этом сказать, но не мог. Не мог до сего момента. Но теперь могу. И я не могу больше ждать. Это важно, Мел. Это… о боже.
– Ник… – Я расхаживала по своей спальне, прижав левую руку ко лбу. За все время нашей дружбы – почти двадцать лет – я никогда не слышала, чтобы Ник был так взволнован. – Ты не можешь просто сказать мне сейчас?
– Приходи завтра, часа в три, – ответил он. – Об этом нужно беседовать лично.
Я еще раз звоню в дверь, потом проверяю время на телефоне. Подавив зевок, я поднимаюсь на цыпочки и пытаюсь заглянуть внутрь сквозь стеклянные боковые панели двери. Зная Ника, я могу предположить, что он передумал или выскочил за буррито, встретил кого-нибудь знакомого и увлекся разговором.
Но, с другой стороны… он так настаивал на том, что должен лично поговорить со мной в три часа об этой «дико важной» вещи. Вряд ли он мог о таком забыть.
Всю ночь я вертелась в постели, пытаясь догадаться, что это могло бы быть. Странно, как можно знать человека настолько долго и при этом самым прискорбным образом не понимать его.
Во времена моего детства Ник жил по соседству, и мы с ним были неразлучны с того дня, как его семья переехала в наш район. Я познакомилась с ним у ручья, где он ловил лягушек – и я едва ли не силой заставила его отпустить их на волю. К вечеру мы сообразили, что его комната расположена на втором этаже – и моя тоже, только в нашем доме, так что можно подавать сигналы через окно. А к концу недели он подарил мне портативную рацию и сказал, что я его лучший друг.
Когда нам было по десять лет, он преподнес мне «подвеску дружбы» – вроде тех, которые девочки обычно дарят другим девочкам. Он отдал мне половинку с надписью «лучший», а сам носил ту, на которой было написано «друг», но всегда прятал ее под рубашкой, чтобы никто не распускал сплетни – впрочем, кто-то стал бы их распускать.
Ника любили все.
Летом, после окончания седьмого класса, Ник резко повзрослел, и все изменилось.
Его голос стал ниже.
Его ноги сделались длиннее.
Даже черты его лица стали более четкими и выразительными.
Он словно вырос за пару месяцев, и я поняла, что смотрю на него так, как не смотрела никогда прежде. А когда ночью закрыла глаза, то обнаружила, что думаю о том, каково было бы целоваться с ним.
До того я могла прибежать в соседний двор с неаккуратно собранными в хвост волосами и спросить, не хочет ли Ник покататься на велосипеде… и буквально на следующий день я уже стала тщательно причесывать волосы и наносить на губы мятный бальзам перед каждой встречей с ним.
Я вдруг поняла, что не могу смотреть на него, не краснея при этом.
К несчастью, стремительное преображение Ника заметила не только я.
Дверь распахивается с коротким скрипом, и я даже не успеваю осознать, что происходит, когда Ник сгребает меня в охапку и кружит по крыльцу своего съемного бунгало.
– Мелли! – Он утыкается лицом мне в плечо и сжимает меня так сильно, что я не могу дышать, а бабочки у меня в животе едва не превращаются в кашу.
Я вдыхаю неизменный запах Ника, тот самый запах, который всегда вызывал у меня ощущение дома. Что-то похожее на едва заметный след табачного дыма, дешевого кондиционера для ткани и мыла «Irish Spring».
Ник вырос в Брентвуде, он был сыном успешной сценаристки и не менее успешного композитора и мог бы без труда получить все – как в материальном, так и в профессиональном плане. Связи его родителей могли бы посрамить самого Стивена Спилберга.
Но Ник всегда желал быть обычным человеком, самостоятельно зарабатывающим на жизнь, и я уважала его за это.
– Ты только глянь на себя, – говорит он, ставя меня наземь. Он продолжает держать меня за руки, окидывая меня с головы до ног взглядом своих невероятных синих глаз. – Я уже несколько месяцев тебя не видел.
