Идеальное лекарство. Записки врача о беге

Brodie Ramin

The Perfect Medicine

Text © copyright by Brodie Ramin, 2021.

The Perfect Medicine by Brodie Ramin first published in English by Dundurn Press Limited, Canada. This edition published by Bombora in arrangement with Dundurn Press Limited.

ALL RIGHTS RESERVED

© Шнейдер Наталья, перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предисловие

Я просыпаюсь, подскочив от воя сирены скорой помощи, прорезавшего ночь. Потом звучат слова из системы оповещений больницы: «Анестезию в отделение неотложной помощи. Statum». Бегут люди, эхом доносятся требования лекарств и кислорода. Помещения кишат человеческими телами, перемещающимися в разные стороны.

На протяжении всей жизни мы бегаем по разным причинам. Дети – ради чистейшего удовольствия, догоняя или удирая, взволнованные игрой. Взрослые – к финишной черте, к безопасности.

Полицейского ударили ножом в шею. У стен больницы стоит дюжина машин с мигалками и – его коллеги. Еще больше врачей вызывают statum в отделение неотложной помощи. Statum на латыни – «немедленно». Пациентам срочно нужны кровь или лекарства.

В современной жизни так много делается на бегу. Мы бежим, чтобы оказать помощь нуждающимся в ней. В Древнем Риме бег был метафорой жизни. Филон Александрийский заметил: «Редко случается, чтобы Бог позволил человеку пробежать гонку, именуемую жизнью, от начала до конца, ни разу не споткнувшись и не упав».

Ночью полицейский умирает, и, выходя на следующее утро из больницы, я поражаюсь этому. Мы не смогли его спасти при всей мощи современной медицины и скорости врачей. Я иду домой по обледенелому тротуару в Оттаве, ветер закручивает снег в зыбкие спирали. Обучение в ординатуре по первичной медико-санитарной помощи подходит к концу, и я собираюсь приступить к изучению ВИЧ и наркологии. Моя жизнь сделала немало поворотов, прежде чем привела именно в эту больницу именно на эту должность.

Десять лет назад, только поступив на бакалавриат факультета политических наук, я попал на вечеринку по случаю дня рождения в плохо освещенном ресторане. Недавняя выпускница того же направления образования рассказала мне, что решила сменить специальность и заняться медициной. Когда она привела свои доводы – желание работать с людьми, заниматься наукой, понимать человеческое тело, – я понял, как должен поступить. Я прибежал домой, подал заявление на отчисление и записался на подготовительные курсы для поступления в медицинский. Та девушка оказалась моим проводником, я собирался последовать за ней в медицину.

«Случай благоприятствует подготовленному уму», – сказал Луи Пастер, имея в виду собственные открытия. Иногда вы не осознаете истину, пока какой-то случай не указывает светящейся стрелочкой на то, что вы видели все это время, или не подталкивает к свершению чего-то, что глубоко внутри вы уже давно хотели сделать. Так было и с медициной, и со спортом. Когда пришло время стать бегуном, случайная беседа с братом указала мне путь, следуя которому я живу и дышу бегом, наслаждаюсь его красотой и заглядываю в его научные основы.

Сейчас я бегаю почти каждый день и работаю в сфере на стыке наркологии и первичной медицинской помощи. Я написал книгу об опиатной эпидемии и махинациях Биг Фармы[1]. Я знаю, что есть лекарства, которые спасают жизни, но еще помню, что медицина и общественное здравоохранение – это нечто большее, чем таблетки и инъекции. Я хочу исследовать значение физических упражнений для улучшения здоровья. И сейчас, когда третий десяток моей жизни подходит к концу и на горизонте вырисовывается новый рубеж, я хочу знать, как научиться быть лучшим бегуном, сохранить пластичность своего тела и разума и стареть настолько элегантно, насколько это возможно. Для меня наступило время написать о беге.

Как-то я слушал интервью одного писателя, в котором он сказал, что браться за книгу нужно, лишь когда невозможно от этого удержаться, а слова льются сами. Такое непреодолимое желание я чувствую, когда дело касается бега. Я просто не могу удержаться от того, чтобы не надеть кроссовки, выйти за дверь и начать переставлять ноги.

