Псевдовселенная Безумного Деда или терапевтические сказки для взрослых

Не основано на нереальных не событиях…

Фантастический день!

День начался со звонка будильника! Я подошёл к окну комнаты и отдёрнул шторы. В туже секунду неугомонные солнечные лучи ворвались в комнату и осветили её полностью.

Будильник. Он прекратил звенеть после отключения. Это было прекрасно! Вы когда-нибудь задумывались о том, кто его создал? Леви Хатчинс – отец современного будильника, но его творение могло звонить лишь раз в сутки и в четыре часа утра. Теперь представьте, сколько воды утекло с тех времён? Как далеко шагнуло это изобретение с 1787 года? И вот, спустя два столетия с лишним, я могу себе позволить поспать на два часа дольше и проснуться в шесть утра. Это ли не прекрасно? Столько механиков и инженеров трудились из года в год, чтобы я вовремя проснулся и не пропустил важное событие!

Кофейник! Для чего он нужен без имеющихся логистических цепочек? Люди веками искали тропы, чтобы производить обмен. После в ход пошла навигация и даже воздухоплавание. Это же только представить: человек умеет летать! Всё это для того, чтобы я получил свой заряд бодрости в чашечке кофе.

Переписка с моей возлюбленной! Мы в отношениях совсем недолго и не торопимся разбивать цветочно-конфетный период о скалы бытовухи. Потому и видимся с три-четыре раза в неделю. Представляете себе: находясь в двадцати километрах друг от друга мы всё равно остаёмся рядом. За это спасибо Александру Беллу, а Мартину Куперу большая благодарность, что для этого мне не нужен телефонный шнур.

Я в костюме и с кожаным портфелем спешу к метро. Неудачи случаются, на мой аксессуар нагадил голубь. Вы правда считаете, что это повод расстроиться? Нет. У меня всегда с собой одноразовые влажные салфетки. Вы бы такие еще лет пятнадцать-двадцать назад нигде не смогли купить. А Сегодня нужна пара секунд и всё, никакой злости на пернатого. Только улыбка до ушей и хорошее настроение.

Вагон метро в составе целого поезда несся с огромной скоростью, скрытый от глаз оставшихся на поверхности. Сколько молодых парней погибло под завалами, когда рубили плотную породу, так и не достигнув собственных целей в жизни! Всё для того, чтобы мы добирались к своим целям в считанные минуты.

Мне казалось, что весь вагон ненавидел мою улыбку, но я не мог относиться плохо к людям, ведь их тоже любят. Их отцы кричали у роддомов от радости, а мамы улыбались, глядя на своих малышей. В такую минуту страхи и неудачи покидали родителей, а на смену являлась уверенность в том, что именно вы создадите лекарство от рака, полетите в космос или забьёте решающий гол.

Почва для таких мыслей была. Вам всем достался прекрасный век и все тайны мировой науки у вас в кармане. Вы имеете доступ ко всему, что знает человечество и способны изучать это, а, главное, – творить новое! Вам не нужна фантастика про будущее, ведь вы и так уже в будущем, а ваша жизнь и есть фантастика. За то, что вы умеете читать, несколько сотен лет назад могли обвинить в колдовстве.

Вот она моя работа! Нет это не разгрузка прибывших в порт кораблей и не работа тяжеленым молотом в кузнице, где маленькие искорки раскалённого железа прожигают твою последнюю льняную рубаху. Мне даже на этаж незачем идти пешком по ступенькам. Меня, словно в волшебной сказке, туда поднимет неведомая сила лифта.

Руководитель злится! Пускай, ведь есть ещё десятки тысяч вакансий. Ты можешь работать пока не надоест и сменить работу. Ты можешь позволить себе сменить директорский состав, уйдя в другую компанию, и в этом твой плюс, ведь еще совсем относительно недавно господин бы тебе достался по наследству. А, может, ты хочешь жить без хозяина, тогда уйди на вольные хлеба!

