Бойцовский Павлин

Глава I. Попадалово

На третьем визите к психологу в Москве в какой-то каморке здания университета имени Патриса Лумумбы он не просил меня отвечать на вопросы. Не просил смотреть на экран компьютера, не просил нажимать кнопку и вспоминать о детстве. Он сделал мне укол.

Не понимаю, как я не насторожился, но дал ему руку сам и даже подписал бумажку перед этим. Через минуту я не мог пошевелиться, через полчаса меня привезли на вокзал, через сутки выгрузили в какую-то каменную каморку, где я понял, что могу уже хоть и с трудом, но самостоятельно стоять на ногах. Все это время я лишь смотрел вокруг, слушались только глаза. Я смотрел и давал обещания. Я обещал, что буду очень долго его мучить. Найду этого психолога, подлого, старого жулика, предателя, прикую его в каком-нибудь подвале, и он ответит, сука, за всё. Но пока что в подвале был я. И это уже кое-чему Мишу учило… В первую очередь тому, что не надо давать руку всякому старому пидору только потому, что он сказал: «а теперь небольшая инъекция витаминов». Уже сам этот опыт привёл меня к тому, что бить надо первым, задолго до драки и сразу со всей силы, но привёл гораздо позже. А пока мне 20 лет, я улыбаюсь людям, за плечами брошенный за ненадобностью институт, карьера молодого артиста, каннские красные дорожки, Шарон Стоун, ждущая своей очереди на фотосессию после меня с недовольным лицом, много наркотиков и пара визитов к фашисту психологу, который, похоже, учудил что-то такое, до чего я не додумался бы и в страшном сне.

Вошёл молча лысая башка, мотнул мне, чтоб шёл за ним, и вышел. Я вышел за ним.

Каменные стены, между ними сырые коридоры, над которыми серое, тёмное небо, было холодно… пахло средневековьем и говном. Мы шли мимо клеток со страшного вида псами, башка приостановился, ткнул пальцем в сторону клеток и сказал:

– Бойцовские питы.

Через несколько шагов ещё палец:

– Бойцовские кавказцы.

Через три поворота мы вышли из каменного лабиринта в маленький дворик с клеткой побольше. В ней, разделённой на две половины, виднелись две бесформенные туши хуй пойми чего, но в середине у каждой были такие глаза, что питы и кавказцы как-то потускнели и забылись сразу:

– Бойцовские камышовые коты.

Башка знал толк в жадности, ни одного лишнего слова не сказал. Мне казалось, что и эти слова были каким-то подвигом для него, может, поэтому в силу своей врождённой и тогда ещё живой услужливости, когда мы увидели в проходе павлина, не успев удивиться, сказал:

– Я знаю. Бойцовский павлин?

Удар был совсем незаметный, но такой силы, что у меня лопнули глаза, вылетели зубы и осыпались все брови. Мне тогда так показалось. Башка смотрел на меня сверху вниз, лежащего, я был очень внимателен, потому что второго такого, знал, не переживу, и увидел наконец через боль и страх его лицо. Оно было детское и выражало нетерпение:

– Шутить нельзя. Это просто – павлин.

Отвернулся. Пошёл дальше. И я за ним.

Мы вышли за железные ворота, и я смог окинуть взглядом сооружение целиком, тем более что башка повёл рукой и сказал:

– Монастырь.

А я уже и сам понял, что это был монастырь. На воротах нарисован дракон, крыши башенок и зданий как у китайских пагод, широкие хлопковые чёрные штаны и рубаха башки, инь-янь, нарисованный на маленьком грязном окне, и при этом ни малейшего ощущения бутафории. Потому что это была не бутафория, уж бутафорских замков и монастырей я повидал предостаточно. Это было настоящее. Такое же настоящее, как два угрюмых гопника с лопатами, в адиках и кепках, которые ждали нас у входа.