Еще меня вдохновляет растущий массив научных данных, которые говорят, как бегать быстрее и дальше, и показывают, что бег – это прекрасный способ улучшить физическое и психическое здоровье.

Я написал эту книгу потому, что не мог остановить слова, которые рождались сами.

Каково ваше первое воспоминание о беге?

Я учусь во втором классе, и сегодня ясный день. Все гонятся за мной. Я вижу толпу детей и ощущаю вселенскую необходимость ускользнуть, проскочить в возникшую прореху, увернуться от их рук. Я в восторге от скорости, которую развивают мои ноги. Я быстр, и мне нравится это чувство.

Роджер Баннистер, английский врач и первый человек, пробежавший милю менее чем за четыре минуты, описывает, как в детстве стоял босиком на твердом сухом песке и чувствовал себя ошеломленным красотой. В своих мемуарах «Двойные следы» (Twin Tracks) он пишет:

«Больше ничто не могло отвлечь от ощущения близости к природе. В этот величайший момент я подпрыгнул от радости и побежал. Я был поражен и напуган огромным восторгом, который смогли вызвать несколько шагов… Теперь я бежал, и мое тело вошло в новый ритм… Я открыл для себя новое единство с природой и новый источник силы – источник, о существовании которого не мог и подумать».

Моя обычная пробежка начинается от дома. Я выхожу из парадной двери и медленно бегу по тротуару. Поворачиваю направо и через минуту уже следую вдоль канала Ридо, который протекает двести километров от озера Онтарио, прежде чем разделить Оттаву пополам.

Затем пробегаю под мостом на Бронсон-стрит. Тяжело дыша, я покидаю свой район, заполненный старыми кирпичными домами, и прибываю к озеру Доу. Оно простирается передо мной, а за ним – дендрарий и городская экспериментальная ферма. Я бегу вдоль озера, потом поднимаюсь по небольшому склону, где летом работники открывают шлюзы, пропуская плывущие лодки. Слева от меня – Карлтонский университет, где в 1970-х мой отец изучал журналистику и экономику.

Я пробегал тут так много раз, что резкие различия между временами года в Канаде сливаются в моем сознании. Зимой канал промерзает до дна, и я сбегаю по покрытой резиной лестнице, чтобы присоединиться к тысячам конькобежцев, скользящих туда-сюда по замерзшей глади. Я остаюсь на снежной насыпи сбоку от очищенного льда и сосредоточиваюсь на своем дыхании и ногах, выглядывая трещины и бугры на льду.

Иногда я бегу по тропинке вдоль канала, когда темно, и только сияние месяца освещает мне путь по опавшим листьям. Иногда это середина лета, когда солнце стоит в зените. Иногда – раннее утро весеннего дня, и мои дети только просыпаются.

Я добираюсь до бухты, где река Ридо впадает в канал и плотина контролирует поток воды. Как-то мартовской ночью я замечаю на реке лодку с яркими огнями, освещающими ей путь. Я никогда не видел ее раньше. Я останавливаюсь, чтобы посмотреть, как нечто похожее на колесный пароход поворачивается и выползает на все еще твердый лед реки, прежде чем тот проседает, и передняя часть судна опускается. Это ломают лед в ожидании грядущей оттепели.

Я испытываю благоговейный трепет, наблюдая, как механический зверь работает всю ночь. Это чувство смешивается с другими физическими и эмоциональными порождениями бега: жаром, эйфорией, одышкой, спокойствием. Потом я сижу на заднем крыльце, смотрю в ночь, думаю о том, что я видел. Мое дыхание замедляется, пульс приходит в норму, в мозге раскручивается нейрохимический вихрь, заставляющий бежать снова.

Более десяти миллионов человек в Северной Америке бегают не менее ста дней в году [1]. За последнюю тысячу лет бегунами бывали охотники, гонцы и защитники. Мы научились бегать в африканской саванне. Бегуны были нервной системой империи инков – посыльные соединяли глубинку с центром власти. В Германии бегуны распространяли новости и разносили личные письма вплоть до XVIII века, когда их заменила развивающаяся почтовая служба. Мы изобрели сидячий мир, а затем открыли бег трусцой. Мы рассказывали себе истории о великих бегунах, а затем создали марафон, чтобы прославить путешествие гонца.