День пронесся, принося плоды на банковский зарплатный счёт! Вечер освещался лампами, ионом и светодиодами. Спасибо каждому шахтёру за добытые алюминий и медь, что, будучи проводами, несут в себе достаточно энергии и питают источники искусственного света!

Ресторан полон улыбок! Мы держимся за руки и таем во взглядах друг друга! Интерьер с картинами и бюстами имеет начало из древних каменных пещер. Там тихой ночью в свете костра в грязной руке с длинными ногтями находился кусок угля. Под впечатлением увиденного, человек выводил первые линии и рождал искусство. Другой учился стучать палкой по предметам в ритм, и мы теперь дивимся звукам скрипки и виолончели.

Нам не нужно драться за еду и проходить километры пути в поисках оленя. Вот она, еда, в тарелках прямо перед нами. Её готовили прекрасные повара, что обучились кулинарному делу. Да-да тому, которое было рождено из уст старых бабушек. Они на кухнях ветхих жилищ еще тысячелетия назад шептали рецепты на ухо своим внучкам, что бы те умели готовить вкуснее прочих.

Нет ничего красивее естественных вещей и вот, лёжа в постели, я любуюсь своим человеком. Эта девушка рождена людьми, которые трудились, а до них были те, что дрались за право родить и вырастить. Наши жизни рисованы кровью чужих и пропитаны потом предков, живущих до нас. Они строили нам теплые дома, но нет ничего теплее объятий. И в этих самых объятиях растворяются два взрослых человека, чтобы миру явился третий и совсем маленький. Именно он будет лучше всех людей, что были до, и именно он даст жизнь тому, кто станет ещё более совершенен.

Я проснулся от жуткого холода и желания поесть. Вокруг было темно и свет прожекторов пробивался сквозь щели в стенах. Папа спал рядом и остальные тоже сопели, некоторые даже с храпом. Я сел на край деревянных нар, что служили нам спальным местом и своими маленькими детскими ножками нащупал промерзшую от ночи и осени обувь. Потряхиваясь от холода, я прокрался к стене и начал изучать обстановку снаружи сквозь щель. Там в паре десятков метров от нашего строения виднелась колючая проволока. За ней с автоматами наперевес стояли двое часовых и о чём-то говорили на немецком.

Я стоял, глядя на это и верил, что мне приснилась правда. Всё, что сегодня вокруг меня станет в будущем обычным кошмаром. Это пройдет и наступит прекрасное будущее. Будущее живо, пока жива надежда!

Серость в коробке

Боль. Все моё тело болит. Каждое движение сопровождается болью. Сил нет. Меня тянут волоком. На голове какая-то тряпка. Меня сильно избили. Правда, сложнее всего было вытерпеть не это, а дорогу в багажнике авто и в наручниках. Хорошо, хоть сейчас их с рук сняли, но облегчение невелико, так как запястья все еще ужасно болят. Еще эта тряпка на голове. Из-за нее дышать тяжело. Приходится иногда с силой черпать легкими воздух. После каждого вдоха грудная клетка отзывается болью. Это какой-то коридор длинный? Шаги слишком гулкие. Хотя не факт, что это реальность. Может, сон в реанимации или я уже все, и меня тянут в ад.

– Серега, открывай эту! – раздался голос, и мне показалось, что даже об его тембр и хрипотцу можно порезаться. Настолько суровый нрав у их хозяина.

Вроде скрежет замка. По звуку замок похож на гаражный что ли. Скрип железной двери. Затем меня заволокли в какое-то помещение и бросили на пол.

– Придет в себя, окажи ему помощь! – снова этот ужасный голос.

– Х-х-ха-а-рашо, – ответил кто-то явно испуганный.

– Тяжеловат спортсмен, – вдруг произнес еще кто-то, с аналогично мощным суровым голосом. – Через пару часиков Прохор приедет с ним побазарить. Сделай так, чтобы пацан взбодрился.

