В идеале полководец получает позицию такого превосходства, при котором он может и вовсе избежать войны. Или же он использует оружие, чтобы осуществить завершающий смертельный удар после глубокого анализа, а также материально-технической, дипломатической и политической подготовки. С учетом это Сунь-цзы советует:
Победоносная армия сначала побеждает,
А потом прибегает к военным действиям;
Потерпевшая поражение армия сначала воюет,
А потом стремится к победе[43 - Там же. С. 23.].
Так как атаки на стратегию противника и его союзников включают психологию и проницательность, Сунь-цзы особо подчеркивает важность использования уловок и дезинформации. Он советует поступать так:
Когда ты силен, притворись слабым;
Когда перемещаешь войска, сделай вид, что это не так.
Когда находишься близко, покажи, что ты далеко;
Когда ты далеко, покажи, что ты близко[44 - Там же. С. 6.].
Для придерживающегося советов Сунь-цзы полководца победа, достигнутая не напрямую, а путем обмана или манипуляций, является более гуманной (и явно более экономичной), чем победа в результате превосходства сил. «Искусство войны» советует полководцу побудить противника выполнять именно то, что ему самому требуется, или заставить его занять настолько невыгодную позицию, что он предпочтет сдать свою армию или страну без потерь.
Возможно, самым важным моментом в понимании Сунь-цзы было то, что в военном или политическом противостоянии все относительно и все взаимосвязано: погодные условия, формы местности, дипломатическая активность, шпионские донесения и агентурные данные, снабжение и работа тыловых служб, соотношение сил, общие исторические предпосылки, а также такие нематериальные факторы, как внезапность, моральный дух. Каждый фактор влияет на другие, придавая тончайший импульс движению в ту или иную сторону и давая тем самым относительное преимущество. Не бывает изолированных друг от друга событий.
Отсюда задача стратега состоит не столько в анализе конкретной ситуации, сколько в определении ее соотношения с обстановкой, в которой она возникает. Ни одна из конкретных совокупностей факторов не является статичной, каждый пример верен для конкретной ситуации и в конкретном контексте. Стратег должен определить направление этого развития и поставить на службу своим целям. Сунь-цзы использует слово «ши» для этой характеристики, понятие, не имеющее прямого западного эквивалента[45 - В северном диалекте китайского языка «ши» произносится примерно как «шир». Иероглиф состоит из двух элементов «обуздать» и «сила».]. В военном смысле этого понятия «ши» имеет дополнительное значение, близкое понятию стратегического направления, и означающее «потенциальная энергия» развивающейся обстановки, «сила, присущая определенной классификации элементов и… тенденции ее развития»[46 - Kidder Smith, «The Military Texts: The Sunzi», in Wm. Theodore de Bary and Irene Bloom, eds., Sources of Chinese Tradition, vol. 1, From Earliest Times to 1600,2nd ed. (New York: Columbia University Press, 1999), 215. Китайский автор Линь Юйтан объяснял «ши» как эстетическое и философское понятие того, как ситуация «станет развиваться… подобно ветру, дождю, наводнению или сражению, ослабеет либо наберет новую силу, прекратится либо будет продолжаться неопределенное время, наберет силу или потеряет ее, в каком направлении будет развиваться и с какой скоростью». Lin Yutang, The Importance of Living (New York: Harper, 1937), 442.]. В «Искусстве войны» это слово ассоциируется с постоянно изменяющейся конфигурацией сил, равно как и их главным направлением.
Для Сунь-цзы стратег, совершенствующий «ши», похож на воду, текущую вниз по долине, естественным путем находящую самый быстрый и легкий путь. Успешный полководец выжидает, перед тем как очертя голову ринуться в схватку. Он отклонится от столкновения с мощью противника, он предпочтет заняться наблюдением и обработкой данных об изменениях на стратегическом ландшафте. Он проводит подготовительные мероприятия и изучает моральный дух противника, экономно расходует ресурсы и четко определяет их назначение, играет на слабостях своего противника – до тех пор, пока наконец не почувствует, что настал момент нанести врагу удар в его самое уязвимое место. Затем он спешно и неожиданно для противника размещает свои ресурсы, будучи «на взлете», легко и быстро идет по пути наименьшего сопротивления, утверждая свое превосходство тем, что тщательное планирование и подготовка предоставили возможность говорить о свершившемся факте[47 - Cm. Joseph Needham and Robin D. S. Yates, Science and Civilisation in China, vol. 5, part 6: «Military Technology Missiles and Sieges» (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 33–35, 67–79.]. «Искусство войны» четко формулирует доктрину, которая меньше говорит о территориальных завоеваниях и больше о психологической доминанте; именно так северные вьетнамцы воевали с Америкой (хотя Ханой обычно использовал также и психологические победы для конкретных территориальных завоеваний).