Три месяца, две недели и пять дней – но кто будет считать?
В прошлый раз мы встречались на моем дне рождения, и у барной стойки было столько народа, что я за весь вечер едва смогла обменяться с ним парой фраз. Мы договорились погулять с ним в следующие выходные после того дня, но его группа умчалась выступать в Вегас, а за день до его возвращения я уехала в Ванкувер на съемки фильма.
Это было какое-то вечное невезение: жизнь постоянно разводила нас в разные стороны в самое неподходящее время.
– Как тебе нравится это жилище? – спрашивает он, ведя меня в дом. Мои легкие наполняет запах моющего средства и стирального порошка, через спинку кожаного кресла в гостиной перекинут сложенный плед.
Я хмыкаю при мысли о том, что Ник перед моим приходом занимался уборкой. В юные годы он всегда был неряхой. Хотите пример? Как-то раз я споткнулась о его кроссовки, входя в его спальню, и едва не выбила себе передний зуб, падая на неаккуратную стопку виниловых пластинок. К счастью, мое падение смягчил пустой чехол от его гитары, но на следующий день Ник купил подставку для обуви.
– Нравится, – отвечаю я, осматривая его бунгало. В прошлый раз, когда я видела его, он жил в какой-то квартире в Толука-Лейк с четырьмя соседями. А до того сожительствовал с какой-то инстаграм-моделью по имени Кейденс Сент-Килда, но эти отношения оказались короткими, поскольку девушка желала заполучить его целиком и полностью, а этого Ник не мог дать никому – и я знала об этом. – Когда ты переехал сюда?
– В прошлом месяце, – отвечает он. – Взял в субаренду у кузена нашего барабанщика.
Звяканье кастрюль и сковородок на кухне свидетельствует о том, что мы не одни, но меня это не удивляет. У Ника всегда были соседи. Он отчаянный экстраверт. Он не может оставаться один дольше, чем на пять минут, но в этом нет ни назойливости, ни навязчивости. Скорее это проявление некой харизмы, вечной жизни на вечеринке и готовности хорошо провести время.
Я вслед за Ником прохожу в гостиную, и он указывает мне на центральную подушку кожаного дивана коньячного цвета. Потом начинает расхаживать по небольшой комнате, энергично потирая ладони.
– Ник, – со смехом говорю я, – ты ведешь себя как сумасшедший… ты это знаешь, да?
Его взгляд останавливается на мне, он на несколько секунд прекращает расхаживать.
– Я адски нервничаю.
– Тебе не нужно нервничать, когда ты рядом со мной. Никогда.
– Это другое. – Он снова останавливается на пару секунд. – Это то, о чем я никогда прежде тебе не говорил.
«О боже».
Мое сердце трепещет, и некая давно погребенная надежда прокладывает себе путь наружу, заставляя мои губы растянуться в улыбке – но я подавляю эту улыбку.
Я ни за что не признала бы этого вслух, но минувшей ночью изрядная часть моей души поверила в то, что Ник затеял это все ради того, чтобы сказать: он питает ко мне некие чувства и хочет встречаться со мной.
Это абсурдная идея, знаю.
Подобные вещи не происходят ни с того ни с сего.
Я не наивна, и я не идиотка. Я знаю, как малы шансы на то, что мой лучший друг, не видящий меня по многу месяцев, неожиданно воспылает ко мне любовью. Эти шансы, честно сказать, стремятся к нулю, и я пыталась придумать другие объяснения, однако в них не было смысла, потому что Ник в моем присутствии никогда не нервничал.
По какой бы то ни было причине.
Что еще могло заставить его нервничать рядом со мной, как не сердечное признание?
Скрестив ноги и сев прямо, я говорю:
– Давай уже, колись. У меня не так много времени.
Он прикрывает нос и рот сложенными ладонями, резко выдыхает, а когда отводит руки от лица, я вижу на его лице странную, какую-то пьяную улыбку.