– Я н-не в-вра-ач! – опять испуганный голос.

– Ты же вроде умный дядька. Вот и подумай! – опять суровый голос. – Все! Все на выход!

Шаги удалились из помещения, и дверь отрезала меня от «коридора в ад». Я лежал, а неизвестный, похоже, встал с какой-то кровати или еще какой мебели. После армии скрипучий стон панцирной сетки трудно перепутать с чем-либо. Сосед тихими шагами подошел ближе и аккуратно коснулся моего плеча.

– П-па-а-рень! Т-т-ты живой?

Я понимал, что в принципе сейчас я в относительной безопасности и начал потихоньку шевелиться. Начал кряхтеть от сильной боли по всему телу. Голова на удивление почти не пострадала. Видимо, били аккуратно, чтобы не убить.

– С-с-слы-ыш-шишь м-мен-ня?

– Да, – проскрипел я.

Неизвестный мне человек начал распутывать мою голову. Он кряхтел, по всей видимости, от старости. Пытался сделать все аккуратно и с горем пополам у него наконец-то получилось. Я обнимал руками бетон и чувствовал левой щекой его прохладу. Дышать стало легче. Я дышал и ощущал, как пыль с пола забивается мне в ноздри. Надо вставать. Я уперся руками в пол и начал, перешагивая через собственную боль, поднимать верхнюю часть туловища. Стоявший надо мной начал помогать мне, прихватив меня обеими руками. И вот я на ногах. Открываю глаза… И… это шок! Подвал. Похоже на подвал. Грязные исписанные стены и серый бетонный пол. Сама комнатка скорее чулан. Двухъярусная койка. На тумбочке тусклая свеча. Умывальник в одном углу, над ним треснутое зеркало, а рядом металлический бак, накрытый крышкой. В другом углу удобства, которые таковыми не назвать, внешне как армейский унитаз (дырка в полу). Только сейчас я начал улавливать, как смердит вся обстановка. Эта невыносимая вонь будто бы паленой кожи и грязной одежды. После я оглядел незнакомца. Взрослый, возраст неизвестен. Тяжело определить, он вероятно выглядит старше, чем есть, в таких-то условиях. Одет в поношенную грязно-серую робу. Легкая проплешина на темени, щеки осунувшиеся. Мужчина чуть пугливо сверлил меня взглядом сквозь треснутые линзы очков.

– П-присядь, – сказал он вдруг почти без заикания и даже с некоторой заботой в голосе.

Я послушал совета и опустился на койку. Он же суетливо зачерпнул воды эмалированной кружкой из железного бачка. После протянул мне кружку. Я взял ее в руки и, сделав несколько глотков, вдруг ощутил насколько прохладно в помещении. Незнакомец присел рядом и, упершись локтями в свои колени, скрестил пальцы рук.

– Ты кто, дружище? – спросил я.

– Я Михаил Палыч, – произнес он с некоторой грустью и добавил. – Я школьный учитель по литературе, но, как сам видишь, ныне и совсем уж никто выходит.

– А я – Ярослав.

– Рад знакомству! – протянул учитель мне руку. Я поглядел удивленно, он, немного смутившись, добавил. – Я, правда, рад, что наконец-то не один здесь, в этих четырех стенах. Ведь одиночество от безумия тем и отличается, что безумец уже один и сам в себе весь, а одинокий, если его положение не изменится, безумцем пока еще не стал, но обязательно им будет. Жаль, конечно, что при таких обстоятельствах произошло наше знакомство, но есть правила хорошего тона, воспитание и как минимум то, что нас от животных отличает.

Я равнодушно пожал его руку после этих слов. Не могу сказать, что хотелось доверять учителю, просто казалось, что ему хотелось хоть кому-то поверить. Михаил Палыч не вызывал симпатии, так как похож на тюфяка, да и вел себя, как слабый духом человек. Однако, жизненный багаж у него имеется, да и умом бог не обидел. Хотя, какая мне до него была разница в тот момент.