Однажды в холодный канун Нового года я участвовал в Ottawa’s Resolution Run, забеге на пять километров в ледяной темноте. Сотни бегунов выстроились в шеренгу для последней гонки года. Точка разворота находилась в нескольких метрах от моего жилища, и, когда я добрался до нее, мне захотелось сдаться и побежать к домашнему теплу. Мы все страшно замерзли, простояв на улице полчаса перед стартом. Температура была намного ниже нуля, и через несколько минут после выстрела стартового пистолета на моих бровях и ресницах инеем застыла влага. Я пытался сморгнуть лед, пробираясь в темноте сквозь толпу.

У нас не было цифровых датчиков или километровых отметок. Молния на беговой куртке, выданной мне с гоночным снаряжением, сломалась. Что это был за забег? Он подарил мне радость проститься со старым годом, новый обещал стать лучше. Я буду стараться уменьшить время в забеге на десять километров. Я собирался впервые участвовать в гонке по природному рельефу и пробежать свой первый марафон. Мне не терпелось начать.

I. Начиная бегать

Я родился в больнице, в которую вернулся спустя тридцать лет в качестве ординатора. Когда родители несли меня в наш маленький дом через дорогу от Мэнор-парка, город накрыл один из последних снегопадов в том году. Через два года моя семья переехала в Порт-о-Пренс, столицу Гаити. Работа отца в области международного сотрудничества заставляла нас переезжать каждые пару лет, снова и снова оставляя место, только ставшее знакомым. На Гаити мы с братом практически жили на улице. Мы гонялись друг за другом по всей территории дома и карабкались на крышу из оранжевой черепицы. Мы обгорали на солнце и перемазывались грязью в овраге на краю нашего сада. Когда отец возвращался с работы, мы выходили с ним на бетонное крыльцо и играли, пока он занимался силовыми упражнениями.

Мы проезжали в нашей красной машине девяносто километров до Жакмеля, пляжного городка на южном побережье острова. Небольшое расстояние оборачивалось несколькими часами тряски по грязным недостроенным дорогам. Океан в Жакмеле был неистов. Я помню, как меня утянуло под воду, когда сверху обрушилась волна. Подводное течение утаскивало мое маленькое тело, пока я пытался подняться на ноги. Тогда я научился уважать океан. Мы проводили ночи в маленьких бетонных хижинах недалеко от пляжа, прислушиваясь к шуму бьющихся о берег волн.

Мой брат Саша родился, пока мы жили на Гаити. Мать отправилась в Оттаву, чтобы произвести его на свет, и вернулась, когда ему было всего несколько недель. Я помню, сколько детских принадлежностей она привезла с собой. Казалось, это слишком много для такого маленького человека. Он вырос в высокого и худощавого атлета, которого никто не может обогнать на велосипеде, который бегал с бешеной скоростью задолго до того, как я занялся этим видом спорта.

Мой старший брат Алекс оказался плотнее – он занимался силовыми упражнениями и дзюдо. Но тоже стал вдохновенным и быстрым бегуном.

В 1988 году мы переехали на Бали. Это был рай, и мои родители предоставили мне свободу исследовать его. С семи лет мне дали полную волю. Я выезжал на велосипеде и изучал рисовые поля и окружающие деревни. Я запускал воздушных змеев и отваживался спускаться на пляж, а однажды остановился в поле под прекрасным голубым небом и научился завязывать шнурки. Возможно, я не осмеливался уходить далеко, но чувствовал, что смогу пересечь остров в полной безопасности.

Тогда мир казался таким огромным. В 1991 году, во время войны в Персидском заливе, я сидел на уроке в Международной школе на Бали, просматривая номер журнала Time, в котором подробно описывались типы реактивных самолетов и ракет, направленных против режима Саддама Хусейна. Я испытывал смутное чувство беспокойства, зная, что где-то в мире идет война, но у нас не было новостного канала, поэтому у меня сложилось лишь неясное представление о том, что это значит.

