Капитан с тоской думал о том, что попал в пренеприятнейшую историю с этими снайперами и краснорожим полковником, приехавшим, как он намекнул, от самого товарища Берии.
Капитан был опытным контрразведчиком и не лез на рожон, наблюдая издали за ходом боя и после боя тщательно опрашивая свою агентуру, кто и как вел себя, но не для того, чтобы представить отличившихся к наградам, а для того, чтобы подробно доложить по команде, кто из его подопечных является потенциальным врагом и кто при раздаче фронтовых ста грамм не припевает рекомендованную песню: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём».
А завтра его, глаза и уши контрразведки фронта поведут в цепи рядом со снайперами, и он должен будет крутить руки эсэсовцу, стреляющему в офицеров серебряными пулями. А кто этого эсэсовца видел? Никто. Все мёртвые. Один вот Метелкин сидит, контра недорезанная.
Завтра нужно будет надеть все солдатское и документы в землянке оставить, вдруг этот дух с пистолетом офицеров нюхом чует. Да, хотя, какой я офицер. Сам из рабочих. Надоело у станка стоять, написал заяву на мастера, что, мол, вражина он и верных сынов Советской власти изнуряет непомерным трудом, заставляя переделывать уже сделанные детали, придираясь к каким-то миллиметрам. Ну, его и взяли сердешного под руки, а меня вызвали в райком комсомола и предложили идти работать в органы. Я согласился. Форма, паёк, особое положение, винтовку дали и отрядили на охрану лагерей. И тут я выдвинулся со своей политической бдительностью и умением разглядеть врагов народа даже под энкаведистскими фуражками.
За тайные заслуги меня прямо и бросили в новосибирскую чекистскую школу. Вот там собрался такой же контингент, как и я. Жил словно во вражеском тылу на ответственном задании. Сам секёшь за всеми и за тобой секут в сто глаз, стараясь выслужиться и получить лишний кубик на петлицы. Комсомольский билет даже во сне держишь в руках, чтобы кто-нибудь не спустил его ночью в унитаз и не доложил по команде, что такой вот халатно относится к сохранению комсомольских документов и сможет ли он хранить военную, государственную и чекистскую тайну? Сам один комсомольский билет выкинул и видел, как бывшего комсомольца взашей выталкивали из школы, уменьшая количество моих врагов и конкурентов. А потом, уже будучи сержантом госбезопасности, выявлял врагов в офицерской среде, среди этих чистоплюев, которые кичились своей офицерской честью. Ух и потоптался же я на этой чести, будут меня еще двести лет помнить.
Вдруг задремавший полковник встрепенулся, стукнул здоровым кулаком по столу и заорал:
– Вы чего здесь все делаете, а, вашу мать? Нажрались, а завтра ответственное задание. А ну, всем спать. А ты чего сидишь? – напустился он на капитана. – Готовь солдатское обмундирование для меня и для себя. Хрен ты завтра в кустах отсидишься. Со мной пойдешь. Даже впереди меня пойдешь. Понял? Одна нога здесь, другая там. Об исполнении доложить! – и он снова уронил голову на грудь.
Полковник не спал. Он напряженно думал о том, как ему завтра остаться в живых и вспоминал разговор с наркомом Берией перед отъездом сюда.
– Ты мне должен привезти этого живым или мертвым, – кричал перед его лицом Берия. – Тебе оказано высокое доверие и если ты хоть словом обмолвишься о моем задании, то ты не проживешь и часа после этого. Ты меня понял?! Мне нужен живой этот немецкий феномен и чтобы никто не знал, что он у нас. Ни одна душа. Выполнишь задание, дам тебе генерала и в кормление отдам лагеря на Дальнем Востоке. Будешь там царем. Посадим к тебе в лагеря величайших артистов и писателей. Они будут сочинять книги о тебе, петь песни и ставить спектакли. Будешь самым знаменитым на свете человеком, но только по моей команде. Понял меня? И никаких свидетелей!
Полковник вспомнил это разговор и вздрогнул.
В землянке было темно. Лампа еле светила и туман тонкой змейкой заползал в помещение. Наступал густой июльский рассвет.
Глава 11
Кабинет начальника СМЕРШ Абакумова. Он разговаривает по телефону с генералом медицинской службы Бурденко.
– Николай Нилович, забираем мы вашего Метелкина, нужен нам на фронте. Вы там распорядитесь, чтобы его подготовили к отправке. Я уже людей послал за ним, – сказал Абакумов.
– Да как же так, товарищ генерал, – возмутился Бурденко, – это же неоценимый научный феномен. Мы же потом локти будем кусать, если с ним что-то случится.
– Ну, положим, локти будете кусать не вы, – отпарировал Абакумов, – а наукой заниматься будете после войны. Это распоряжение Самого. Не советую беспокоить его по этому делу.
– Есть товарищ генерал, – по-военному сказал главный хирург армии и положил трубку.
– Вот и ладненько, – подумал начальник СМЕРШ, – нужно мне будет свою медицинскую клинику создать и Метелкина там изучать на предмет неуязвимости от всяких там пуль, а, может быть, и бессмертия избранного человека. Но все нужно делать в тайне.