В целом китайская государственная мудрость демонстрирует тенденцию рассматривать весь стратегический ландшафт как часть единого целого: добро и зло, близкое и далекое, сила и слабость, прошлое и будущее – все взаимосвязано. В противоположность западному подходу рассмотрения истории как процесса достижения современностью серии абсолютных побед над злом и отсталостью традиционный китайский взгляд на историю подчеркивает цикличный процесс упадка и возрождения, при котором природа и мир могут быть поняты, но не полностью подлежат управлению. Самое главное, к чему надо стремиться, так это добиться гармонии в данном процессе. Стратегия и искусство управления государством становятся средством «боевого сосуществования» с противником. Цель заключается в том, чтобы различными маневрами сделать его слабым, а самому построить собственное «ши», или стратегическую позицию[48 - Cm. Lai and Hamby, «East Meets West», 275.].
Такой подход с использованием «маневрирования», конечно, является идеальным и не всегда соответствующим действительности. На протяжении своей истории китайцы участвовали в целом ряде далеких от «утонченности» и жестоких конфликтах, как в своей собственной стране, так и изредка за ее пределами. Если такого рода конфликты возникали – подобные конфликты, столкновения, мятежи имели место во время объединения Китая под властью Цинской династии, в период Троецарствия, Тайпинского восстания, гражданской войны XX столетия, – в Китае в массовом порядке гибли люди в масштабах, сопоставимых с потерями в европейских мировых войнах. Кровопролитные конфликты возникали в результате разрушения внутренней системы в Китае – другими словами, как некий аспект внутреннего приспособления к состоянию, при котором внутренняя стабильность и защита против угрожающей опасности иностранного вторжения также становились предметом озабоченности.
С точки зрения классических китайских ученых мужей, мир никогда не может быть завоеван, мудрые правители могут надеяться только на соответствие главной тенденции момента. Их не манил возможностью заселения Новый Свет, никакое искупление грехов не ожидало их на дальних берегах. Земля обетованная – это и есть Китай, и китайцы уже в нем проживали. Блага культуры Срединного государства теоретически могли бы получить более широкое распространение на примере превосходства Китая у иностранцев на периферии империи. Но не находилось никакой славы для тех, кто, рискуя жизнью, отправился бы за моря, чтобы обратить дикарей на китайский путь истинный; обычаи божественной династии совсем не распространялись на далеких варваров.
В этом может быть глубокий смысл того, почему китайцы отказались от традиции мореплавания. Выступая с лекциями в 1820-х годах по своей философии истории, немецкий философ Гегель говорил о том, что китайцы рассматривали огромные просторы Тихого океана к востоку от их побережья как никому не нужные. Он отмечал, что Китай по большому счету не вел дел в морях, а предпочитал заниматься своими обширными землями. На земле проживало «бесконечно большое количество зависимых людей», в то время как море вынуждало людей двигаться вперед «за пределы ограниченного круга мысли и действия». Он писал: «Распространение моря далеко за пределами суши отсутствует в системе взглядов азиатских государств, хотя сами они граничат с морями, например Китай. Для них море – только предел, конец суши; они не испытывают позитивных чувств к нему». Запад установил паруса для распространения своей торговли и ценностей по всему миру. В этом плане Гегель утверждал, что сухопутный Китай – на деле когда-то являвшийся величайшей морской державой – был «отрезан от всеобщего исторического развития»[49 - Georg Wilhelm Friedrich Hegel, The Philosophy of History, в переводе. E. S. Haldane and Frances Simon, цитируется no: Spence, The Search for Modern China, 135–136.].
