– Кто это «мы»? – не поворачиваясь, спросил замполит. – Кто подпишется под поручительством? Кто возьмет на себя ответственность за человека, который в любой момент может сорваться и напиться как свинья?
– Я подпишусь.
– Ха! – усмехнулся замполит.
Он по достоинству оценил красоту замысла. Ни для кого не было секретом, что за Вороновым стоит его покровитель – начальник кафедры марксистско-ленинской философии Архирейский, по негласной иерархии третий человек в школе. Архирейский ни за что бы не позволил наказать любимого ученика и соавтора. Воронов безбоязненно мог поручиться за любого пьяницу и разгильдяя. Случись серьезное разбирательство, Толмачев с подачи Архирейского вычеркнул бы Воронова из приказа о наказании и вписал бы на его место руководство курса.
Трушин не стал дослушивать Виктора.
– Иди на построение, – велел он.
После ухода слушателя замполит занял место за приставным столом. Трушин закурил новую сигарету.
– Если бы у нас на курсе было два тувинца, я бы вышиб Биче-Оола к чертовой матери и никогда бы об этом не пожалел, но, к моему величайшему сожалению, он – один!
– Номер с личным поручительством не пройдет?
– Нет, конечно! Какое к черту личное поручительство! У нас не производство, а учебное заведение. У нас нет трудового коллектива, который может взять нерадивого работника на поруки.
Трушин посмотрел на часы.
– Пора! Курс уже должен построиться.
– Что с Биче-Оолом?
– Толмачев вызвал меня на одиннадцать часов. К обеду скажу его решение.
Полковник Толмачев был реформатором, сторонником нестандартных решений и смелых экспериментов. Его предшественник Текутьев, напротив, был традиционалистом, тяготеющим к парадно-показной стороне дела. Полковнику Текутьеву, неплохому строевику, нравилось самому возглавлять роту офицеров на общешкольном разводе. Чеканя шаг под бой большого барабана, он чувствовал себя в своей стихии, гораздо увереннее, чем на скучных научных конференциях.
Толмачева показная сторона дела не интересовала, он отдал ее на откуп политотделу и своему заместителю по строю. Толмачев вообще старался избегать формализма и плановых показателей, в какой бы форме их ни навязывали. Но был один вопрос, в котором он был вынужден ориентироваться на Москву, – это была подготовка национальных кадров.
В назначенное время Трушин вошел в просторный кабинет начальника школы. Толмачев относился к Трушину с прохладцей. Ему не раз «сигнализировали», что Трушин выпивает на рабочем месте, общественно-политической работой не занимается, всю хозяйственную деятельность переложил на старшину курса и его помощников. Но Трушин пользовался авторитетом у слушателей и был способен мобилизовать их на выполнение поставленных задач. Менять его на нового начальника курса было пока преждевременно.
– Я вызвал вас по поводу слушателя Биче-Оола, – начал разговор Толмачев. – Вы, как я понимаю, не в состоянии его контролировать?
– Виноват! – коротко и емко ответил Трушин.
– Это не оправдание! Легче всего на свете сказать «Виноват!» и уйти от принятия решения. Мы с вами в одной лодке и должны действовать единой командой, а не перекладывать ответственность за нерадивого слушателя друг на друга. Буду с вами откровенен: если бы не разнарядка Главного управления кадров и учебных заведений, я бы вычистил школу сверху донизу, избавился бы от всех сомнительных личностей. Проблемы с национальными кадрами не только у вас на курсе. Семенов, практически выпускник, четверокурсник, на прошлой неделе выпил рюмку водки, раздобыл где-то жезл регулировщика и вышел на проспект Карла Маркса регулировать уличное движение. Два часа он стоял на главном перекрестке города, и никому на ум не пришло, что он – самозванец, а не сотрудник ГАИ. Семенов должен был поехать по распределению в Якутск. Теперь никуда не поедет. С Семеновым у меня был резерв национальных кадров. С Биче-Оолом такого резерва нет. Какие у вас будут предложения о его наказании?
– В дисциплинарном порядке нам осталось только объявить ему о неполном служебном соответствии, хотя я не представляю, как такое наказание будет вынесено применительно к слушателю. Как сотрудника милиции мы можем предупредить его о неполном служебном соответствии, а как ученика…
– Не пойдет! Слушатель – это прежде всего успеваемость и только потом служебная дисциплина. Эти понятия взаимосвязаны, но у нас нет должности слушателя. Они – это переменный состав, а не штатные единицы. Давайте ограничимся строгим выговором. Кадровики подсказали, что мы можем объявить еще один выговор без снятия предыдущего. Как вы думаете, это подействует на него?
– Лично поговорю и разъясню, что больше поблажек не будет.
– Теперь еще немаловажный момент: как отнесется к этому наказанию его учебная группа? Если учебный коллектив выскажется против, то я, пожалуй, пойду на конфликт с Москвой и отчислю Биче-Оола. Мы не можем разделить слушателей на хороших и плохих, на тех, кому все дозволено, и тех, кто должен неукоснительно соблюдать правила внутреннего распорядка.