– Ты же вроде заикался.

– Я это от страха и от неуверенности жуткой, – сказал он, и в этот момент показался мне еще меньше, чем был. – Я очень боюсь охрану, звери они… Нет у них ничего человеческого.

– А они походу серьезные? – начал я прощупывать почву, пальцами ощупывая свою кривую переносицу. Нос оказался цел, а кривизна осталась в память от совсем других событий. – Как думаешь, на многое способны?

– На все, я с полной уверенностью тебе об этом говорю, – ответил Михаил Палыч и с досадой выдохнул. – До тебя со мной парень жил, молодой. Виктор Пуликин, но прозвище у него было – Пуля. Тридцать два парнишке было с небольшим. Ремесло у него было необычное, он лучше многих мог в доверие втираться, тем и промышлял – мошенничал. Предложил Прохору стартап, деньги на него взял и в бега подался со всех ног. Он в паре с другим парнем работал, тот его и сдал вроде, или… нет, он не то что сдал, а сам нашел. Пулю, когда изловили, денег при нем не нашли, и молчал ведь прям, как рыба. Сумма большущая настолько, что здесь и за двадцать лет не отработать, выгода одна только, если расскажет. И его пытали, чтобы узнать, где запрятал. Когда уводили для пыток, а когда здесь прямо при мне, – указал Михаил Палыч на пол перед собой, явно отмечая место преступления. – И вот, раз к проводам прицепили и динамо-машину крутить начали. В итоге так Пулю изжарили и замучили, что он прямо на моих глазах и ушел из жизни. Духом сильный был и настырный, да вот плоть это – клетка, сердце, видать, и не выдержало нагрузку. Ужасно видеть такое! Не то страшно, не то жалко, – у учителя прокатилось пару слез по щекам. – Поэтому я с ними и не спорю, да и стараюсь по всем вопросам посговорчивее быть. На все способны, знаю и сам видел. – Михаил Палыч явно ощутил пережитое вновь. Весь этот страх вперемешку с жалостью и бессилием. – Он, Пуля, только и поведал, что друг детства его сюда определил. Это что же за друзья такие?

– Тебя прям Михаил Палыч называть или положение позволяет Мишей?

– Честно, в этих обстоятельствах границы стираются, так что, как тебе удобно, – пожал учитель плечами.

– Ладно! С уважением к твоему возрасту отнесусь, – махнул я легко ладонью. – Михаил Палыч, ты им тоже денег должен?

– Да, согласен с тем я или нет, но оказался должен.

– И много?

– Двадцать тысяч долларов, будь снаружи, то уже отдал бы, – лицо его еще сильнее погрустнело.

– Блин, но это же копейки! – я вдруг ощутил некоторый шок. – Почему им сразу не отдал?

– Да я бы с радостью отдал и доплатил бы даже, – вдруг опустил Михаил голову. – Да только сдается мне, что это показательная порка, но без всяких зрителей. Наказывают меня не за мои проступки и даже не за чужие, а есть мотив в разы ужаснее – гордыня. Сначала один человек подставил, другой ужасно огорчился из-за самолюбия, а третий наказывает не в курсе даже и за что. Прохор-то обо мне поди уж и забыл совсем, ведь я ему и вовсе был не интересен. Это Акима сильно обида заела, самолюбие его больное. Вот он к Прохору и обратился с просьбой проучить, да сюда трудиться меня пристроить. Кто знает, что дальше ждет, быть может помру от слабости или перепродадут кому другому на работы. Но вера в то, что белый свет увижу, а уж тем более волю и родных, у меня в сердце давно иссякла. В-общем, доживаю своё здесь.

– Что это за коробка? – указал я руками на стены и потолок.