Когда мне было восемь лет, моя семья переехала в Танзанию, и всю начальную школу я носился как неистовый. Я помню, как мчался вниз по небольшому холму рядом со школой в компании мальчиков и девочек. Мы учились делать переднее сальто, вставая в стойку на руках, а затем переворачиваясь на ноги. Мне это казалось невероятным подвигом, но другие продвинулись еще дальше. Двое моих друзей – два мальчика-близнеца – смогли проделать переднее сальто, не касаясь руками земли. Удивляя нас еще больше, эти сорвиголовы выполняли обратные сальто. Я ограничивался передними.

В Танзании мы часто путешествовали, все сильнее удаляясь от нашего дома в столице Дар-эс-Саламе. Мои родители и два брата садились в наш белый кроссовер и отправлялись на север, в сторону Кении. Мы исследовали Серенгети, кратер Нгоронгоро и гору Килиманджаро. Мы проехали через города Моши и Аруша, куда я вернулся двадцать лет спустя, будучи студентом-медиком. Однажды мы свернули с главной дороги, и шины начали взметать облака пыли. Отец продолжал вести машину, но видимость упала почти до нуля. Пыль стала проникать через вентиляционную систему, и я ощутил во рту песок, как будто лизал наждак. Внезапно в окна хлынул солнечный свет. Мы прорвались и прибыли в Олдувайское ущелье.

Наверное, тем утром родители рассказывали, куда мы собираемся, но для меня это ничего на значило. Как они могли объяснить десятилетнему ребенку смысл зарождения человечества? Даже сегодня мои самые яркие воспоминания о том дне – это поездка через фонтан песка и грязи и темнота внутри машины. Но еще я помню высившийся над землей поперечно исчерченный монолит из грязи и камня, и его слои представляются моему разуму слоями времени.

Почти два миллиона лет назад здесь был Homo habilis, которого сменил Homo erectus, а в последние семнадцать тысяч лет заправлял Homo sapiens. Тот день в Олдувайском ущелье вспоминался мне бесчисленное количество раз, когда я изучал биологию, медицину и историю нашего вида.

Олдувайское ущелье внушило мне раннее и глубокое понимание факта, что современный человек – это продукт миллионов лет эволюции в африканской саванне. Мы часто слышим, что у людей мозг каменного века.

Хотя общества, в которых живут современные люди, кардинально отличаются от обществ наших предков, тела не слишком изменились. Из-за этого нам трудно подстроиться под быстро меняющийся мир. Считается, что тревога – это следствие примитивных инстинктов, которые заставляют нас всегда быть начеку в ожидании угроз. Ожирение вызвано стремлением есть много жирных и сладких питательных веществ.

В Олдувайском ущелье страх перед угрозами и стремление потреблять как можно больше высокоэнергетической пищи были полезны для адаптации. В самом деле! Они были необходимы для выживания. В современном Шанхае или Нью-Йорке они не только менее полезны, но и приводят к преждевременной смерти.

Хотя объяснение проблем, с которыми сталкиваются современные люди, часто слишком упрощенное.

Правда заключается в том, что мы должны воспринимать свои мозг и тело такими, какие они есть, и создавать мир, который будет поддерживать оптимальное здоровье и благополучие человека.

К сожалению, мы не слишком преуспели в этом. В результате сегодня большинство людей, и взрослых, и детей, не питаются должным образом, не делают упражнений и не обладают связью с природой, которая всем нам жизненно необходима.

Жизнь и путешествия по Восточной Африке показали мне, что природа – это чудо, достойное пристального внимания. Еще я узнал, что это первобытная сила, которую следует уважать. Я помню, как съежился на заднем сиденье, пока мы ехали по плоской травянистой равнине в парке Тарангире на севере Танзании, окруженные сотнями слонов. Я выглянул в окно и увидел безмятежно марширующие мимо стада. Во время предыдущей поездки в Кению разъяренная самка слона напала на нас, защищая своего детеныша от нашего кроссовера. Люди – хозяева мира, но еще и хрупкие, беспокойные двуногие, которые правильно поступают, когда, сталкиваясь с угрозой, убегают в укрытие.

Еще через год мы отправились на юг, в Селус, который в то время был огромным и относительно нетронутым природным заповедником, почти лишенным человеческого жилья. Мы сели в маленькую моторную лодку, и она, треща, поплыла вниз по реке Руфиджи к стаду бегемотов. В этом суденышке я остро ощутил себя беззащитным, дрейфуя среди животных весом в тонну, любой из которых мог бы в одно мгновение раздавить нас, если бы инстинкт побудил его к этому.