– Представители учебного коллектива готовы взять Биче-Оола на поруки. Я понимаю, что учебная группа – это не трудовой коллектив, но к мнению учащихся стоит прислушаться.
– Я рад, что вы держите руку на пульсе. Оформите решение коллектива учащихся на комсомольском собрании, выберите ему наставника из числа слушателей, заслуживающих доверия. У вас есть такой слушатель на примете?
– Виктор Воронов, отличник…
– Не пойдет! – отрезал Толмачев. – Воронов перегружен научной работой. Его исследования по социологии наркомании Дальневосточного региона имеют прикладное значение не только для Дальнего Востока, но и для всей социологической науки в целом. Выберите другого кандидата в наставники. Комсомольское собрание проведите сегодня же. Как только я получу протокол собрания, тут же подпишу приказ о наказании Биче-Оола.
В наставники Биче-Оолу выбрали Рогова, собрата по несчастью.
На другой день Рогов и Воронов пригласили на разговор Никифорова.
– Объясни, что за трудности с ребенком, – попросил Воронов.
– Я не буду в это дело вмешиваться! – сразу же запротестовал Иван. – Он натворил дел, пусть сам и отвечает.
– Погоди! – остановил его Рогов. – Ничего делать не надо. Ты просто растолкуй нам, разъясни на пальцах: почему Бич не сможет поехать в Якутию, а она – в Туву?
– Кровь, все дело в крови! Якуты не примут ребенка с тувинской кровью.
Рогов и Воронов переглянулись. Вместо слова «мы» Никифоров сказал «якуты», то есть противопоставил себя соплеменникам.
– Что вы глаза таращите, якуты – это якуты, а я – это я, – разъяснил Никифоров.
– Прости господи, а ты-то кто, русский, что ли? – удивился Рогов.
– Нос плюский, глаз узкий, значит, – русский, – засмеялся Никифоров. – Вы, мужики, как будто вчера родились. Угадайте, как называется бог еды и плодородия у народов Севера? Не знаете? Вертолет! В любом якутском или чукотском роду иметь русскую кровь считается почетным. Русская кровь здоровая, она как лекарство от вырождения. Я себя считаю русским, но, когда надо, я – якут. У меня в паспорте написано «якут», я свободно говорю на якутском языке, но среди русских я ни разу не чувствовал дискомфорт. Я такой же, как вы. Я могу залпом выпить стакан водки и не уйти в аут, а ни один якут не сможет.
– Кто твой отец? – спросил Воронов.
– Студент какой-то. С матерью на одном курсе в институте учился. Она показывала его фотку, но я не уверен, что это мой папа. Маманя могла подсунуть родственникам фотографию любого симпатичного парня и заявить, что забеременела от него. Проверить-то никто не сможет.
– Женитьба, алименты?
– Родители моего папы не захотели иметь узкоглазого внука, да и сам он, судя по всему, с якуткой жить не планировал. Мать не настаивала. Бросила учебу и уехала домой. Родня приняла ее с восторгом. Еще бы! У нас с прошлого века русской крови в роду не было, самая пора освежиться. Родился я, все рады и довольны, никакие алименты не нужны. У меня дядя в оленеводческом совхозе работает. Если надо, он без вопросов деньжат подкинет, хоть на джинсы, хоть на японский магнитофон.
– Если бы твоя мама приехала беременной от тувинца, что бы тогда было?
– Ее бы назад отправили. Сказали бы: с кем нагуляла, тот пускай и воспитывает. Вы, мужики, не пытайтесь понять менталитет и обычаи народов Севера. У вас, русских, никогда не было проблем с вырождаемостью, а на Севере они есть. Никто из вас свою жену гостю не предложит, а у нас, в отдаленных поселках, это обычное дело. С соседом женой не поделятся, а вот с заезжим геологом – запросто. Бичу передайте, что якуты с ним разговор не закончили. Пускай в городе осторожнее будет. Я бы ему посоветовал одному за ворота не выходить.
– Если он женится на якутке, вопрос будет снят?
– Вряд ли. Там не в женитьбе дело, а в том, где им дальше жить. Женитьба – это бзик ее двоюродного брата, его идея фикс. Зачем она нужна, я не знаю. На этом – все! Мы обещали сохранять нейтралитет – мы его придерживаемся. А Бич как хочет, так пусть и выкручивается.
Воронов попробовал через Сопунова выйти на Кужугета, но получил отказ.
– Я с ним о национальном вопросе и крови говорить не буду и тебе не советую. Есть люди, для которых национальный вопрос – это болезненная тема. Я ни разу не слышал, чтобы Кужугет обсуждал обычаи и нравы тувинцев. Себя он ведет как русский, зачем я ему о далекой родине напоминать буду? Может, он решил с Тувой отношения разорвать и больше никогда не вспоминать о соплеменниках? Жена у него, кстати, русская, дети на тувинцев совсем не похожи.
Выйдя от Сопунова, Воронов подумал:
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! На словах у нас братство народов СССР, интернационализм, перешедший в новую историческую общность – советский народ. А на деле как копнешь, так черт ногу сломит! Но в вопросе с Бичом надо все выяснить до конца. Одногруппник все-таки!»