– Это кирпичный завод. Мы здесь фактически в рабстве и отрабатываем свои долги, ну или провинности, – окинул учитель комнату взглядом. – А ты сколько задолжал этим нелюдям?

– Выходит, что тридцать тысяч долларов, – сказал и на пару секунд уставился в пустоту.

– Так отдай! Не глупи, ради Христа, отдай! – подскочил Михаил Палыч с койки. – Это не шутки, а самая, что ни на есть больная реальность. Спасай жизнь! Отдай их им, это ничто, ведь ты еще во много раз больше заработаешь. Ты на себя посмотри! Здоровяк такой, красив и молод совсем! Тебе еще жить и жить, да может и пользу людям какую принесешь.

– Меня не за то, что не отдал, а за то, что не взял. Ну, а про пользу? Черт его знает, Михаил Палыч! Вряд ли.

– Это как? Как за то, что не взял?

– Да, долго будет рассказывать, – ответил я и сразу перевел тему. Я хлопнул по плечу нового знакомца слегка и ощутил, что дядька жилистый. – А чего может одного охранника забьем, да сбежим? – я растянулся в хитрой азартной улыбке, когда учитель глянул на меня удивленным взглядом.

– Сам бы рад, но там ведь… – он указал на дверь рукой. – Крепость целая. Их ведь там не три и не четыре, а полноценная группировка, да и трудяг подобных нам немало. Мы все им на одно лицо и пуль не пожалеют.

– И кто такой этот Аким?

– Ты чего, это ж важная птица по ювелирке в нашем городе, – округлил глаза учитель. – Бриллиантовый король, хотя в статус короля, мне кажется, мой горький опыт Акима возводит. До Прохора ему расти и расти, тот – буквально хозяин. Сидит и всех от дворника до руководителя за ниточки дергает.

– И чем же ты ему по вкусу не пришелся?

– Я в баре выпивал… Хотя… Нет. Наверное, все же не с этого места начну, – учитель чуть подумал и зашел по новой. – Я дома вечером был, темнеть начало… Хотя и здесь не так понятно будет, в красках не раскроется. Я с самого начала начну лучше. – встрепенулся Михаил Палыч и подскочил с койки на ноги. Он искренне был счастлив собеседнику. Ему хотелось рассказать и услышать. Учитель не желал тратить ни минуты своей жизни, которая ценность представляла только для него самого.

– Ну давай! – озвучил я, в надежде скоротать время. – Только в два часа уложись, а то придет этот козел и оборвет твой рассказ.

– Ага, – кивнул Михаил Палыч. – Я молод был и встретил ее на танцах, в клубе «Ураган».

– Я знаю этот клуб.

