– Зачем я? – Доброст глянул на Свенгельда. – Брату твоему и предлагаем. Ему в ратном поле счастье есть – пусть водит наши полки. Будет получать долю воеводскую с дани и добычи, как при князе получал.
Свенгельд уже взял себя в руки, но лицо его ожесточилось, глаза похолодели. Под десятками вопрошающих взглядов он медленно, но решительно покачал головой.
– Нет, – подтвердил он, видя, что все смотрят на него. – Не будет дела.
– Что так?
– Я – сын Ельга. Ельг был господином и полян, и древлян, и северян иных, и радимичей. Брату своему, – он глянул на застывшего Ингера, – я служил. Сестре своей могу служить. Но старцев совещанию – не могу.
Бояре зароптали, не зная, расценить ли это как обиду.
– И ладно бы я один, – уверенно продолжал Свенгельд. – Варяги вам служить без князя не будут. Варяги, что наши, что заморские, не служат собраниям стариков. Они служат вождю – знатному человеку, наделенному отвагой и удачей. Он ведет их в бой, он зовет их за стол, он наделяет их дорогими дарами. И когда приходит его срок, он гибнет на поле битвы и вся его дружина гибнет вместе с ним, чтобы войти в Валгаллу всем в один день. Может быть, вы и найдете такую дружину, которая согласится служить вам, собирать дань и защищать вас, чтобы другие не обложили данью вас. Но вождя он и выберут себе своего. Из своих. И вы все, – Свенгельд обвел бояр жестким взглядом своих глубоко посаженных серых глаз, будто каждого коснулся острием стального клинка, – вы станете не господами их, а добычей. Они не станут ждать, когда вы тут, охрипнув от споров, выделите им какую-то подачку. Они возьмут сами, все, что захотят. И единственный способ вам, полянам, не утратить чести и воли, это сохранить стол за тем родом, который им владеет сейчас. Я ведь прав, а, Хотинег?
Многие вздрогнули, когда Свенгельд так внезапно обратился за поддержкой именно к тому, кто и должен был требовать ухода Ингера с киевского стола и еще вчера подбивал киян к решению править сами собой.
– Правду говоришь, – с недовольством, но без колебаний подтвердил Хотинег. – Истинную правду.
Ельга-Поляница прикусила губу. Этот ответ точно повторял присловье, которым пользуются на посиделках: есть игра, где парни и девки наперегонки возводят друг на друга разную напраслину, глупую и стыдную, и поддерживают свою ватагу уверениями, что это «правда, истинная правда». Она не меньше других была удивлена, почему Хотен, еще вчера бывшим самым непримиримым их обвинителем, сегодня так присмирел.
У Свенгельда не было с утра времени рассказать ей, что случилось вечером: ему предстоял разговор более важный. Сам он больше не тревожился о Хотинеге, узнав в одном из нападавших его родного брата. Гординег побывал с Ингером в походе и сильно негодовал на того за потери, так что подбить его сесть в засаду с луком наготове не составило труда. Хотинег ведь понимал, что не Ингер, упавший духом и растерявший дружину, станет наибольшим препятствием для его борьбы с варяжскими князьями-Ельговичами, а Свенгельд – в полной силе и не запятнанный ничем, кроме положения давно умершей матери. Но времени было мало, и оттого засада в малиннике готовилась наспех. Сама мысль о ней пришла Хотинегу внезапно. Он посылал пару отроков последить за Свенгельдовым двором, просто чтобы знать, с кем тот захочет повидаться. И только при известии, что воевода на ночь глядя отправился на Щекавицу, мысль о позднем времени его возвращения сама связалась в голове в мыслью о лежащем на пути густом малиннике…
Если бы Свенгельд не дожил до собрания на Святой горе, то Хотинег овладел бы умами киян и Ингера ждало бы свержение. Свенгельду Горденя клялся, что не собирался его убивать, а «попугать только, чтобы, значит, знал нашу силу и воле киян не противился», но Свенгельд, конечно, был не так наивен, чтобы в это поверить. Да и не суть важно: два Хотеновых человека были взяты с оружием в руках, при покушении на жизнь воеводы и княжеского родича. Дав Хотену время до утра помучиться догадками, что теперь будет, Свенгельд вызвал его утром к тому самому малиннику и объявил: или тот молчит и во всем его поддерживает, или оба его человека будут в сей же день отданы на суд старейшин, а потом, скорее всего, повешены на Перуновом дубу. Покушение и смерть оружника давали Свенгельду несомненное право на месть или выкуп, а Хотинега злой умысел покрыл бы позором. На Ингера он мог бы попытаться натравить гнев народа, но в чем обвинить Свенгельда, чтобы оправдать свое беззаконие?