Глаза его блестят, словно у девушки-подростка, получившей пропуск за кулисы на концерте Гарри Стайлса.
Ник пытается что-то сказать, но не может.
О боже…
Он действительно…
Он действительно пытается признаться мне…
– Мелроуз, – говорит он, делая глубокий вдох и падая передо мной на колени. Он берет меня за руки и, честное слово, на миг у меня плывет в глазах. – Ты помнишь, как в детстве мы всё-всё рассказывали друг другу?
– Да…
– Есть кое-что, чего я никогда не говорил тебе, – продолжает он, глядя мне в глаза. – Наверное… наверное, я боялся высказать это вслух. Я боялся, что это – то, чего я так хотел, больше, чем хотел чего-либо еще в своей жизни… что оно не сбудется. Мне казалось, что, признавшись в этом, я все испорчу. Поэтому я держал это при себе, но больше не могу. Это слишком важно. Оно гложет меня изнутри, и гложет уже не первый год. Но теперь пора. Я должен сказать это тебе.
Он несет чушь.
Ник никогда не нес чушь.
Он сжимает мои ладони дрожащими руками, потом поднимается и садится на диван рядом со мной. Обхватив мое лицо ладонями, он тепло улыбается, но эта улыбка вскоре сменяется тревогой.
– Это безумие, Мелроуз. Я поверить не могу, что собираюсь сказать тебе это.
Мои губы приоткрываются, я едва не выпаливаю что-то вроде «я тоже любила тебя с самого детства…» – но я прикусываю язык и жду, пока он выскажется первым.
– Ты же помнишь мою группу, верно? – спрашивает он, подразумевая свою первую группу, «Melrose Nights», которую он собрал в старшей школе и назвал в мою честь.
Я киваю, и сердце мое падает. Нет… летит вниз.
– И что насчет этого? – спрашиваю я, моргая, чтобы скрыть жгучий стыд во взгляде.
– Мел, я всегда мечтал сделать ее успешной, – говорит он. – В смысле, коммерчески успешной.
Я поднимаю брови. Для меня это новость.
Он всегда был сторонником любительской сцены и противником больших музыкальных корпораций, которые контролировали каждую песню, исполнявшуюся в Америке по радио.
– Правда? – Я склоняю голову, уткнувшись подбородком в грудь. – Ведь ты всегда говорил…
– Я знаю, что именно я всегда говорил, – обрывает он меня. – Но чем больше я об этом размышлял, тем сильнее мне казалось… я просто хочу, чтобы мои песни услышало как можно больше народа. И дело даже не в том, чтобы стать знаменитым и заработать деньги, ты же знаешь, я за всем этим не гонюсь. Я просто хочу, чтобы люди знали мои песни. Вот и все.
Я сглатываю комок в горле и смотрю на камин в углу, над которым на полке валяется пустая смятая банка из-под «Old Milwaukee» – любимого напитка Ника, – а рядом с ней притулилось что-то вроде скомканного кружевного лифчика.
Видимо, когда Ник убирался, он кое о чем забыл…
– Ладно, так что ты пытаешься сказать мне? – спрашиваю я, прищурившись.
– Мы подписали контракт… – Губы его растягиваются так широко, что выражение лица становится совершенно безумным. – …И мало того, мы отправляемся в тур вместе с «Maroon 5».
Я изо всех сил пытаюсь сдержать глубокое недоверие и не дать этому чувству отразиться на моем лице, но что-то подсказывает мне, что моя попытка тщетна. Ник всматривается в меня, ловит мой взгляд, и его безумная улыбка угасает.
– Ты же ненавидишь «Maroon 5», – замечаю я.
– Я когда-то ненавидел «Maroon 5», – поправляет он. – Как бы то ни было, у них буквально в последнюю минуту полетели кувырком все планы, поэтому они ухватились за нас. Мы отбываем на следующей неделе.
– На следующей неделе? И надолго?