– На яму, – сказал башка в своей манере и удалился обратно в каменные пещеры. Пацаны, видимо, поняли и, толкнув меня вперёд, повели на берег реки, что текла метрах в ста от стен монастыря. Там один из них кинул лопату к моим ногам и велел копать. И я копал, трое суток, без сна и почти без еды, только пить давали, когда просил. Моя одежда превратилась в грязные лохмотья, кожа с рук слезла, сил не было уже ни плакать, ни тем более рычать, а только копать. Пацаны таскали землю ведром на верёвке наверх, и я закапывался всё глубже и глубже, пока мне не приказали вылезать, за мной спустили верёвки, вытянули наверх, и передо мной опять оказалась лысая башка ребёнка-убийцы, которая сказала вдруг так много слов, что я забеспокоился даже, не случилось ли чего, даром что сам был одной ногой в могиле:

– Это твоя яма. Ты вырыл её такой, ты знаешь, что сам не вылезешь из неё, и она теперь твоя. Если ты сделаешь хоть что-нибудь не так, ты будешь ночевать в этой яме. А количество ночей будет зависеть от степени твоего проступка. Кивни, если ты слышишь меня.

Ну, блядь, думаю, приехали… Твою ж, думаю, сука ты, бога душу мать, лысое ты уёбище надменное, выстрелить бы тебе в лицо и посмотреть, как ты заверещишь, петушара буддийская, хуй тебе, а не яма, хуже не будет, дай-ка сейчас слюны наберу и плюну в твою рожу мудовую, и пусть это будет моим последним в жизни поступком, покажи свой фаталити, жаба упоротая…

Один из пацанов толкнул меня легонько ногой и прошептал:

– Да, наставник…

– Да, наставник! – сказал я громко, почти крикнул. Башка медленно кивнул, глядя мне прямо в глаза, а из глаз моих текли слёзы, не от боли даже, не от усталости, не от отчаяния и злости, а от несоответствия того, что хотел сделать, что надо было сделать и что сделал. Всё казалось жутким сном, в котором я к тому же сошёл с ума…

Так началась моя жизнь в монастыре на берегу реки, куда меня продали зимой 1999 года.

#монастырь

Глава II. Знакомство

Как оказалось, старикашка психофашист мало того, что взял с меня деньги за свои сеансы, ему так же приплатили и мудрые «монахи», чтобы я оказался в их распоряжении. На кой я им на самом деле сдался – загадка для меня, хотя мысли есть, конечно. Но это сейчас. А тогда…

Гопники в адиках привели меня в полуразрушенный сарай, он стоял метрах в 300 в гору от монастыря, внутри было два помещения, в первом стоял закопчённый газовый котёл, стол и две скамьи, во втором только голые доски пола. Они объяснили мне, что это «кухня» и «спальня». Мы познакомились, пока они переодевались в рваньё, адики предельно бережно были сложены, вычищены и убраны на полку под потолком. Оказалось, что пацаны ходили в город на «задание» в «цивильном», и теперь они стали обычными парнями, у которых я выяснил, что всего таких ребят здесь шестеро. Все они малограмотные, не искушённые ни в чём, кроме нужды, прибились к монастырю, потому что больше некуда было идти, и очень удивились, когда узнали, что меня привезли насильно. Они назывались «младшие братья». Лысая башка был «старшим братом», над ним был «наставник», над тем «наставник-покровитель» и над всеми ними «великий учитель-проповедник». А я был никто, и ребята в шутку предложили называть меня просто «раб». А может, и не в шутку нихуя.

Они объяснили мне, что, когда старший по званию здоровается с тобой, в ответ нужно выкрикнуть определённое приветствие и поклониться, но самое главное – крикнуть нужно так громко, как только ты можешь, и не дай Бог старшему покажется, что ты мог бы крикнуть громче, но не стал.

Я выслушал все эти прелести, тоже натягивая порты, что они дали мне, рваный свитер и что-то такое, бывшее когда-то кроссовками. Мои вещи, которые, как мне казалось, погибли, они велели мне сложить в пакет и позже привести в порядок, за что я потом не раз их поблагодарил.