Имея такие характерные традиции и тысячелетние обычаи в плане восприятия превосходства, Китай вступил в новое время как уникальная империя: государство, претендующее на всемирный характер его культуры и политических институтов, но не делающее каких-либо заметных шагов по распространению своей культуры в мире. Богатейшая страна в мире, не испытывавшая, однако, ни малейшего интереса к ведению внешней торговли и внедрению технологических новшеств. Государство с космополитической культурой, находящееся под надзором политической элиты, равнодушной к западному веку исследований. Оно представляло собой политическое образование, не имеющее аналогов в мире по своим географическим масштабам, но не осведомленное о мировых технологических и исторических течениях, которые вскоре будут угрожать его существованию.
Глава 2
Вопросы церемониала и опиумные войны
В конце XVIII столетия Китай находился в расцвете имперского величия. Цинская династия, установленная в 1644 году маньчжурскими племенами, совершившими набег на Китай с северо-востока, превратила Китай в крупную военную державу. Удачно сочетая маньчжурскую и монгольскую военную удаль с культурным и управленческим мастерством китайских ханьцев, династия развернула программу территориальной экспансии на север и запад, установив китайскую сферу влияния в Монголии, Тибете и на территории современного Синьцзяна. Китай занял господствующие позиции в Азии. По крайней мере он мог соперничать с любой другой империей в мире[50 - История экспансии Цинов в пределах «внутренней Азии» под водительством ряда исключительно способных императоров в деталях изложена в Peter Perdue, China Marches West: The Qing Conquest of Central Eurasia (Cambridge: Belknap Press, 2005).].
И все же наивысшая точка в развитии Цинской династии превратилась также и в поворотный пункт в ее судьбе, поскольку богатства и экспансионизм Китая привлекли внимание западных империй и торговых компаний, действующих далеко за пределами границ и концептуального аппарата традиционного китайского миропорядка. Впервые за всю свою историю Китай столкнулся с «варварами», совсем не стремившимися свергнуть китайскую династию и потребовать для себя мандат Неба на правление в стране. Они всего лишь предлагали заменить китаецентристскую систему мировоззрений совершенно новым взглядом на мировой порядок: ведение свободной торговли, а не уплата дани, размещение посольств в китайской столице и обмен дипломатическими миссиями. К тому же ссылки на некитайских глав государств как на «уважаемых варваров», присягающих на верность китайскому императору в Пекине, они сочли бы недопустимыми.
Китайской элите было невдомек, что иностранные общества придумали новые промышленные и научные методы, которые – впервые за века или, возможно, вообще впервые в истории человечества – превзошли китайские. Паровая энергия, железные дороги, новые способы производства и создания капиталов сделали возможным колоссальный прорыв в производительности труда на Западе. Западные державы, заряженные импульсом конкуренции, подтолкнувшим их к продвижению на позиции традиционной сферы влияния Китая, расценили как смехотворные китайские претензии на всеобщее господство над Европой и Азией. Настроенные весьма решительно, они стремились навязать Китаю свои собственные стандарты международного поведения, если понадобится, то и с помощью силы. Возникшая в результате конфронтация стала вызовом основной китайской космологии и нанесла раны, болезненно отзывавшиеся и веком позже, во время начатого вновь возвышения Китая.
Начиная с XVII века китайские власти отмечали растущее число европейских торговцев на юго-восточном побережье Китая. Они не заботились о том, чтобы отличить европейцев от других иностранцев, действующих на окраинах империи, за исключением, возможно, бросающегося в глаза отсутствия у них атрибутов китайской культуры. В глазах китайских чиновников эти «варвары, пришедшие с Западных океанов», относились к числу «посланцев с данью» или «варваров-торговцев». В редких случаях некоторым разрешали добраться до Пекина, где они – если допускались к императору – должны были выполнить ритуал коу тоу: трижды коснуться лбом пола, распростершись ниц.