– На полгода. – Он стискивает намозоленные о струны гитары ладони. – Полгода в поездке с одним из самых крупных музыкальных коллективов в Северной Америке!
Он так громко произносит последнюю фразу, словно сам не может во все это поверить.
Как и я.
– Ух ты, Ник… это… это круто. Ты был прав. Это очень важные новости, – говорю я. Мне кажется, что все во мне медленно замирает. Мой голос. Мое сердце. Моя надежда. – Я рада за тебя.
Я обнимаю его, вдыхаю его запах и крепко сжимаю руки. Внутри у меня все ноет и завязывается в узел. Это не поддающееся описанию чувство, которое охватывает тебя, когда ты понимаешь, что что-то вот-вот изменится и жизнь уже никогда не будет прежней.
Но я сказала правду. Я рада за него. Я понятия не имела, что он хотел именно этого, но теперь, когда он поделился со мной такими известиями, я действительно за него рада. Он мой лучший друг, самый давний мой друг, и я хочу лишь, чтобы он был счастлив.
И кроме того, он заслуживает этого.
Ник безумно талантлив.
Он пишет музыку.
Сочиняет стихи.
Поет.
Играет.
Работает музыкальным продюсером.
Сводит треки.
Все это у него получается естественно. И если он так и останется в тени, на любительской сцене, это окажет дурную услугу не только ему, но и всему остальному миру.
– Я понимаю, что это круто, Ник, но мне интересно… почему ты не мог сказать мне это все по телефону? – спрашиваю я. – Зачем заставлять меня ехать сюда, чтобы ты мог сообщить мне это лично?
Ник откидывается назад, всматривается в мое лицо и проводит ладонью по подбородку, покрытому едва заметной щетиной.
– Потому что я должен попросить тебя об одной услуге…
Приподняв бровь, я отвечаю ему таким же пристальным взглядом. Он никогда не просил меня ни об одном одолжении – с тех самых пор, как мы познакомились (не считая ряда случаев в средней школе, когда он хотел, чтобы я вместо него поговорила с девушками или за обедом утащила для него лишнюю порцию «итальянского льда»[1]).
– Помнишь, я сказал, что взял это жилье в субаренду у одного чувака, – продолжает он. – Я плачу полторы тысячи в месяц – половину полной арендной платы. Плюс коммуналка. Ты же знаешь, какой я скряга, верно? Я просто не хочу выбрасывать эти деньги на ветер в те полгода, пока меня не будет, и не хочу вешать на Саттера свою половину квартплаты, это было бы просто нечестно.
– На Саттера? – переспрашиваю я.
– Саттер Олкотт – мой сосед, – поясняет Ник. – Хороший парень. Электрик, у него своя компания. Он тебе понравится. Конечно, я знаю, что ты живешь в гостевом доме своей бабушки, но ты единственная из моих знакомых, кто не связан арендой жилья, так что я подумал… мо-о-ожет быть, ты захочешь помочь мне в эти несколько месяцев? В качестве дружеской услуги. А за это я… ну, не знаю, сделаю что-нибудь для тебя. Что ты хочешь? Хочешь билет на концерт «Maroon 5» с пропуском за кулисы? Хочешь познакомиться с Адамом?
– Ты уже перешел на «ты» с Адамом Левином? – спрашиваю я, склонив голову набок. Ник ухмыляется.
– Пока что нет. Но перейду.
– Не знаю… – Я делаю долгий, медленный вдох. – А как же Мёрфи?
– У нас есть огражденный двор, – отвечает Ник, указывая в заднюю часть дома. – Ему там понравится.
– А твой сосед? Будет ли ему по душе жить в одном доме с посторонней девушкой?
– Конечно.
– И ты уверен, что он не маньяк? – Я понижаю голос и подаюсь вперед.
Ник давится слюной.
– Э-э… да. Он не маньяк. Сердцеед, да, безусловно. Но не маньяк, ни в коем случае.