А после я лёг на пол и вырубился до самого следующего утра, проспав возвращение ночью ещё четверых с работ, их нехитрый ужин и всё на свете.

Снился мне Клинт Иствуд. Старый ковбой снова угощал меня кофе, на своём ранчо в Санта-Фе, где мы действительно посидели за тихой беседой в 86-м году. Только во сне беседа тихой не была. Старина Клинт был сильно на взводе, ругался и ворчал.

Утро было катастрофическое. Ещё в темноте я получил пинок под рёбра, правда довольно мягкий, и сиплый, треснутый голос громко резанул по ушам:

– Подъём!!!

Спал я довольно крепко, так что возвращаться в реальность пришлось стремительно и издалека. Мягким пинок был потому, что пинали ногой в валенке. Где-то недалеко от сарая на столбе горел тусклейший фонарь в мире, казалось, что, если его выключить, станет гораздо светлее, так вот, в его лучах, пробившихся через маленькое закопчённое окошко, я увидел диковатую, небритую человеческую морду с улыбкой на тонких губах, холодным, блуждающим взглядом и огромными ушами.

– Подъём, – теперь уже прошептал он, как будто орать нужно, только когда человек спит, а раз проснулся, то можно уже и подумать, блядь, о его чувствах.

Этого человека звали Андрей. Он был слабоумен и недоразвит, как мне объяснили потом пацаны. Как я понял ещё позже, он был очень умён, хитёр и добр. Мы стали крепкими друзьями, он не раз спасал мне жизнь и душу мою от падения в пропасть, и ему я посвящу вскоре отдельную главу, хоть он и достоин целой книги.

Будил меня Андрей на зарядку. Перед сараем на снегу мы в одних штанах все семеро босиком разминались, отжимались (я заметил, что Андрей отжимается с амплитудой сантиметра в полтора, как девочка, и давалось ему это совсем нелегко), делали «рубашку», то есть осыпали ударами неподвижного партнёра с ног по шею в определённой последовательности, и умывались водой из ручья. На «рубашке» я пришёл, конечно, в полную негодность, по сути меня просто отпиздили, хотя мои удары не причинили ни малейшего беспокойства партнёру. Зато ручей привёл в чувство (умываться – значит облиться водой полностью), и я опять заметил странную вещь. После меня умывался Андрей, самым последним. Он окунул в воду два пальца и провёл ими по векам, на чём и остановился. А когда я спросил пацанов – почему он не отжимался и не умывался как все, мне и сообщили, что Андрей – человек юродивый, на него давно махнули рукой, и делает он всё по-своему, ибо спрос с него никакой. Я рассмотрел его повнимательнее, увидел согнутого жизнью одинокого и беспомощного дядьку, такое существо действительно в валенках, с дурацкой улыбкой и бессмысленным взглядом. Да, думаю… дебил. Ладно.

Настало утро и без всякого завтрака мы пошли в храм, где все разбрелись по своим работам, а я со вчерашними пацанами ждал встречи с наставником, как мне сказали. Я её правда ждал, этой встречи. Я приготовил несколько вопросов и одно небольшое, но ёмкое вступительное слово, которое должно было вытащить меня из этого бреда.

Однако, когда наставник появился, всё пошло не по плану. Это был небольшого роста худой крепыш в чёрных брюках, туфлях и водолазке, с маленькой бородкой и коротким ёжиком на голове. Он производил впечатление человека адекватного, наверное, из-за задумчивых чёрных глаз, и я воспылал надеждой на то, что меня услышат! Разумеется, я не ответил на его приветствие так, как меня учили, от волнения и нетерпения кивнув торопливо «здрасте», я начал было объяснять, какая чудовищная произошла ошибка, но получил короткий удар (фирменный он у них, сука, что ли, подумал, поднимаясь с земли) и больше ничего говорить не стал.