Пункты въезда в Китай и маршруты в столицу для иностранных представителей жестко регламентировались. Доступ на китайский рынок ограничивался строго контролируемой сезонной торговлей в Гуанчжоу (в те времена известном как Кантон). Каждую зиму иностранным купцам следовало отплывать на родину. Им не разрешалось вести бизнес в других местах Китая. Подобная регламентация ставила их в затруднительное положение. Варварам, конечно же, не разрешалось преподавать китайский язык или продавать книги на китайском языке по истории и культуре. Их контакты должны были осуществляться только через местных торговцев, имеющих специальное разрешение[51 - Cm. J. L. Cranmer-Byng, ed., An Embassy to China: Being the journal kept by Lord Macartney during his embassy to the Emperor Ch'ien-lung, 1793–1794 (London: Longmans, Green, 1962), Introduction, 7–9 (цитируется no: the Collected Statutes of the Qing dynasty).].
Такие понятия, как свободная торговля, постоянные посольства и суверенное равенство – сложившийся к тому времени минимум прав для европейцев почти во всех других уголках земли, – были новостью в Китае. Единственным неафишируемым исключением являлась Россия. Быстрое продвижение последней на восток (владения царя соприкасались с территориями цинов в Синьцзяне, Монголии и Маньчжурии) выдвинуло ее на уникальные позиции, дающие возможность угрожать Китаю. Цинская династия разрешила Москве в 1715 году открыть миссию Русской православной церкви в Пекине; в конечном счете она де-факто стала играть роль посольства, будучи единственным иностранным представительством в Китае на протяжении почти столетия.
Выданные западноевропейским купцам разрешения на контакты, несмотря на всю их ограниченность, рассматривались цинскими властями как значительная привилегия. Сын Неба, по мнению китайцев, оказал благосклонность, позволив им принять участие в китайской торговле – в частности чаем, шелком, изделиями из лака и ревенем, к которому «заморские варвары» проявили большой аппетит. Европа располагалась слишком далеко от Срединного государства и вряд ли могла быть китаизирована наподобие Кореи или Вьетнама.
С самого начала европейцы выступали в амплуа просителей в системе китайских данников, где они проходили как «варвары», а их торговля расценивалась как «дань». Но по мере роста благосостояния западных держав и их уверенности в себе подобное положение вещей становилось все более необоснованным.
Миссия Маккартни
Принятие китайского миропорядка было особенно неприемлемо для Британии («рыжеволосым варварам», как их называли в некоторых китайских исторических записях). Будучи лидирующей торговой и морской державой Запада, Великобритания выражала возмущение по поводу предназначенного ей места в космологии Срединного государства, чья армия, как отмечали англичане, все еще преимущественно использовала лук и стрелы и чей флот практически прекратил свое существование. Английские торговцы отвергали все увеличивающееся количество случаев «шантажа», применяемого уполномоченными китайскими купцами, через которых в соответствии с китайскими правилами должна была вестись вся западная торговля. Они старались получить доступ в другие части Китая за пределами юго-восточного побережья.
Первой серьезной попыткой Англии исправить ситуацию стала миссия в Китай лорда Джорджа Маккартни в 1793–1794 годах. Но эта значительная, хорошо спланированная и наименее всего «милитаризированная» европейская попытка изменить преобладающий формат китайско-западных отношений и добиться свободной торговли и дипломатического представительства на условиях равенства потерпела полное фиаско.
Изучить в деталях миссию Маккартни чрезвычайно любопытно и полезно. Дневник посланника, живописуя, как на деле проходило восприятие китайцами его роли, свидетельствует о пропасти между западным и китайским пониманием дипломатии. Маккартни, выдающийся общественный деятель и высокообразованный культурный человек, обладал многолетним опытом службы за границей и хорошо понимал все тонкости «восточной» дипломатии. В Санкт-Петербурге при дворе Екатерины Великой он в качестве чрезвычайного посланника провел переговоры о договоре о дружбе и торговле, по возвращении опубликовав хорошо принятую книгу наблюдений по российской истории и культуре. Впоследствии Маккартни занимал пост губернатора Мадраса. Он был великолепно подготовлен, как и многие из его современников, для того, чтобы дать старт новой дипломатии между разными цивилизациями.
