– Товарищ близкий дал. Только вам, Игорь Дмитриевич, лучше ему принести какое-нибудь официальное ходатайство.
– Подумаем, – сказал Ельцов-старший.
Он позвонил Славе Шатрову.
– А что здесь думать, – сказал Шатров, – Юрку из Союза журналистов исключили, а у нас все тихо. Он же вступил в Союз кинематографистов месяца за три до неприятностей, об этом никто не знал. Его членский билет у меня, я за него взносы плачу. Сделаем ходатайство и справку для домоуправления.
Игорь Дмитриевич похвалил себя за оперативность. Как только начальник розыска 88-го отделения позвонил ему и рассказал, что случилось, он понял все. Он поехал не в отделение, а на квартиру Юры, благо ключи у него были, а код охраны он знал. Лена была на работе. Игорь Дмитриевич собрал все бумаги племянника и документы и отвез их к себе. Так что люди, пришедшие в квартиру после него, не нашли там ровным счетом ничего.
Игорь Дмитриевич забрал паспорт, военный билет, членские книжки Союза журналистов и кинематографистов, удостоверение мастера спорта, институтский диплом, все награды племянника и документы к ним. Все, что, по мнению опытного сыщика, может пригодиться. И конечно, архив.
Перед самым освобождением Юры он взял ходатайство Союза кинематографистов на имя замминистра и решился позвонить. Набрал номер, услышал ответ и представился:
– Товарищ генерал-полковник, беспокоит полковник милиции в отставке Ельцов.
Наступила пауза, а потом замминистра ответил весело и добро:
– Приветствую, Игорь Дмитриевич, рад, что позвонил. Какая нужда?
– Поговорить бы, товарищ…
– Да перестань ты с чинами этими, я для тебя раньше Юра был, ну а теперь по чину Юрий Михайлович. Есть у меня два часа, уложишься – приму.
– Буду через двадцать минут, Юрий Михайлович.
– Жду.
Ровно через двадцать минут Игорь Дмитриевич входил в здание МВД на Огарева, 6. У лифта его ждал молодой подполковник, помощник первого замминистра. Он проводил Ельцова до приемной, попросил подождать и поднял трубку телефона.
– Полковник Ельцов в приемной… Слушаюсь.
Помощник положил трубку, распахнул дверь.
– Прошу, Игорь Дмитриевич.
Замминистра вышел из-за стола навстречу Ельцову. Был он сановен и вальяжен. Генеральская форма сидела на нем с особым шиком.
– Ну, здравствуй, Игорь Дмитриевич, здравствуй.
– Здравствуйте, Юрий Михайлович.
– Садись… Чаю нам, – приказал он помощнику. – А может, чего покрепче?
– Нет, спасибо. – Ельцов сел.
– Ну говори, что у тебя за нужда?
Ельцов положил перед генералом ходатайство.
Генерал внимательно прочитал его, постучал пальцами по столу.
Пауза затянулась.
– Слышал я об этом, – задумчиво и как-то неуверенно сказал он. – Догадываюсь, какая шобла состряпала это дело. Значит, мешал он им?
– Кому-то помешал точно, – ответил Игорь Дмитриевич.
– А у него квартира-то была?
– Была, да сплыла, бывшая жена ее разменяла.
– Значит, будет жить у тебя?
– У себя он будет жить. Он в этой квартире родился.
– Ну что ж, – замминистра улыбнулся, – посмотрим.
Он взял красный фломастер и наискось написал резолюцию.
– На, Игорь Дмитриевич, прописывай племянника и скажи ему, чтобы аккуратней был.
Ничего этого Ельцов-старший Юре не рассказал. А зачем? Важен результат.
Слава Шатров ушел на свою общественную службу, пообещав вернуться к вечеру с группой проверенных бойцов. Дядька плотно закрыл дверь в свою комнату, оставив племянника одного. Юра сел за письменный стол, раскрыл папку. Там лежали права, предъявительская книжка с одной записью на три с половиной тысячи, доверенность на дядькины «жигули». На первое время денег хватит, а там он что-нибудь придумает.
Ельцов сидел за столом, наслаждаясь тишиной и покоем. Тихий гомон неспешной дворовой жизни доносился из окна, но он был практически неощутим после тяжелого, мрачного шума зоны.
От крепкого кофе и двух рюмок хорошего коньяка мысли стали ясными и точными, как после долгого, успокаивающего сна. Теперь надо было думать, как жить дальше.
Из партии его исключили, стало быть, в журналистику хода нет. Правда, оставались приятели, готовые помочь. Он мог стать безымянным автором на радио. Писать за кого-то сценарии и дикторские тексты на кинохронике и научно-популярной студии, получая жалкую половину. Может делать литзаписи за генералов и знатных производственников.
В Союзе кинематографистов тоже могут узнать о его делах и наверняка исключат. Правда, есть последняя гавань, куда с трудом добираются потрепанные штормом корабли, – профком литераторов. Народ там демократичный и добрый. Юрий знал многих ребят, состоящих в этой богадельне. Профком давал общественный статус и возможность называться профессиональным литератором. Но человеку, принятому туда, надо было печататься и представлять свои работы и справки о заработках.
Конечно, можно взять псевдоним, писать какие-то брошюрки во второсортных издательствах, печататься в ведомственных газетах. Но судимость висела на его плечах, как тяжелый мешок. Через год он должен был подавать ходатайство о ее снятии. Кто напишет бумагу для суда? Профком?
Нет, это будет малоубедительно. Пойти на завод или шофером на автобазу, благо водительские права у него профессиональные, третьего класса?
Смрадными ночами, в тюрьме и на зоне, он думал об этом дне. Но почему-то представлял себе только дорогу домой и встречу с дядькой. А еще мысленно сочинял роман о мщении. Но кому мстить, он толком не знал.
Через месяц ему исполняется сорок лет. Жизнь надо начинать сначала. Его прошлые заслуги и литературные успехи были ничем в сравнении с формулировкой: «Исключить из КПСС за поступок, компрометирующий высокое звание члена партии». Такая формулировка имела силу приговора. А исключение из рядов верных ленинцев плюс срок – каинова печать на всю жизнь.
Зазвонил телефон. Господи! Как долго он не слышал этого простого звука!
– Да, – ответил Юрий.
– Юрка, ты? – услышал он голос своего приятеля Игоря Анохина.
– Я, Игорек. Привет.