Кабинет генерала медицинской службы Бурденко. Два часа ночи. Звонок телефона. Бурденко взял трубку, затем вскочил со своего кресла, вытянулся по стойке «смирно» и сказал:
– Слушаю Вас, товарищ Сталин!
– Добрый вечер, товарищ Бурденко.
– Здравия желаю, товарищ Сталин!
– Ну, зачем так официально, Николай Нилович? Звоню узнать, как у вас дела, не нуждаетесь ли в чем-то.
– Все в порядке, товарищ Сталин, все нужды удовлетворяются вовремя.
– Тут вот вам звонил товарищ Абакумов. Как вы думаете, в чем ценность лейтенанта Метелкина? Только просьба у меня. Я в медицине не сильно сведущ, поэтому сразу скажите, что мы можем получить на выходе. Буквально пару слов.
– Нужны научные исследования, товарищ Сталин, но думаю, что нам может открыться возможность повышения неуязвимости человека, а, возможно, и увеличения продолжительности жизни вплоть до бессмертия.
– Товарищ Бурденко, вы считаете что такое возможно? Ведь это противоречит марксистко-ленинскому диалектическому материализму и марксистско-ленинской философии. А попы вообще говорят, что вечная жизни возможна только в загробном мире.
– Попы ошибаются, товарищ Сталин, а диалектический материализм предполагает бесконечность материи и бесконечность познания мира, поэтому возможна и бесконечная жизнь всего советского народа.
– Ну, за весь народ мы не будем говорить, товарищ Бурденко, а вот в отношении отдельных личностей нужно подумать. После выполнения задания товарищем Метелкиным, берите его под свое крыло и изучайте со всех сторон в том направлении, о котором мы с вами говорили. Никто вам мешать не будет, а помощь будет оказываться любая. Вы меня поняли, товарищ Бурденко?
– Так точно, понял, товарищ Сталин!
– И вот еще что. Приставьте к этому Метелкину своего верного человека. Чтобы глаз с него не спускал.
– Слушаюсь, товарищ Сталин.
Клиника генерала медицинской службы Бурденко. Комната для проживания лейтенанта Метелкина. В постели лежит он и капитан Добрый День, осуществляющая изучение таинственного пациента. В чем, а мужской силой Метелкин не был обделен. Последний раз он утихомирился где-то час назад и спал сном младенца, а женщина еще не могла отойти от того, что она чувствовала во время секса с ним.
– Нужно его умыкнуть куда-нибудь, – лениво думала капитан, представляя, как они в белых рубашках, взявшись за руки, идут по полю, усеянному голубыми цветами.
Резкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть и вскочить с постели. Быстро накинув юбку и гимнастерку, капитан крикнула:
– Кто там?
– Открывайте, СМЕРШ, – пробасил голос за дверью.
Екатерина Федоровна открыла дверь. Перед ней стоял армейский офицер с погонами и красной книжечкой в руках в развернутом виде. В глаза бросились красные полосы, пересекавшие странички удостоверения по диагонали слева направо и снизу вверх.
– Капитан Новаков Петр Александрович, – прочитала капитан Добрый День, – начальник отдела контрразведки СМЕРШ, удостоверение действительно до 10 мая 1945 года, печати, подпись начальника управления по Западному фронту. Слушаю товарищ капитан.
– Немедленно соберите вашего подопечного, – приказал смершевец, – мы сейчас уезжаем.
– А я что, уже никто? – спросил лейтенант Метелкин, натягивая на себя брюки и взяв в руки сапоги.
– Извини, лейтенант, – сказал примирительно капитан, – но капитан Добрый День как бы начальник над тобой и несет за тебя ответственность до сего момента. А с сего момента ответственность буду нести я. С меня голову будут снимать, а не с нее. И не с тебя. Так что, давай, три минуты на сборы.
– Я за три минуты не смогу собраться, – запротестовала капитанша.
– А тебе никуда не надо торопиться, – грубовато сказал капитан, – спи себе дальше. Ты никуда не едешь. И никаких возражений, дело согласовано на самом верху. Твой главный лепила все санкционировал.
– Вы что, сидели в тюрьме? – удивленно спросила капитан медицинской службы.
– Не сидел, а охранял, – поправил ее смершевец, – у нас вся милиция и вся тюремная охрана по фене ботает, чтобы непоняток не было, это потом нам приходится корячиться, чтобы втолковать вам, что и к чему. Я только недавно на русский язык перешел, меня все блатари за своего принимали. Сразу спрашивали, когда я с кичи откинулся и когда ссучиться успел.
– С какой кичи? – удивилась женщина.
– Я же говорю, что непонятки во всем, – ухмыльнулся контрразведчик, – кича это тюрьма. Откинуться – это освободиться. Ссучиться – пойти на службу к властям. Усекла?
– Усекла, – кивнула головой капитан Добрый День.
– Ну что, наговорились? – спросил лейтенант Метелкин. Он был уже одет и был готовности идти с сопровождающими. – Пошли, – и он двинулся к дверям.
