Только недавно Юлька по просьбе Мурашовой принесла ей витражные краски, и Валентина Захаровна старательно расписала ими часть окна в гостиной. На окне расцвели страшненькие маки и еще более страшненькие розочки. Выглядело это как размазанное по стеклу украшение с торта, присохшее намертво. Увидев творение подруги, Конецкая воззвала ко всем богам, заявила Валентине, что та впала в детство, и призвала Юльку, которая полчаса яростно оттирала тонкую витражную пленку. Однако то ли пленка оказалась некачественной, то ли Мурашова нанесла слишком толстый слой, но один мелкий мак остался в нижнем углу и не оттирался никакими губками. Это красное пятно мозолило Конецкой глаза, и каждый раз при взгляде на него она приходила в ярость. Поэтому Валентина Захаровна, памятуя о недавнем промахе, не рискнула выступать ничьей заступницей.
Лия сбежала еще раньше, и теперь Марту Рудольфовну ничто не могло отвлечь от разделывания Юльки под орех.
И Юльке досталось по полной программе. В саркастических выражениях ее попросили больше не демонстрировать столь явно свое вкусовое убожество, воздерживаться от попыток насаждения варварской культуры и в другой раз в магазине избегать соблазнов в виде позолоченных кулончиков, разноцветных метелок, фарфоровых голубков и прочих заманчивых приобретений.
Юлька спрятала овеществленный гимн тупости и пошлости от греха подальше и отправилась протирать пыль в гостиной – Марта Рудольфовна требовала ежедневной влажной уборки.
Начала она с лакового столика возле дивана. Ах, какой это был столик! С кокетливо изогнутыми ножками, с круглой черной столешницей, аккуратной, как маленькая шляпка модницы. Из ящичков торчали серебряные ключи – нет, не ключи, а ключики, резные и совсем кукольные – такие впору бы носить на шее как оригинальное украшение, а не ящики ими запирать. Почти любовно Юлька протирала тряпкой все изгибы столика, все блестящие завитушки, и если прежде эти действия выводили ее из себя и быстро утомляли, то к концу полуторамесячного проживания у Марты Рудольфовны она научилась извлекать из них удовольствие. Ее больше не нервировало каждодневное ползание с мочалкой по всем ста пятидесяти метрам квартиры на пятом этаже, она почти привыкла начинать день с мытья раковин («первое, что ты должна сделать, почистив зубы, – это отдраить раковину!») и даже унитаз приветствовала, как ожидающего ее приятеля – непринужденным взмахом ершика.
А что еще остается делать, если ты очутилась у ведьмы?
Марта Рудольфовна Конецкая, конечно же, была ведьмой. Два раза в неделю протирая фотографии, развешанные по стенам в ее спальне (юная Марта в длинном черном платье: из высокого ворота поднимается, как белый бутон, головка на длинной шее; Марта крупным планом: изысканное худое лицо, надменный взгляд, пальцы едва держат пахитоску; Марта вполоборота: тень от ресниц, полуопущенные веки, изогнутые вишневые губы), Юлька даже боялась всматриваться в них: казалось, молодая Марта наблюдает за нею со снимков, приглядывается своими темными глазами, в глубине которых прячется бесовщина. Смахивала пыль – и поскорее уходила из спальни, тем более что дел было предостаточно.
Шестидесятивосьмилетняя Конецкая когда-то была манекенщицей, работавшей в Московском доме моделей на Кузнецком Мосту. Карьера ее, по меркам моделей, была удивительно длинной и очень успешной: она начала сниматься для журналов в девятнадцать лет и оставила подиум в сорок, успев поработать с Вячеславом Зайцевым и заслужить славу одной из его любимых манекенщиц. Высокая, с удлиненным бледным лицом в обрамлении черных волос, худощавая и тонкорукая, Конецкая никогда не считалась красавицей, но была исключительно эффектна. К своим почти семидесяти годам она уже много лет красила волосы, скрывая седину, кожу, когда-то белую от природы, запудривала, но осанку и манеры манекенщицы «высокого полета» сохранила в полной мере.