Тот первый день в Олдувайском ущелье напоминал многие другие, когда я бродил среди баобабов, валунов и грубой растительности. Если мы с братьями играли в пятнашки, бегали наперегонки или лазали по скалам, то мы следовали тем же самым основным побуждениям двигаться и играть, которые чувствовали в тех местах наши древние предки.

Каждый раз, когда я со времен детства возвращался в Восточную Африку, мне казалось, что я вернулся домой. Не в свой личный дом, но в дом человечества. Меня тянет к тем земле и ландшафту: это место, где мы родились и выросли как вид.

Наши человеческие предки развили способность к длительному бегу около двух миллионов лет назад [2].

В книге «Почему мы бежим» (Why We Run) Бернд Генрих описывает наскальный рисунок, который видел во время исследовательской поездки в Зимбабве:

«На стене под навесом была нарисована последовательность маленьких, составленных из палочек человеческих фигур, явно бегущих. Все они сжимали в руках изящные луки, колчаны и стрелы… Когда я заметил кое-что еще, у меня закружилась голова. Самая дальняя фигура справа, та, что возглавляла процессию, вскинула руки в общеизвестном жесте бегуна, триумфально завершающего соревнование. Этот непроизвольный жест, рефлекторный для большинства бегунов, которые упорно боролись, дыша жаром и огнем, чтобы ощутить восторг триумфа над невзгодами».

Для Генриха этот образ послужил напоминанием о том, что «корни наших соревнований, нашей конкурентоспособности и нашего стремления к совершенству уходят очень далеко и очень глубоко». Когда бежим на открытой местности, мы возвращаемся в прошлое и прикасаемся к нашим предкам.

Корни бега уходят в самую основу нашей человечности. Чтобы бегать, нужно было ходить, а чтобы ходить, следовало подняться – стать двуногими.

Почему и как это произошло? Африканские обезьяны живут на деревьях. Они сильны, но медлительны. У них большие кисти, ступни и короткие руки – особенности, которые важны для лазанья по деревьям, но мешают бегу [2]. Эти обезьяны – четвероногие, которые живут и питаются в лесу.

Возможно, вы видели, как шимпанзе ходит, опираясь передними конечностями на кулаки, передвигаясь на всех четырех конечностях. Такой способ передвижения позволяет приматам ходить как четвероногие, при этом оставаясь хорошо приспособленными к лазанью по деревьям. Однако крепко сжатые кулаки шимпанзе и горилл не могут соперничать с чрезвычайно точными движениями наших очень ловких пальцев [3]. Ходьба на костяшках позволяет двигаться лишь очень медленно. Она не делает шимпанзе проворными на земле и тратит энергию впустую. Это была эволюционная стратегия, которая ни к чему не привела.

Чтобы превратиться в великих бегунов, люди сперва должны были стать двуногими. Этот переход начал последний общий предок человека и шимпанзе. Ходил ли он на костяшках пальцев рук или нет, неизвестно. Но одна из наиболее достоверных характеристик этого примата – сила в противовес выносливости. Вполне вероятно, что его мышечные группы состояли в основном из быстрых волокон, которые хорошо приспособлены для поднятия тяжестей. Он был сильнее Homo sapiens, но хуже выводил излишки тепла, оказывался менее энергоэффективен, и его способность ходить или бегать на большие расстояния оставалась ограниченной [4].

Перенесемся на четыре миллиона лет назад, и летопись окаменелостей покажет моих любимых предков человека – австралопитеков. В средней школе я увидел изображение маленького волосатого примата, преследующего с копьем какого-то предка антилопы, и прочитал слово «австралопитек». Выговаривать это – все равно что держать во рту лед. Австралопитеки были большой группой ранних гоминидов[2], которые жили в Африке от одного до четырех миллионов лет назад. Они стали первыми из наших предков, кто спустился с деревьев и начал ходить только на двух ногах [5].

Миллион лет спустя в одном из уголков Восточной Африки раздались мягкие шаги Люси, Australopithecus afarensis, найденной в Эфиопии. Она была молодой женщиной, ростом всего в девяносто сантиметров и весом в двадцать семь килограммов [6]. На ее примере хорошо видны показывает особенности перехода к движению на двух ногах. Я с благоговением смотрел на реконструкции ее черепа, который так мал и не похож на наш, но в то же время так человечен.

