Я выкатил кресло на шаткое крыльцо, и старик зажмурился от яркого света. Я заметил, что он сильно осунулся, и вокруг рта, как круглые скобки, залегли глубокие морщины.
Аннике явно надоело ждать, пока я отыщу ее в кустах акации, и она мелкими перебежками продвигалась в сторону покрывала с разными вкусностями, которое Хайди расстелила на траве. Увидев нас, она поднялась и отряхнула колени. Я с диким воем бросился к кустам, схватил верещащую от восторга Аннику и закинул ее на плечо.
– Полюбуйтесь, мастер, какого жирного кролика поймал я к обеду! Из него выйдет наваристый суп, что скажете?
– Пожалуй, – сказал мастер, – принеси-ка с кухни самый длинный нож.
Анника завизжала от восторга и бросилась к сестре.
– Не бойся, зайчонок, я не дам тебя в обиду, – улыбнулась та.
Вместе мы снесли коляску в сад и закатили настоящий пир. Я уминал сэндвичи с ветчиной и сыром, заедая эклерами со сливочным кремом, шоколадными кексами и солеными крекерами, посыпанными острой паприкой. Чистое безумие! Мы смеялись над всякой ерундой, даже скулы сводило – так хохотали. А что такого смешного было – хоть убей, не вспомню. А потом я валялся в траве, глядя как в небе медленно плывут пушистые комки ваты, и изредка поглядывал на Хайди, которая плела венок из одуванчиков, тихо напевая что-то. Анника, набегавшись до изнеможения, забралась на колени к Келлеру, который взялся рассказывать ей старую сказку про хитрого лиса и простака-крестьянина, да так и заснула, привалившись к его плечу. И старик битый час просидел с деревянной спиной, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить ее. Так что зря я переживал, что он обидит малышку. Честно говоря, к тому времени я сам уже перестал замечать что-то необычное в ее лице или поведении. Время промчалось незаметно, и домой пришлось лететь на всех парусах.
Хотя веселье меня ожидало то еще: втиснуться в отутюженную белоснежную рубашку с жестким воротничком, весь вечер вежливо улыбаться гостям, не лезть во взрослые разговоры и пытаться сдержать зевоту. Ну, и ладно, лишь бы в перерыве между горячими закусками и кофе не попросили сыграть «какую-нибудь красивую мелодию» под шелест вялых аплодисментов и перешептываний о моей болезни.
Большинство приглашенных на праздник были коллегами мамы со студии. Особенно мы дружны с Рольфом – коренастым бородачом, которого за его медлительность все звали не иначе, как «Камера, мотор!». На свою беду, он по уши втрескался в мамину ассистентку Вики. Она настоящая красотка, голубоглазая блондинка с пухлыми губками. Стоит ей войти в комнату, как все мужчины махом расплываются в глупой улыбке и теряют нить разговора, так что бедолага Рольф просто изводится от ревности. Они часто заходят в гости. Мне нравится сидеть в гостиной и слушать, как они обсуждают с мамой прошедший съемочный день или громкую кинопремьеру, спорят, подтрунивают друг над другом. Так что, хотя на вечеринке и не было никого из моих друзей, я был бы вполне счастлив, если бы ежеминутно не натыкался взглядом на тех, кому на празднике точно было не место. Чего стоил один только мамин шеф, Генрих Шульман, с его неизменным калифорнийским загаром, фаянсовой улыбкой и плоскими остротами! Я еще подумал, что в последнее время он что-то зачастил.
Я знал, что они с Кимберли на дух не переносят друг друга, поэтому когда я увидел, что эти двое тихо переговариваются о чем-то у вазы с пуншем, то решил, что самое время освежить бокал.
– Генрих, что скрывать, я далеко не всегда относилась к тебе с должным уважением. Но сегодня я вынуждена принести извинения, – я готов биться о заклад, что тетка беззастенчиво флиртовала, пуская в ход самые убийственные приемчики. – Избавив ее наконец от этой обузы, ты проявишь истинное великодушие и душевное благородство.