– Профурсетки, – увидев в телевизоре очередной конкурс моделей, презрительно бросала Марта Рудольфовна в адрес красавиц. – Глупые курицы, рассчитывающие получить даром все и сразу. Быть моделью – боже, что за неуместное слово, будто речь идет о танках или самолетах, – так вот, быть моделью означает иметь к этому призвание и дьявольски много трудиться! А эти… – презрительный кивок в сторону экрана, – ничего не умеют, ни на что не способны и не знают даже своих великих предшественниц. Что они слышали о Романовской или Збарской? О Галине Миловской? Ни-че-го.
В своей квартире Марта Рудольфовна была полновластной хозяйкой. Она сменила трех мужей, всегда выбирая мужчин старше себя и проявляя редкую прозорливость в том, что касалось их материального состояния: после женитьбы на Конецкой каждый из них упрочивал его настолько, что, пройдя развод, Марта оставалась в большом выигрыше по сравнению с первоначальным своим положением. Впрочем, последнему супругу удалось избегнуть участи оставленного мужа: он тихо скончался, успев побаловать жену драгоценностями и шубами, к которым она почувствовала вкус после сорока. Таким образом, Марта в сорок шесть лет стала вдовой и на этом успокоилась.
До появления Юльки просторную шестикомнатную квартиру Конецкая делила с двумя женщинами. Одна из них, Валентина Захаровна Мурашова, была ее школьной подругой. Много лет назад, когда Марта Конецкая перешла из одной школы в другую и оказалась в классе, враждебно настроенном к новенькой, Валя Мурашова встала на ее защиту. Благодаря ее заступничеству Марту перестали травить, а девочки подружились – как оказалось, на всю жизнь. Мурашова до пенсии работала преподавателем химии в обычной московской школе, но блестящей жизни и карьере подруги нисколько не завидовала – скорее наоборот: втихомолку жалела Марту, посвятившую себя такому однообразному, изматывающему занятию.
Конецкая умела быть благодарной: после того как из-за семейных обстоятельств у Валентины началась депрессия, она перевезла подругу к себе и стала ее опекать. Последний год они жили вместе, а когда состояние Мурашовой ухудшилось из-за прогрессирующего диабета, в доме появилась Лия – молчаливая молодая женщина с сосредоточенным лицом, редко освещающимся белозубой улыбкой, и ровной каштановой челкой, густой, как у пони. Как поняла Юлька, в ее обязанности входило постоянное присутствие рядом с Мурашовой, проведение несложных медицинских процедур и самый обычный присмотр – Валентина Захаровна хромала на одну ногу, она с трудом вставала и садилась, и вовремя протянутая рука, на которую можно было опереться, приходилась очень кстати.
С Лией Юлька попыталась пару раз завязать разговор, но почувствовала, что та относится к ней с насмешливым превосходством, и отстала. Не хватало ей еще искать симпатии какой-то сиделки! Правда, втихомолку завидовала ее выдержке.
Валентину Захаровну Марта с удовольствием третировала (к чему та относилась с удивительным благодушием), а Лию почти игнорировала, рассматривая, по-видимому, лишь как подобие одушевленного костыля для подруги. Но иногда на Конецкую что-то находило, и она начинала придираться к сиделке по пустякам. На месте Лии Юлька давно бы уже вышла из себя, та же сносила все нападки стоически и ни разу не сорвалась в ответ. Как-то после особенно безобразной вспышки Марты Рудольфовны Юлька перехватила Лию в коридоре и негромко – чтобы не услышала ведьма – шепнула:
– Слушай, зачем ты с ней мучаешься? Нашла бы другую работу!
Та неожиданно сверкнула улыбкой, хотя Юлька не видела в своем вопросе ничего смешного.
– Зеленая ты еще, – пожала плечами Лия, и Юлька возмутилась про себя: они же почти ровесницы! – Если из-за каждой капризной старухи работу менять, никаких нервов не напасешься. И тебе тоже нужно быть поспокойнее – неужели не видишь: она только того и добивается, чтобы ты разозлилась? А ты возьми да не злись. Или злись, но так, чтобы никому заметно не было.
Подмигнула ободряюще и скрылась в комнате Мурашовой.