Для образованного англичанина того времени поставленные перед миссией цели казались весьма скромными – особенно в сравнении с недавно установленным господством Британии над соседним гигантом Индией. Министр внутренних дел Генри Дандас в инструкциях для Маккартни обозначил попытку добиться «свободного общения с людьми, которые, возможно, только одни такие на земном шаре». Главными целями миссии ставились договоренность о взаимном обмене посольствами в Пекине и Лондоне и доступ торговцев в другие порты на восточном побережье Китая. По последнему пункту Дандас обязал Маккартни обратить внимание на установленную в Гуанчжоу систему правил, при которой чинились «препятствия» и осуществлялся «произвол», не дававшие английским купцам возможности участвовать в «честной конкуренции на рынке» (концепция, не имевшая эквивалента в конфуцианском Китае). Как подчеркивал Дандас, в обязанности Маккартни вменялось отвергать наличие каких-либо территориальных притязаний в Китае – заверение, которое непременно его получатель расценил бы как оскорбление, поскольку оно предполагало, что Британия все-таки могла в глубине души питать такие намерения[52 - «Lord Macartney's Commission from Henry Dundas» (September 8, 1792), in Pei-kai Cheng, Michael Lestz, and Jonathan pence, eds., The Search for Modern China: A Documentary Collection (New York: W. W. Norton, 1999), 93–96.]. Британское правительство обращалось к императорскому двору Китая как к равному, что было поразительно для британских правящих кругов, поскольку общение с незападной страной велось на небывалом уровне, с достоинством и на равных, в то время как Китай относился к Британии оскорбительно высокомерно и с полным пренебрежением. Дандас советовал Маккартни воспользоваться «скорейшей возможностью» внушить китайскому двору, что король Георг III рассматривает миссию Маккартни как «посольство в самое цивилизованное, равно как и самое древнее и населенное государство в мире, с намерением соблюдать его высочайшие постановления, сотрудничать и получать выгоды, которые должны вытекать из откровенных и дружественных взаимоотношений между той страной и своей собственной». Дандас также наставлял Маккартни подчиняться и выполнять «все требуемые Двором церемонии, которые не затрагивали бы честь Вашего Государя либо унижали бы Ваше собственное достоинство, с тем чтобы не ставить под угрозу успех Ваших переговоров». Как подчеркивал Дандас, он не должен «позволить какой-либо мелкой детали этикета помешать достижению выгод, которые могли бы быть получены» в случае успеха его миссии[53 - Там же. С. 95.].
В помощь для достижения своих целей Маккартни взял с собой множество образцов предметов, составлявших гордость английской науки и техники. В его свите находились хирург, терапевт, механик, металлург, часовщик, мастер по изготовлению математических инструментов и группа «Квинтет немецких музыкантов» для ночных выступлений. (Эти последние выступления оказались самой успешной частью миссии.) Его дары императору представляли собой продукцию, разработанную, по крайней мере частично, для демонстрации тех сказочных выгод, которые Китай мог бы получить, развивая торговлю с Англией: артиллерийские орудия, легкую коляску, инкрустированные бриллиантами наручные часы, английский фарфор (копии с китайских художественных образцов, как с одобрением отмечали цинские чиновники), портреты короля и королевы кисти Джошуа Рейнольдса. Маккартни даже привез использующий горячий воздух шар с выпущенным воздухом; предполагалось, что кто-то из его миссии пролетит на шаре над Пекином в порядке демонстрации. Но с таким же успехом англичане могли приехать и с пустыми руками.
Миссия Маккартни не добилась ни одной из поставленных перед ней особых целей; пропасть в восприятии мира оказалась бездонной. Маккартни собирался продемонстрировать успехи индустриализации, однако император воспринял его дары как дань. Британский посланник планировал, что его китайские хозяева признают свою безнадежную отсталость от прогресса технологической цивилизации и постараются установить особые отношения с Англией, рассчитывая эту свою отсталость преодолеть. На деле же китайцы отнеслись к англичанам как к бесцеремонному и не осведомленному ни в чем варварскому племени, ищущему особой милости от Сына Неба. Китай оставался приверженным своим сельскохозяйственным путям развития с его растущим населением, для которого производство продуктов питания становилось все более насущным, а его воспитанная на конфуцианстве бюрократия ничего не знала об основных элементах индустриализации: паровом двигателе, кредитах и капиталах, частной собственности, общем образовании.