– Да-да, он уже долго работает и лет ему уже не счесть. Мы с другом там вступились за нее от приезжих. Я и друг мой – Алешка! – заулыбался учитель. – Он – как брат мне самый настоящий. Мы с малых лет вместе бок о бок, но он по военной линии пошел, а я учителем литературы стал. До сих пор дружим и крепче дружбы нашей нету совсем ничего, – вдруг Михаил Палыч пришел в себя. – Так вот. Полюбилась она мне сильно и сердце биться мое заставила с таким звоном! Красивая, рыженька и веснушки, платьице в цветочек и, главное, улыбка ее полная веселья. Как я любил ей ее дарить – эту улыбку. Я и кривлялся, и шутил, и фокусы ей показывал. А глаза… – восхитился он образом девушки и настолько искренне, что даже начал переминаться с ноги на ногу и сопровождать чувства жестами рук. Каждое слово подкреплялось эмоциями и, казалось, будто он не говорит, а проживает это вновь. – Глаза были огромные, голубые и чище их не было в свете. Я утонуть в них боялся, настолько они меня манили и настолько беззащитен перед нею я был, – вдруг Михаил Палыч пришел в себя. – Зажили мы с ней мужем и женой, а через время сын родился. Главное мне было, что в любви рожден и воспитан тоже во взаимоуважении, – учитель улыбнулся и на глазах навернулись слезы. Его нижняя губа начала легонько подрагивать. – Как по нему скучаю и жизни без него мне вовсе нету. Как боюсь его больше не увидеть никогда и самое больное мне, что так, видимо, и будет, – он умолк на пару секунд и, взяв себя, в руки продолжил. – И как-то жизнь была обеспечена. И жильем, и деньгами. Я хоть и учитель литературы, но в престижном лицее, и не удивлюсь, если окажется, что когда-то детям этих людоедов – Прохора с Акимом, пятерки ставил. Меня директор новый недолюбливал, но у меня заслуги, и я перед ним в полной безопасности себя всегда ощущал. Бывало, я на конференции ездил, квалификацию постоянно повышал и даже, дело было, подкастов несколько со мной записали, а его же это заедало, да так, что я не понимал, чего мне вообще делить-то с ним? – снова его улыбка сопровождалась искренним счастьем и тут же стала спадать, глаза тихонько гаснуть. – Жена от меня стала заметно отдаляться и годы в браке стали брать свое. Перестала мне гладить вещи, и ее еда для меня готовилась все хуже, пока она совсем не прекратила мне готовить пищу. Я понимал, что от былой любви не осталось ничего и даже уважение уже давным-давно утрачено. В какой-то момент жена зачастила к подругам сбегать. Накрасится, оденется и бежит от меня из дома, словом не обмолвившись. Алешка первый мне и сказал, что она от меня не из дому, а налево бегает. Я-то ведь ее любил и верить не хотел, ведь чище ее глаз мне во всем свете ничего и не было.

– Дай-ка угадаю, – вдруг перебил я рассказчика. – Он в итоге на нее и влез, да?

– Нет, ты что? – вдруг, как заведенный начал Михаил Палыч. – Он никогда со мной так не поступит. Он подполковник, но не штабной ряженый, а боевой офицер. Он не понаслышке знает, что такое честь. Мы ведь с малых лет с ним друзья лучшие, можно сказать, что на один горшок ходили, а если по зубам кому-то дать или получить, то тоже вместе. Он, наоборот, с заботой обо мне всегда.

– Ну ясно, – оборвал я его возмущения. – Так здесь-то как оказался?

– А, да, – вернулся он к теме. – Вечерело уже и жены дома не было, а сын тоже куда-то запропастился. Взрослый, уже в институте учится, да и мало ли какие у него дела молодые и с кем? Мне звонит директор лицея нашего и говорит: «Приезжай, значит, ко мне скорей! Ты мне нужен очень». Я, конечно, никогда не подлизывался, но просто раз он меня о помощи просит, хотя со мной не ладит, то, скорее всего, все очень серьезно. Я, правда, из человеческих качеств своих сорвался, я человек порядочный и помогать привык, даже самым невыносимым. В такси до него, после на этаж поднялся и в дверь позвонил. Он открывает не в себе, подвыпивший и лыбится. Полуголый, в одних трусах, да крупный такой. – Михаил Палыч очертил жестами в воздухе размеры бугая. – Я разулся в коридоре и, не снимая пальто, прошел в зал, а там сидит моя супруга в кресле. На ней из одежды ничего, на меня глядит глазами, преисполненными грязи, и улыбается сучьим оскалом. У меня кровь вскипела, дыхание ускорилось и рассудок от меня сбежать пытался. Такое унижение претерпеть было почти невозможно. Я захотел уйти, развернулся и попытался сделать шаг вон из комнаты, а предо мной директор встал и рукой слегка толкнул. После чего и говорит: «Куда спешишь? Ты не хочешь у своей жены спросить: как у нее дела?» И тут смех этой гарпии из-за моей спины! – учитель прикрыл лицо руками. Затем опустил их и с силой сжал в кулаки. Его лицо перекосила злоба. Глаза наполнились пустотой и желанием мести. – Я руку засунул в карман и с такой силой сжал связку ключей, что они, просочившись сквозь пальцы, высвободились и остались так торчать. Я видел его ухмылку и вдруг моё «я», оно исчезло совсем. Вместо меня явился некто другой безжалостный и на все готовый. Я много лет не дрался, но тогда точно знал, что нужно делать. Я так много раз соперника ударил, что, когда он остался лежать на полу все его лицо и руки оказались изрезаны ключами. Крови было очень много. Капли ее попали мне на губы, и я облизнул их языком. Ах, этот вкус! – на секунду замер в пересказе учитель. – Я в жизни ничего вкуснее не пробовал. Ничего вкуснее крови своего врага и не придумать, – его лицо наполнилось каким-то приятным наслаждением. – После я обернулся на неверную, да и сказал, что она хотела меня унизить. Сделал шаг в ее сторону, а эта девка ноги поджала и руками голову стала прикрывать. Сидит сука рыжая, гримаса кривая, глаза страхом полные, а я и продолжил: «Ну, и кто теперь оказался ниже?» Плюнул в лицо опостылевшей. Развернулся после, да и прочь оттуда. И каждый раз, вспоминая даже этот фрагмент моей жизни, в меня возвращается, тот, другой я, который не я.