Во всем происходящем Юлька разобралась не сразу, потому что никто не собирался давать ей отчет в том, что за отношения царят между обитателями квартиры. Поначалу она лишь поняла, что ей нужно быть тише воды ниже травы, беспрекословно исполнять приказы Марты Рудольфовны и постараться не вызывать ее гнев.
Последнее оказалось не просто сложным – невыполнимым! Старуха гневалась часто и делала это со вкусом, от души. Юлька была для нее чем-то средним между прислугой и тараканом, то есть существом, с одной стороны, полезным, с другой – безмерно раздражающим, от которого следует немедленно избавиться, потому что оно разносит заразу и оскорбляет взгляд. Определить, когда Конецкая проявит снисхождение, а когда схватится за тапочку, было невозможно.
Хваталась за тапочку Марта Рудольфовна, разумеется, лишь фигурально и предпочитала сохранять лицо бесстрастным. Пусть тривиальные люди изгибают губы, морщат нос, зыркают глазами – вот, дескать, на что я способен! Марта Рудольфовна все свои эмоции при желании могла передать легкими шевелениями бровей – так, что все остальное лицо оставалось неподвижным. А если еще точнее, то и обе брови ей были ни к чему, обеими она выражала сильные чувства, а для разговора с Юлькой хватало одной левой. На два миллиметра вздернутая бровь означала, что сейчас начнется разнос. Изогнутая – что пора отступать, забыв про достоинство. Резко поднятая – что отступать уже поздно.
Но понемногу Юлька приспособилась, научилась тем премудростям, которые просто необходимо знать, если живешь с ведьмой. Сливаться со стенами, выучить пару нехитрых приемов, разворачивающих уши по ветру и позволяющих обостренным слухом уловить шаги за входной дверью, уменьшаться в пять раз до размеров кошки… Правда, уменьшаться как следует пока не получалось, и кошка из Юльки выходила неуклюжая, толстозадая, нелепо торчащая из-за тех укрытий, за которыми она пыталась спрятаться. Извлекали ее оттуда за беззащитный хвост, брезгливо рассматривали и отправляли в чулан недрогнувшей старческой рукой, на которой поблескивали и дразнились красные рубины – Конецкая была большая любительница драгоценностей.
Юлька боялась своей хозяйки до дрожи. По утрам, вставая с узкого диванчика и торопливо заправляя его, она представляла, что сегодня будет держать себя с достоинством и Марта Рудольфовна устыдится и отступится от нее. Но едва заслышав хриплый старухин голос, забывала о своих намерениях, вжимала голову в плечи, бледнела и краснела, выслушивая обращенные к ней язвительные замечания, и, дрожа коленками, спасалась от ведьмы в туалете, пытаясь спрятаться за унитазом, якобы оттирая воображаемое пятно.
Поначалу все замечания старухи касались лишь Юлькиной деятельности, а также ее досуга (такового у Юльки не выдалось за все время работы ни разу, но ей он был и без надобности). Однако пару недель спустя после появления девушки в обращении Конецкой с ней произошли некоторые изменения…
В тот вечер разговор двух пожилых дам вертелся вокруг диет и правильного питания. Под увещевания Валентины Захаровны – она настаивала на том, что в их возрасте полезна растительная пища, и даже рыбу стоит есть с большой осторожностью, дабы не навредить организму, – Марта обжаривала на сильном огне бифштексы: она всегда готовила сама маленькими порциями, которых хватало лишь на один прием. Розовые куски уже шипели на сковородке, когда Конецкая прищелкнула пальцами и обернулась к Юльке, оттиравшей с ковра пятно от пролитого вина.
– Голубушка, базилик! Я совершенно забыла про базилик. Быстренько сбегай в магазин, принеси три пучка.
– Марта! – возмутилась Мурашова, сочувственно глядя на Юльку сквозь толстые стекла очков. – Куда ты гонишь девочку?! Посмотри, какая темень, – нельзя отправлять молодую девушку на улицу одну в такое время!
– Эта улица восемьдесят лет как электрифицирована, – равнодушно заметила старуха. – Три пучка, и проследи, чтобы не подсунули вялых.
– Но это опасно! К ней пристанут!
– Ко мне не пристанут, – буркнула Юлька, поднимаясь с ковра, и добавила – просто так, без всякой задней мысли: – Ко мне никогда не пристают.