Люси – чудо. В отличие от тел ее предков, которые были созданы, чтобы передвигаться на четвереньках, колени и бедра Люси лучше приспособлены для вертикальной ходьбы. У нее была сильнее развита большая ягодичная мышца – особенность, которая помогает двуногим не опрокидываться вперед при каждом движении ноги [7].

Развитая большая ягодичная мышца очень активна во время бега, но играет небольшую роль при ходьбе. Современное человеческое тело уникально тем, что бедра немного объемнее талии. Отчасти это стало результатом адаптации к бегу.

Также способствует стабильному положению во время бега узкая талия. Но у Люси не было фигуры современной женщины. Ее ноги оставались короткими по сравнению с туловищем и руками – особенность, которая была преимуществом при лазанье по деревьям. Она была женщиной двух миров – прошлого и будущего, земли и деревьев. По мере того как Люси и ее потомки переходили к полностью вертикальному образу жизни, они начинали все хуже лазить по деревьям. Современные люди – единственные приматы, которые плохо приспособлены к лазанию [8]. Хотя Люси гораздо лучше чувствовала себя на высоте, чем современные люди, вероятно, она оказалась все же недостаточно адаптированной к такому существованию, что и послужило причиной ее смерти. После тщательного компьютерного сканирования ее костных фрагментов исследователи предположили, что Люси погибла после падения с дерева. Она стала жертвой собственного новаторского перехода от ветвей к земле, оказавшись не совсем дома ни в том, ни в другом мире.

Еще одно открытие, которое выявило секреты нашего расцветающего прямохождения, было сделано недалеко от Олдувайского ущелья. Примерно три миллиона шестьсот тысяч лет назад группа гоминидов, вероятно Australopithecus afarensis, прошла по слою влажного, похожего на цемент вулканического пепла, который позже затвердел, превратившись в ископаемую окаменелость [9]. Эти следы стали недвусмысленным свидетельством того, что двуногие приматы двигались в сторону Олдувайского бассейна.

Двадцатипятиметровая дорожка с двойными отпечатками – свидетельство того, что пара отправилась на поиски пищи, воды или своих соплеменников [10]. Мы можем извлечь из этих следов информацию о том, как вес распределялся на ноги пары, что жила так давно. Ступни, по-видимому, были устроены так же, как и наши: с такими же сводами и таким же прижатым к остальным большим пальцем ноги. Но есть вещи, которые мы, скорее всего, никогда не узнаем о людях, оставивших эти отпечатки.

Ричард Докинз в книге «Рассказ предка: паломничество на заре эволюции» (The Ancestor’s Tale: A Pilgrimage to the Dawn of Evolution) говорит об этой находке: «Кто не задается вопросом, чем эти люди были друг для друга? Держались ли они за руки или, может, даже разговаривали? И каким забытым делом они занимались на заре плиоцена?»

Мы уверенно шли к человеческой форме, созданной для того, чтобы стоять, ходить и бегать прямо на двух ногах. Но зачем становиться двуногим?

Прямохождение – сомнительное достижение: едва вы начинаете думать о том, насколько оно маловероятно, сразу задаетесь вопросом, как это вообще получилось. Встаньте на мгновение и подумайте о том, как трудно оставаться в вертикальном положении. Голова кругом идет? Теперь представьте, как трудно было нашим предкам убегать от саблезубых тигров или налетчиков из соседнего племени. Зачем они это сделали? Разве не было бы безопаснее встать на четвереньки и двигаться так? Может быть, но это не стало путем человеческой эволюции.

Возможно, мы стали двуногими, чтобы уносить больше пищи из походов за добычей. А может, прямохождение позволило нам двигаться по мелководью или стоять высоко в траве саванны. Или дарило прохладу, когда мы стояли под солнцем, нагревая только часть тела во времена, когда еще не было технологий, чтобы охладить себя [11]. Превращение в двуногих, возможно, привело к тому, что мы стали относительно безволосыми, поскольку в положении стоя нам нужны волосы только на голове и плечах, чтобы оставаться защищенными от солнца.