Первая нотка разлада проявилась, когда Маккартни и его свита отправились в Жэхэ, летнюю императорскую резиденцию на северо-востоке от Пекина, плывя вдоль побережья на нагруженных щедрыми подарками и деликатесами китайских судах. Однако висевшие на судах и начертанные иероглифами лозунги гласили: «Английский посол везет дань императору Китая». Маккартни принял решение, в соответствии с инструкциями Дандаса, «не жаловаться на это, решив для себя обратить на это внимание, когда возникнет подходящий момент»[54 - Macartney's Journal, in An Embassy to China, 87–88.]. Еще когда он стал подъезжать к Пекину, главный мандарин, ответственный за работу с миссией, начал обсуждать тему, в ярком свете представившую существующую между ними пропасть в восприятиях. Вопрос состоял в том, будет ли Маккартни исполнять церемониал коу тоу перед императором или, как он сам настаивал, по английским обычаям станет на одно колено.
Китайская сторона начала дискуссию окольным путем, заметив, как вспоминал в своем дневнике Маккартни, «разные фасоны одежды, преобладавшие в каждой стране». Чиновники закончили свою мысль высказыванием о том, что китайские одежды в конечном счете лучше, поскольку они позволяют носящему их выполнять с большой легкостью «коленопреклонения и падения ниц, которые, по их словам, традиционно исполнялись всеми лицами, когда император появляется на публике». Не будет ли удобнее для английской делегации освободиться от нескладных наколенных пряжек и подвязок, перед тем как приблизиться к августейшей особе императора? Маккартни возразил, предположив, что императору могло бы понравиться, если бы он отвесил ему «такой же низкий поклон, в каком я склоняюсь перед своим собственным сувереном»[55 - Там же. С. 84–85.].
Обсуждения вопроса о коу тоу продолжались с перерывами в течение нескольких недель. Китайские чиновники предлагали Маккартни на выбор: либо совершить коу тоу, либо вернуться на родину с пустыми руками. Маккартни отказался от того и от другого. В итоге договорились: Маккартни будет соблюдать европейские обычаи и станет на одно колено. Как оказалось, именно по данному конкретному вопросу Маккартни одержал единственную победу, правда, в официальном китайском отчете указывалось, будто Маккартни, восхищенный потрясающей величественностью императора, все же исполнил церемонию коу тоу[56 - Alain Peyrefltte, The Immobile Empire (New York: Alfred A. Knopf, 1992), 508.].
Демонстрируемое по отношению к Маккартни в рамках мудреного китайского протокола весьма большое внимание преследовало лишь одну цель: заболтать его просьбы или отказать ему. Поглощенный всеохватывающим китайским протоколом и преисполненный заверений в космическом предназначении и неизменяемой цели каждого аспекта, Маккартни оказался едва способным начать свои переговоры. Тем временем он со смешанным чувством уважения и беспокойства отмечал расторопность большого бюрократического аппарата в Китае, заявляя, что «каждое обстоятельство, затрагивающее нас, и каждое слово, нами произнесенное, в ту же минуту отмечалось и запоминалось»[57 - Macartney's Journal, in An Embassy to China, 105.].
К ужасу Маккартни, европейские технические чудеса не произвели ни малейшего впечатления на тех, кому он их передал. Когда им показали поставленные на лафет пушки, «наш сопровождающий отнесся с ним с видимым пренебрежением и говорил с нами так, словно такие вещи не в новинку в Китае»[58 - Там же. С. 90.]. Привезенные линзы, карета и шар для закачивания горячего воздуха отставили в сторону с вежливым снисхождением.