Шульман пялился на нее, как кот на сметану. Вот так новости! Заядлые недруги рассыпаются в любезностях друг перед другом. Впрочем, стоило мне приблизиться, как они разом смолкли, обменявшись многозначительными взглядами.
Налив себе полный стакан, я нарочито шумно отхлебнул и, заметив, как Кимберли скривилась, поискал взглядом укромное местечко, где никто не будет приставать с идиотскими расспросами об успеваемости и будущей профессии. Мама разговаривала с парой коллег, имен которых я не знал. Перехватив мой взгляд, она лукаво улыбнулась и покачала головой, указывая взглядом на бокал с пуншем в моей руке. Притворившись, что совершенно не уловил ее намека, я одарил ее простодушной улыбкой. И по-быстрому продрейфовал к Рольфу – вот уж кто никогда со мной не сюсюкается, как с маленьким. Правда, его и Вики осаждал какой-то хлыщ в сером наглухо застегнутом костюме. Видимо, разговор шел о не самых приятных вещах – Рольф вымученно улыбался и смотрел больше в свой стакан, чем на собеседника. Я подошел ближе и прислушался.
– Э-э-э-э, как, простите, называется ваша организация, я не расслышала? – уточнила Вики.
– «Успокоенные сердца». А вы, как я полагаю, из армии фанатичных противников эвтаназии? – обратился он к Рольфу.
– Вовсе нет. Хотя, признаюсь, я голосовал против закона о генетической чистоте, – нехотя признался тот.
– А вот я категорически против! – встряла Вики. Но незнакомец в сером пропустил ее слова мимо ушей, не сводя глаз с Рольфа. Вики, не привыкшая к такому обращению, обиженно надула губки.
– Вот как? А позвольте поинтересоваться, из каких соображений? – продолжал допытываться незнакомец у Рольфа.
– Не слишком подходящая тема для светской беседы, разве нет? – поежился здоровяк. – Но раз уж вы настаиваете… Я считаю, что это как минимум негуманно.
– Гуманность?! Раз уж речь зашла об этом аспекте, я задам еще один вопрос: доводилось ли вам когда-нибудь бывать в хосписе для раковых больных? Нет? Так я и предполагал. Потому что, хоть раз увидев их перекошенные от крика лица, скрюченные судорогой изможденные тела, вы бы признали, что скорая и безболезненная смерть – это безусловное благо. Акт высшей гуманности.
– Но люди всегда страдали от болезней, во все времена… И, как мне кажется, забота врачей – использовать все свои знания и опыт для того, чтобы излечить пациента, а не побыстрее спровадить его на тот свет.
– В том-то и загвоздка! Блестящие научные открытия в области медицины последних лет и привели к тому, что от тех же онкологических заболеваний люди страдают гораздо сильнее, чем в прошлом. Прежде человек был обречен покинуть бренный мир, когда болезнь была еще только в зародыше. А сейчас, благодаря лекарствам, оттягивающим неизбежный конец, его пораженное метастазами тело подвергается таким чудовищным пыткам болью, по сравнению с которыми средневековые представления о геене огненной кажутся детскими страшилками, – казалось, человек в сером костюме получает извращенное удовольствие, словно отколупывает корочку только что зажившей ссадины. – Так что, несмотря на то, что некоторым эвтаназия по-прежнему представляется антигуманной, самыми ярыми сторонниками «легкой смерти» выступают именно сами больные, бесконечно уставшие от бессмысленных мучений.
– Но ведь… бывает же так, что изобретают лекарство от болезней, которые раньше считались смертельно опасными?
– Да, наука не стоит на месте. Но каждый человек вправе сам решать, готов ли он ждать хотя бы еще день.
– А что, если это просто минутная слабость, жест отчаяния? И потом, ведь далеко не всем оставлено право самостоятельно решать свою судьбу?