Наши глаза встречаются, и я молча прикидываю: оставить ли все как есть или согласиться оказать эту небольшую услугу.
Моя соседка-кузина Марица недавно переехала к своему парню, Исайе, так что в гостевом домике моей бабушки сейчас живу только я с Мёрфи. Иногда там бывает слишком тихо. И одиноко. Бабушка в последнее время полюбила путешествовать. То она дома, а спустя неделю уже летит на двенадцать дней на Бали вместе со своей лучшей подругой Констанс или кем-нибудь из клана Кеннеди.
Смена обстановки, возможно, будет к лучшему…
– Я сделаю что угодно, Мел. Все, что захочешь. – Он складывает ладони, выпячивает нижнюю губу и смотрит на меня, подняв брови.
Придурок.
– Умоляющее выражение лица тебе не идет, чтоб ты знал, – замечаю я.
– Ладно, ладно, но что тебе мешает сказать «да»? – Он складывает руки на коленях. Я пытаюсь ответить, но не знаю, что сказать.
– Вот видишь? – говорит Ник. – У тебя даже нет веской причины для того, чтобы отказать мне.
Он прав.
Я не могу сослаться на местоположение его дома – оно вполне удобно для меня. Я не могу сослаться на своего пса. Я не могу сослаться на слишком высокую арендную плату, потому что именно полторы тысячи в месяц бабушка берет с меня за проживание в ее гостевом домике. В семействе Клейборн не принято делать такие вещи бесплатно.
Но, помимо всего этого, я знаю, что Ник сделал бы это для меня, если бы мне понадобилось.
Пожав плечами, я смотрю ему в лицо и улыбаюсь.
– Отлично.
Секунду спустя он снова сгребает меня в объятия, крепко сжимает и начинает подпрыгивать на месте, словно обрадованный ребенок. Одним-единственным словом я раскрыла ту сторону личности Ника, о существовании которой даже не подозревала.
– Я обожаю тебя, Мел, – говорит он, стискивая меня в объятиях еще крепче. – Я тебя ужасно люблю.
Я ожидала услышать эти слова сегодня… правда, совсем не в таком контексте.
Глава 2
Саттер
– Вам… э-э… нужна какая-нибудь помощь с этим? – Я захлопываю дверцу своего рабочего пикапа и подхожу к блондинке, которая тащит две спортивные сумки и два огромных чемодана «Louis Vuitton», в то время как вокруг нее бегает маленький мопс на поводке.
Мне кажется, что с первого взгляда проникнуться к кому-то неприязнью – это свидетельство дурного воспитания, но, созерцая свою новую соседку не долее пяти секунд, я уже понимаю, что она именно такая, как я и ожидал. В смысле… она воплощение всего, что мне не нравится в современных лос-анджелесских девушках, и уж точно она не тот человек, с которым мне хотелось бы делить кров в течение ближайших шести месяцев.
Во-первых, по словам Ника, она «начинающая актриса». Это уже о многом говорит.
Во-вторых, она происходит из какого-то известного семейства, а я не очень хорошо умею ладить с детками из богатых и знаменитых семей.
А в‐третьих… ну кто, черт побери, надевает обувь на высоких каблуках во время переезда в новое жилье?
Мелроуз пытается пройти по потрескавшейся асфальтовой дорожке, ведущей к моему бунгало, и через каждые несколько шагов останавливается, чтобы поудобнее перехватить вещи.
Ее каблуки цокают по асфальту, груди на каждом шагу колышутся, едва не выпрыгивая из облегающего белого топика. Помимо того она прижимает щекой к плечу свой смартфон.
– Я тебе перезвоню, – говорит она в трубку, заметив меня. По крайней мере, мне кажется, что она меня заметила. Трудно что-то разобрать сквозь огромные солнечные очки «Шанель», скрывающие ее глаза. – Да, всё в порядке.
– Или вы просто можете сделать две ходки, – продолжаю я.