– Это отчего же? – Конецкая обернулась к ней, сощурилась.
– Ну… – Юлька даже растерялась под ее взглядом. – Вы же видите, какая я…
– Какая?
«Черт бы тебя взял, – злобно подумала Юлька. – Все ты прекрасно видишь, только ищешь повод, чтобы лишний раз поиздеваться».
– Уродина, вот какая! – брякнула она, исподлобья глядя на Марту Рудольфовну. Хотела уже развернуться, чтобы уйти, но не решилась: взгляд Конецкой держал ее на месте, не отпускал. – Три пучка базилика, – вслух повторила Юлька, делая вид, что ничего особенного сказано не было, и мысленно ругая себя за оплошность: знала ведь, знала, что старуха придирается к любой не по делу брошенной фразе. А вдруг, не дай бог, Марта Рудольфовна решит, что ее домработница вела себя непозволительно? И выставит ее на улицу? Тогда – прощай весь тщательно продуманный план, и все полетит к черту. «Стерва. Ненавижу!»
– Юленька, отчего вы так говорите! – запротестовала Мурашова, качая седой головой. – Это неправда! Главная красота – в молодости!
– Чушь собачья, – откликнулась Марта Рудольфовна, по-прежнему придерживая Юльку взглядом. – Сама по себе молодость ничего не дает; достаточно посмотреть на нее, чтобы в этом убедиться.
Пренебрежительный кивок подбородком в ее сторону добил Юльку.
– Значит, три пучка? – сквозь зубы выговорила она, стараясь не глядеть на Конецкую: всерьез опасалась, что старуха сможет прочесть в ее глазах слово «мегера», вертевшееся у Юльки в голове.
– А знаешь, что я тебе скажу, голубушка… – продолжала Марта Рудольфовна, игнорируя ее вопрос. – Ты, конечно, считаешь, что тебе не повезло с лицом и фигурой. Однако в действительности тебе не повезло лишь с содержимым твоей некрасивой головки. Банально, но это так. При твоих внешних данных вполне можно быть красавицей.
Валентина Захаровна, добрая душа, – и та с сомнением посмотрела на подругу. Во взгляде ее явственно читалось: «Марточка, насчет красавицы ты погорячилась». И в самом деле – какую красоту можно извлечь из субтильного мелкого тельца ростом метр шестьдесят и насаженной на него сверху, будто горшок на палку, круглой головы с жидкими серыми волосами того оттенка, который несправедливо называют мышиным, тем самым оскорбляя грызунов.
– Красавицей… – повторила Юлька и усмехнулась. – Ну да, конечно! Где-нибудь в племени мумбу-юмбу…
– Дура, – пожала плечами Конецкая. – Причем ленивая. Немного старания, чуточку упорства, грамм-другой мозгов – и сделала бы из себя женщину, а не это недоразумение.
Как ни старалась Юлька сдерживаться, у нее не получилось. Ведьма своими словами в очередной раз задела в ней какие-то струны, которые отозвались возмущенным аккордом.
– И что же я могу сделать со своим ростом? – противно звенящим голосом осведомилась Юлька. – Или с тем, что у меня фигура, как у мальчишки? И как мои мозги помогут исправить кривые ноги, а? Ну скажите же, Марта Рудольфовна!
– Твои мозги – никак, – с ледяным спокойствием парировала старуха, делая ударение на слове «твои». – Потому что у тебя их нет.
– Ох, Марта, раз ты такая умная, вот и дала бы девочке пару советов, – вмешалась Мурашова и тут же добавила, противореча самой себе: – А вы, Юля, не слушайте ее. Все у вас хорошо!
– Я бы, может, и дала бы пару советов, – пожала плечами Конецкая, с сожалением глядя на Юльку. – Но поскольку очень мала вероятность, что им последуют, то мне жаль своего времени.
Она отвернулась к плите, достала из шкафчика пару бутылочек темного стекла и принялась поливать мясо, не вынимая его из сковородки. По комнате поплыл аромат жгучих специй, рассерженно зашкварчал соус, и, словно взбудораженная его запахом, Юлька вдруг сказала неожиданно для самой себя в худую и очень прямую спину:
– Я последую! Честное слово, Марта Рудольфовна…