– С чего ты взял, что это не ты?

– Потому, что я изменился и стал совсем другой, – оправдывался учитель. – Я, правда, стал характером далек от себя в неугомонной юности. Даже, в той среде обитания и в тех условиях, в которых мы росли на улице, я больше жизни любил читать. А сегодня я уверен, что абсолютно счастлив в своей профессии. Не это ли самое важное в жизни каждого? Найти призвание свое и отдаться ему всецело.

– Люди не меняются, они собой становятся. А то, что она тебя в процессе брака терпилой воспитала, так это очевидно. То, что тебя в ту секунду проявило, то и есть ты настоящий.

– Ну, даже пускай так, – согласился учитель. – После я шел по улице и переворачивал мусорные урны. Я кричал просто и несвязно, в меня вселилось нечто ужасное. Дошел до ресторана «Beer for man» и вошел внутрь, чтоб залиться, будто это хоть кому-то помогало. На баре сидел и пил как не в себя. Сначала в одиночестве, после со мной в тот вечер незнакомый человек запил. Много угощал меня, потом сказал, что ему пора и удалился. Вдруг в ресторане крики начались и этот Аким ругань поднял. Пока этот ухарь куртизанке что-то про красивую жизнь рассказывал, его охранники сумку с деньгами проморгали. Я ведь пил, ни о чем не думая даже, а камеры глянули и увидели, что мой собутыльник и есть вор. Конечно, все в ту же секунду на меня кинулись. Что обиднее всего, так это когда меня эти сволочи тянули, никто ведь не вступился больше. Бармен только закричал, что бы не трогали, но это ничего не изменило и его угомонили. Увезли меня и опросили уже здесь, на этом чертовом заводе. Поняли, что я не в курсе. Правда, Аким принципиальный, Прохору позвонил да попросил меня приютить, пока все не отработаю. Я с охранником малость разговорился, тот мне и поведал детали. Ну, он не простой охранник, а начальник службы охраны завода. Его Толя звать, вроде громила, а начитанный, да и местами справедливый очень, но работа у него вот такая, – учитель поводил руками по комнате.

– Мне жаль, что так по-тупому, – ответил я. В самом деле, жаль его было. Не зная что сказать, я почесал темя и ощутил пальцами ворс своих коротко стриженных волос.

– Да, и мне жаль, – склонил он свою седую голову. – Все это водка поганая. Сколько людей погубила. Не пошел бы пить и здесь бы меня тоже не было. Никогда нельзя оказываться в тех местах и обстоятельствах, в которых тебе никто не поверит.