Она сдвигает очки к кончику своего идеального носика и изучает меня.
Первое впечатление? Чертовски горячая цыпочка.
Второе впечатление? Чертовски требовательная цыпочка.
Третье впечатление? Проще некуда.
Когда мой изначальный сосед, Гектор, получил работу на другом конце страны, он убедил какого-то гитариста-казанову по имени Ник Кэмден поселиться в доме вместо него.
Ладно. Отлично. Кто угодно, лишь бы за жилье платил.
Но месяц спустя группа Ника подписала контракт с какой-то крутой студией звукозаписи и ему сообщили, что в ближайшие полгода ему вместе с группой предстоит гастролировать по всей стране. Ник, будучи скрягой, сразу же зазвал какую-то свою старую подругу пожить в доме вместо него.
Он заверил меня, что мы с ней поладим, что она «дико клевая» и «ненапряжная», и пообещал, что, если ничего не получится или если она решит съехать, он все равно будет ежемесячно выплачивать свою половину арендной платы.
С первого же взгляда на эту штучку я понял, что мы с ней постоянно будем спорить. Вероятно, в течение ближайшей пары месяцев нам предстоит ругаться, выясняя, кто оставил сиденье в туалете поднятым (не я) и чья очередь мыть тарелки, скопившиеся в раковине (ее, естественно). А через некоторое время она соберет вещички и съедет обратно в гостевой дом своей бабушки в Брентвуде, проклиная тот день, когда встретила меня.
Не вижу ничего плохого в том, чтобы слегка ускорить неизбежную развязку.
Изрядную часть последнего десятилетия я жил вместе с соседями, к тому же я все еще не отошел от затянувшегося расставания с девушкой, которая буквально висела на мне, не давая вздохнуть.
Все, что мне нужно – это немного личного пространства и времени для того, чтобы выдохнуть и прийти в себя.
– Мелроуз – ваше настоящее имя? – спрашиваю я, подходя ближе и подхватывая одну из ее сумок. Одновременно я присматриваюсь к своей новой соседке поближе. Запах дорогих духов наполняет мои легкие, и я от души надеюсь, что эта девушка не настолько общительна, как кажется с виду. – Или это актерский псевдоним, который вы взяли, чтобы выделиться среди прочих?
Она склоняет голову набок.
– «Саттер Олкотт» звучит как имя богатого белого старикашки.
«Туше».
Я подавляю улыбку и перебираю ключи, пока не нахожу нужный, потом вставляю его в замок входной двери. Мелроуз маячит позади, выжидая, и я более чем уверен, что от меня воняет, как от помойки. Я весь день тянул проводку в строящемся здании в Энсино, а март нынче выдался необычайно жарким.
Особенно для целого дня работы.
Мы входим в дом, и я ставлю ее сумку у левой стены прихожей, но на этом моя помощь заканчивается, поскольку сейчас у меня три первоочередных дела: горячий душ, холодное пиво и сочный стейк-рибай.
– Вы знаете, куда идти? – спрашиваю я.
– Ник сказал – наверх. Спальня слева.
Я хмыкаю:
– У Ника проблемы с ориентировкой в пространстве. Слева – моя комната. А его, то есть ваша, справа.
Странно думать о том, что она и Ник – друзья, даже лучшие друзья. Он может носить одну и ту же футболку по три дня, прежде чем кинуть в стирку. А на ней туфли с красной подошвой и высокими каблуками – я постоянно вижу женщин в таких туфлях на бульваре Робертсон.
– Вы всегда так наряжаетесь для переезда? – спрашиваю я, отметив, что ее блестящие белокурые волосы изящно завиты, а полные губы накрашены темно-розовой помадой. Не знаю уж, полные ли эти губы от природы или же она попыталась сделать из себя некое подобие Кайли Дженнер – в наши дни подобные вещи не определишь на взгляд, по крайней мере, в большом городе. Однако эти губы просто великолепны, словно две половинки подушки, имеющей форму сердечка.