Наставник этот тоже был неразговорчив.

– Теперь твоя забота – собаки. Кормить, гулять, дрессировка, чистка, подготовка к бою и все остальное. Ребята объяснят.

И ушёл.

С одной стороны, я рад был, что он ушёл. Такое разочарование от собственной ошибки, от того, как я обманулся его глазами, хотелось прожить подальше от него. С другой стороны, я ясно понял, что дела обстоят куда серьёзнее, чем я думал, выбраться отсюда наскоком, с помощью моих представлений о том, как устроен мир, явно не выйдет. Ловить пиздюлю каждый раз, как пробую говорить с ними по-человечески, я решил прекратить. Нужно осмотреться как следует, и уйдёт на это времени неизвестно сколько, так что о времени лучше просто на время забыть.

Словно ждали этого момента и сразу толпой, шурша крыльями, отпустили и улетели прочь преследовавшие меня мысли о доме, родителях, друзьях и карьере, о планах и заботах, «как только окажусь в Москве», и сама Москва. Я повернулся к ребятам и сказал:

– Ну, показывайте, братцы, что у вас тут за дела. Чё там за собаки такие? И когда можно будет что-нибудь пожрать?

– Насчёт пожрать ты не торопись. Сначала собаки.

И они познакомили меня с собаками. Но об этом в следующий раз.

#storyомонастыре

Глава III. Псы

– Насчёт пожрать ты не торопись. Сначала собаки.

Но пошли мы не к клеткам, а в самый дальний, самый маленький и тёмный закуток храма, в огороженную досками и покрытую листом железа душегубку, в которой мне предстояло отныне проводить каждое утро.

Почти год я ухаживал и возился с питомником бойцовых собак при монастыре. Было много других забот и обязанностей, но основная моя задача была в этом, и в этом мне повезло. Может, кто и пытался сломить меня, бросив к диким, озлобленным, озверевшим от боёв и голодухи псам, но он просчитался, потому что собаки оказались куда лучше людей.

Просыпался я раньше всех, задолго до рассвета, минуя треклятую зарядку, шёл от сарая с двумя ведрами за водой, к колодцу. От колодца, к которому вела лестница вверх по холму, метров 100, нужно было спускаться вниз, и по дороге полные вёдра держать нужно было либо на вытянутых в стороны руках, либо, если сил не хватало, на согнутых в локтях. Таковы были правила, выносливость тела и духа прививалась во всяких таких мудовых мелочах, и я не рисковал до поры их нарушать, хотя дело происходило ночью и до общего подъёма. Нет, я не против, конечно, если человек впадает добровольно в аскезу, пусть даже он хуй себе отпилит тупым ножом ради общего, так сказать, укрепления, если ему нравится. Но когда мотиватор – это ночь в яме промёрзшей земли, двадцатка розг или неожиданная пуля из пневматической винтовки в щёку (наставник был большой выдумщик по части блюдения правил), нужно крепко понимать и помнить, действительно ли я этого хочу или меня заставили. Потому что в порыве выслуги привилегий, в попытке избежать наказания, в стараниях максимально соответствовать кодексу и уставу окружающей реальности как-то очень легко начинаешь забывать, отчего жизнь именно такая, какая она есть вокруг. Начинаешь считать, что всё это придумано тобой и в соответствии твоим желаниям, впадаешь в удивительную иллюзию, в которой то, что происходит, – норма, в которой «так оно всё и должно быть», и забываешь о том, кто ты на самом деле, растворяешься и исчезаешь без следа. Всё это я начал понимать головой гораздо позже, но на уровне интуиции я твёрдо не позволял себе забывать, как я здесь оказался. Злость и желание отомстить согревали меня, поддерживали и позволяли сохранить собственную идентичность почти всё время, что я провёл в монастыре, не проявляясь внешне, где я был смиренным и послушным адептом, принимающим свою судьбу за благо, Господом данное, посмеиваясь внутри, «как он их всех наебал».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.