Не желая лишиться брата и принять бесчестье, Хотен был вынужден смириться. Оставалась надежда на то, что все нужное скажут другие бояре, кого он успел склонить на свою сторону до покушения.
– И как же нам дело-то поправить? – среди удивленного молчания киян спросил Доброст.
Он не был врагом Свенгельду, да и Ингеру тоже. Разуверившись в их способности дать счастье земле Полянской, он, однако, не отказывал им в праве защититься.
– Первое дело, обождем до весны, – начал Свенгельд. Он имел время об этом подумать, хоть и не очень много. – Часть войска вернется. Попомните мое слово, кияне. – Случись его предсказанию не сбыться, это нанесло бы все же меньший урон, чем поражение сейчас. – Значит, будут у нас отроки. За года два-три скотов[12 - Скоты – здесь в значении «деньги вообще». От названия серебряной монеты, арабского дирхема.] накопим, еще варягов за морем наймем. А я в Деревах ратников наберу. Мы ведь не звали их на греков. Теперь позовем.
– Ты позовешь? – недоверчиво хмыкнул Доброст.
– Ему сподручно – он им родич, Боголюбу их почти что зять! – вставил Вуефаст, и все засмеялись, оттаивая: «зятем» Боголюба малинского Свенгельд стал, отобрав у него младшую жену.
– Я и позову. Я всех их старейшин знаю, тех, что меня уже десять лет в полюдье принимают и дань мне дают. Теперь возьму с них ратников. Однако, – Свенгельд устремил требовательный взгляд на Ингера, – мне для этого средства нужны… Я хочу получать половину всей древлянской дани, и тогда обещаю собрать у них войско. Взамен того, что мы с этого похода не досчитаемся.
«А если никто не вернется, древляне не помогут!» – добавил он мысленно. Возместить полную потерю десятитысячной рати невозможно никакими силами.
– Что ты скажешь, княже? – Свенгельд наконец обратился к Ингеру, о котором едва не забыли.
Тот набрал воздуха, но не сразу ответил; он не понял, сохраняется ли за ним стол или его все же пытаются сместить. Друг ему Свенгельд или соперник? Соглашаться с его словами или нет?
– Ты соберешь новую рать в твоих северных землях, – продолжал Свен. – Пошлешь людей за море к варягам. А я здесь соберу рать у древлян, и мы побьем греков. Но взамен я буду получать половину деревской дани. Ты согласен?
Свен вовремя сообразил: без участия Ингера нанять варягов за морем не получится. А Ингер, изгони его кияне, уж верно не станет помогать им воевать с греками. Если они и соберут войско для нового, более успешного похода, то лишь объединением возможностей южных, северных и промежуточных между ними земель. А позволь он сейчас сместить Ингера – земля Полянская погрязнет в раздорах бояр, падет под ударами соседей, только и ждущих случая вцепиться в глотку. Сестру его станут рвать на части честолюбцы, желающие с ее рукой получить стол ее отца, и тот сам падет прахом под ноги древлян, северян и хазар.
– Это разумно, – кивнул Ингер, видя, что все ждут его ответа.
Они ждали его согласия. А значит, его слово все еще имеет вес. Но и цену своей поддержки Свенгельд обозначил очень четко.
– Послухи вы днесь, мужи полянские! – объявил Свен. – Я буду половину дани деревской брать на свою дружину, взамен обещаю князю рать из древлян для нового похода собрать.
Он встал и протянул Ингеру руку. Тот подал ему свою, а Ельга-Поляница накрыла их руки своей, от имени земли Полянской утверждая договор.
* * *
По пути от Святой горы домой Ингер был в затруднении: что сказать Прекрасе, в тревоге ждущей исхода совещания? Выиграл он эту схватку или проиграл? Княжий стол остался за ним, кияне не решились изгнать Ельгов род и его, выбранного Ельгом наследника. Стоило бы радоваться, но Ингер чувствовал неудобство, как будто у него на портах сзади была видная всем прореха.
Может быть, и против своей воли, но стол для него спас Свенгельд. А взамен пришлось уступить ему больше, чем еще сколько-то куниц, бобров и кадушек меда. Теперь они, князь и воевода, имеют равные доли в дани, то есть уравнялись во властных правах. Они как будто сошлись на одной ступеньке на половине высоты престола: Свенгельд поднялся, а Ингер спустился. Молодой князь понимал, что сейчас, в эту тягостную пору, у него не было иного выхода. Удача прочно повернулась к нему спиной, нужно думать не о том, чтобы выиграть побольше, а о том, чтобы потерять поменьше.
Иное дело – Свенгельд. Он на несчастье Ингера только выиграл – и в скотах, и в уважении. Ингер смотрел на серые тучи, собирающиеся на западе, и видел в них исполинского волка, разинувшего пасть на его достоинство и благополучие. Он знал имя этого волка. И, по примеру Тюра, готовился в нужный час отдать ему хоть правую руку, лишь бы одолеть и спасти свой мир.