– Да-да! Что вы на это скажете?! – взвилась Вики. – Или, по-вашему, принудительная эвтаназия детей – тоже акт гуманизма?
– Безусловно, – невозмутимо процедил незнакомец в сером. – Ведь речь идет о жизненно неполноценных детях с тяжелыми генетическими отклонениями. По закону каждый гражданин конфедерации наделен правом произвести на свет лишь одного-единственного ребенка. И кого бы выбрали вы? Умного, здорового ребенка, который будет радовать вас своими успехами и достижениями, или слюнявого имбицила, который нуждается в посторонней помощи даже для отправления естественной нужды?
– Это не вопрос выбора, – пролепетала Вики. – Как можно отказаться от своего ребенка?
– От которого из них? От неизлечимо больного? Или от того, кто мог бы появиться на свет, если бы слабоумный брат не занял его место?
– Так нельзя… Это неправильно!
– Да оставьте же, наконец, ваши выдуманные идеалы и взгляните правде жизни в лицо! Долгие годы ложные гуманистические ценности тормозили развитие общества, вынужденного опекать всех сирых и убогих. Вместо того, чтобы идти вперед, мы все время оглядывались на отстающих. Наша великая нация превратилась в слабых, больных нытиков. Только сильные духом и телом имеют право жить и оставить след на земле!
– А остальных, значит, на свалку? Как ненужный хлам? – не выдержал я.
Лицо Рольфа осветилось радостью.
– А-а-а, вот и виновник торжества! Ну, как настроение, именинник? – он дружески ткнул меня локтем в бок. – Господин Шаллмайер, позвольте представить: тот самый Кристобальд Фогель, за здоровье которого мы сегодня пьем.
– Очень рад, – поджав тонкие губы, процедил незнакомец в сером, раздосадованный тем, что его прервали на полуслове. – У вас, молодой человек, как я погляжу, есть собственное суждение на этот счет?
Рольф выпучил глаза, умоляя меня не ввязываться в спор, но промолчать я уже не мог.
– Я знаю, что предписывает закон о генетической чистоте, господин Шаллмайер. Я сдал этот раздел на «отлично». Но я считаю, что нельзя сбрасывать человека со счетов только потому, что у него не хватает какой-то дурацкой хромосомы! А может, она станет великим художником?!
– Мы говорим сейчас о ком-то конкретном? – под пристальным взглядом Шаллмайера я почувствовал себя так, словно он навел на меня дуло пистолета.
– Нет, разумеется, нет, – заверил я. – Это так, образно выражаясь… Просто обидно, что из-за разграничения по категориям я никогда не стану астронавтом. У меня ведь астма.
Я закашлялся. Шаллмайер побледнел. Ха, этот хлыщ боялся заразиться моей астмой, как если бы это был банальный грипп! Безуспешно борясь с приступом жестокого кашля, я обвис на его рукаве.
– Совершенно забыл, я же собирался переговорить с Шульманом, – пробормотал он, вырываясь из моих судорожно сжатых пальцев.
Стоило ему отойти, как мой внезапный «приступ» тут же прекратился.
– Эй, ты в порядке? – участливо спросила Вики.
– В полном! – ухмыльнулся я.
– Ну-у, парень!.. – восхищенно протянул Рольф. – Молодчина! Я уж думал, от этого стервятника никак не избавиться… Слушай, приятель, а не принесешь мне из холодильника еще пару банок пива?
Влетев на кухню, я увидел, что мистер Шульман, облапив маму, шепчет ей что-то в самое ухо. Заметив меня, она отшатнулась и смущенно поправила прическу.
– Крис, ты что-то искал? – спросила она.
– Мне показалось, что в кухню прошмыгнула крыса, – выпалил я. – Наглая, жирная, омерзительная крыса.
На лице Шульмана выступили красные пятна.
– Крис! Что ты такое говоришь! Мы с мистером Шульманом…, – начала было мама.