Через полтора месяца посол все еще ждал аудиенции императора, а в промежутках устраивались банкеты. Организовывались развлечения, проводились дискуссии относительно должного протокола для возможной аудиенции императора. В итоге его вызвали в 4 часа утра в «большой шатер» для встречи с императором, которого принесли в паланкине некоторое время спустя с большой помпезностью. Маккартни удивлялся великолепию китайского протокола, в соответствии с которым «каждая процедура церемонии исполнялась при такой тишине и торжественности, что в какой-то мере напоминала исполнение религиозного таинства»[59 - Там же. С. 123.]. После вручения подарков Маккартни и сопровождающим его лицам император в знак поощрения передал группе англичан «несколько блюд со своего стола», а затем протянул «каждому из нас собственноручно по чашке теплого вина, которое мы тут же выпили в его присутствии»[60 - Там же.]. (Следует помнить, что угощение вином лично императором иностранных посланников входило в программу из пяти искушений при обращении с варварами во времена династии Хань[61 - См. Глава 1 «Уникальность Китая».].)
На следующий день Маккартни пригласили на прием по случаю дня рождения императора. Император принял Маккартни в своей ложе на театральном представлении. Маккартни решил – вот сейчас состоится разговор о задачах английского посольства. Но император внезапно вручил ему еще один подарок – шкатулку с драгоценными камнями и, как записал потом Маккартни, «маленькую книжечку с записями и рисунками, сделанными им самим, которую он хотел бы через меня подарить королю, моему господину, в знак дружбы, прибавив, что шкатулка хранилась в его семье 800 лет»[62 - Macartney's Journal, in An Embassy to China, 137.].
Теперь, когда император оказал все знаки высочайшего внимания, китайские высокопоставленные лица предположили, что с учетом приближающейся холодной зимы настало время и для отъезда Маккартни. Изумленный Маккартни возразил, что обеим сторонам следует только еще «начать переговоры» по вопросам, указанным в инструкциях для него: он «едва приступил к исполнению обязанностей». Как подчеркивал Маккартни, король Георг желал бы получить для него разрешение обосноваться при китайском дворе в качестве постоянно действующего британского посла.
Рано утром 3 октября 1793 года один из чиновников разбудил Маккартни, попросил его надеть парадные одежды и отправиться в Запретный город, где ему ответят на его прошение. После многочасового ожидания его проводили вверх по лестнице к обитому шелком креслу, где вопреки чаяниям не восседал император, а лежало письмо от императора королю Георгу. Китайские мандарины совершили коу тоу письму, разрешив Маккартни преклонить перед письмом колено. В итоге императорское послание препроводили в занимаемые Маккартни апартаменты с соблюдением всех протокольных церемоний. Как оказалось, Маккартни присутствовал при одном из унизительнейших способов передачи послания в анналах британской дипломатии.
В начале полученной таким образом грамоты отмечалось «уважительное уничижение» короля Георга, направившего миссию с данью в Китай:
«Ты, о Король, живущий далеко за многими морями, тем не менее возгоревшийся смиренным желанием приобщиться к благам нашей цивилизации, направил миссию, несущую с почтением твое послание».
Затем император отклонил все существенные просьбы, с которыми обращался Маккартни, включая предложение дать разрешение Маккартни учредить свою резиденцию в Пекине в качестве посла:
«Что касается твоих просьб направить одного из твоих соотечественников для аккредитации при моем Небесном Дворе для контроля за торговлей твоей страны с Китаем, то она противоречит обычаям моей династии и не может быть ни в коей мере поддержана… [Твой представитель не может] получить согласие на свободу передвижения и привилегию связи со своей страной, посему ты не сможешь ничего получить от того, что он поселится рядом с нами».
Предложение о том, что Китай мог бы направить своего посла в Лондон, как далее говорилось в грамоте, в глазах императора выглядело еще более нелепым:
«Предположим, Я направлю Посла в твою страну, как же ты сможешь организовать для него все необходимое? В Европе много других государств, кроме твоего собственного: если каждое и все они захотят иметь представительства при нашем Дворе, как же мы можем согласиться на это? Такое никак не возможно».
Возможно, как далее уточнял император, король Георг посылал Маккартни поучиться благам цивилизации из Китая. Но и это тоже никак не приемлемо:
«Если ты испытываешь благоговение перед нашей Божественной династией и хочешь ознакомиться с нашей цивилизацией, то наши церемонии и свод наших законов в корне отличаются от твоих. Даже если твой Посланник был бы способен познать основы нашей цивилизации, ты вряд ли смог бы перенести наши манеры и обычаи на свою почву, чуждую для них».