* * *
До самой ночи Свенгельд сидел у себя в гриднице с дружиной, обсуждая с Фарловом, Асмундом, Ольгером и другими соратниками, чего они добились и как действовать дальше. Ружана давно уложила детей, задала челяди уроки на завтра – кому на какие работы идти, и заснула сама, не дождавшись мужа. Когда все что можно было обговорено и Свен наконец собрался лечь, его подстерег еще один собеседник.
«Ты был красноречив и убедителен, как сам Один! – в полусне услышал он голос Уббы, и в нем звучало неподдельное восхищением. – Как будто тебя с двенадцати лет учили говорить речи над золотой чашей».
Уставший Свен не нашел, что ответить, хотя похвала была ему приятна. Упоминание о золотой чаше привело ему на память сестру, Ельгу. Она многому его научила, когда им пришлось править этой землей вдвоем.
«Ты сказал, что вождь и дружина вместе войдут в Валгаллу»… – продолжал Убба, но как-то неуверенно.
«Да, сказал. Разве не так?»
«Вождь – это тот, кто ведет остальных, – напомнил очевидную истину Нидуд, и сейчас его голос звучал ровно и задумчиво, без обычного вызова. – Тебе предстоит найти вождя для всех нас. Тех, кто уже столько сотен лет живет в этом мече».
«Как это?» – снова пораженный, Свен едва не открыл глаза, но усилием воли удержал себя в состоянии немного плывущего сознания – неприметно для себя он при помощи Друга Воронов овладел одним из важных умений волхвов.
«Мы все живем здесь. Я и эти девять угрызков. Сотни лет… не знаю сколько».
«Я знаю, – с грустью уточнил Одда. – Ты, Убба, был убит в восемьсот семьдесят восьмом году от Рождества Христова. А сейчас идет девятьсот сорок первый год. Ты здесь уже шестьдесят три года, а я после тебя владел Другом Воронов…»
«Что толку считать! – перебил его Нидуд. – Никто из нас не вырвется отсюда раньше срока. А срок таков… Нас здесь десять. Ты, Свенгельд, одиннадцатый. Придет время, и ты присоединишься к нам. Я бы сказал тебе, сколько лет осталось, – в голосе его прорезалось привычное ехидство, – но Всеотец мне запретил. Так вот: тот, кто получит Друга Воронов после тебя, будет двенадцатым. А когда его зарубят… мы уйдем в Валгаллу разом все. Все двенадцать. Так что ты хорошо подумай и как следует выбери того, кому уступишь честь тебя прикончить. Ясно тебе?»
Невидимое окно беззвучно закрылось. Свен и сам не понимал, как он определяет, когда оно открывается или закрывается, но ощущал это очень ясно. Вслед затем его неудержимо потянуло в сон – как тянет под ледяную воду пловца в кольчуге. Только успел подумать: из всех советов, что я получал за три года от незримой дружины, этот, хоть глаз поставлю, самый странный!
Глава 3
По обычаю, идущему еще с Киевых времен, после Дожинок князь отправлялся в гощение[13 - Гощение – объезд князем своего собственного племени, связанный с его управляющими и ритуальными функциями.] по земле Полянской. Перед тем княгиня сжинала «божье поле» размером двенадцать шагов на двенадцать, при помощи старших женщин Киева убирала последний «Велесов» сноп и возглавляла торжественное шествие на Девичью гору, где устраивали пир окончания жатвы. Вот уже в третий раз эти обязанности выполняла Ружана – «Свенгельдова боярыня», как ее называли в Киеве.
– Дивлюсь на них! – говорила Прекраса в кругу самых близких. – Свенова женка – древлянка, она за Боголюбом жила! Из самого гнезда вражьего взята, а кияне ей доверили нивы свои, весь свой хлеб и все счастье! Я – не древлянка, а на меня косятся до сих пор, будто у меня с подола каплет![14 - Капающая с одежды вода выдает существо нечеловеческого происхождения, как у водяного, если он выходит к людям.] Как так?
– Ну… – Ратислав несколько менее удивлялся этому странному предпочтению, но не знал, как об этом сказать. – Она, Ружанка… пышная сама такая, румяная, что твой каравай…
– Знаешь, сказы есть такие, как добрый молодец в Кощное забирается и там ему сама Заря-Зареница помогает ее у Кощея похитить, – добавлял Ивор. – Вот они на Ружанку и глядят, как на ту Зарю.
– Бают, я слыхал, будто она сама от старого мужа к Свеньке сбежала, – подхватил Стенкиль, десятский, и улыбнулся. – За то и жалуют.
