Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие
Игорь Викторович Оболенский
Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие / Игорь Викторович Оболенский
Фото на обложку – МИА «Россия сегодня» Фото на вклейке – из архива автора и Веры Прохоровой
Вместо предисловия
Летом 2014 года, оказавшись на Новодевичьем кладбище возле могилы Святослава Рихтера, я случайно стал свидетелем следующей сцены. Женщина лет пятидесяти, разглядывая надгробный камень музыканта, обращалась к экскурсоводу: «Скажите, а почему немецкий пианист похоронен в России? Он же родом из Германии?».
Заметив растерянность на лице молодого гида, я решил вступить в диалог: «Когда Рихтер приехал с концертами в Германию, то со всех сторон слышал вопросы о том, каково это – оказаться на родине и видеть великую реку Рейн. На что он отвечал: «Я родился в Житомире, и Рейна там нет!».
Даме, кажется, мой ответ не пришелся по душе: «Откуда вы знаете?»
Я мог бы рассказать, что историю Святослава Рихтера мне поведала Вера Прохорова, самый близкий ему человек, чьи воспоминания мне посчастливилось записать.
Книга «Вера Прохорова. Четыре друга на фоне столетия. Рихтер, Пастернак, Булгаков, Нагибин и их жены» увидела свет в 2012 году. В то издание вошли не все материалы, что-то осталось за скобками. Не потому что тайна, просто не успели.
Книга вышла, а беседы с Верой Ивановной продолжались, и я становился обладателем новых историй о великих предках Прохоровой и эпизодов из жизни Рихтера.
* * *Всего этого, конечно, поведать на Новодевичьем было невозможно. И тогда я понял, что пришло время для новой книги…
* * *Последний раз я разговаривал с Верой Ивановной накануне Нового, 2013, года. Випе, как называли мою героиню близкие, объединив первые буквы имени, отчества и фамилии, оставалось жить всего три недели.
Когда пришло известие, что Веры Прохоровой не стало, я вспомнил нашу долгую беседу в день ее рождения, оказавшийся последним.
26 июня 2012 года моей героине исполнилось 94 года.
Я позвонил, чтобы поздравить Веру Ивановну – с днем рождения и с тем, что наша книга «Четыре друга на фоне столетия» вот уже второй месяц входит в десятку бестселлеров Москвы.
Но получилось, что поздравления выслушивал я.
«Сколько неправды можно услышать о Рихтере, Нагибине или всевозможных рассуждений о Пастернаке, которые себе позволяют люди, не прочитавшие ни одного его стихотворения. Ложь о великих стала привычным делом. И мне, имевшей счастье лично знать этих выдающихся людей, отрадно осознавать, что я смогла рассказать о них ту правду, которую знала.
Я – человек слабый. И не могла должным образом отреагировать на ту грязь, которая льется на Рихтера. А потому в своей слабости обращалась к Богу. И он послал мне вас», – сказала Вера Ивановна.
Она призналась, что не ожидала такого феноменального успеха, который имеет книга «Четыре друга на фоне столетия». Даже кое-кто из близких, кто поначалу отнесся с некоей ревностью к тому, что мемуары Прохоровой записал кто-то другой, потом, как рассказала Вера Ивановна, приходил к ней и просил подписать книги для своих друзей и коллег.
Мы проговорили, кажется, больше часа.
Было уже заметно, что Вера Ивановна устала. Да и надо было уступить место другим – дозвониться до Прохоровой в день ее рождения пытаются, кажется, десятки людей.
В конце разговора я еще раз поздравил Випу с днем рождения. И вновь услышал в ответ: «Это вам спасибо. Потому что если бы не ваша книга, то и поздравлять меня было бы не с чем»…
Странно, между нами было почти шестьдесят лет разницы, но я никогда не воспринимал Веру Ивановну старушкой. И бабушку она мне никогда не напоминала. Для меня Випа была, скорее, старшим товарищем. У бабушки ведь не спросишь, как поступить в момент каких-то личных проблем. А у подруги можно. Я спрашивал, и Вера Ивановна давала советы, поддерживающие меня и сегодня.
Как-то она подписала мне свое фото словами, которые я запомнил: «When winter comes, can spring be far behind» (в переводе: «Когда придет зима, весна будет далеко позади»).
Иногда наш разговор прерывал звонок телефона. И Вера Ивановна, извинившись, подолгу говорила со своими бывшими учениками, звонившими ей со всего мира.
«Слава, как тебе Израиль? Был в Иерусалиме? Нет, я не поеду. Не хочу видеть, как на Крестном Пути продают сувениры. Как представлю, что увижу там палаточки… Нет, спасибо! Для меня он останется в рисунках Гюстава Доре, на фотографиях путешественников прошлого. Это Святой город».
Как-то Вере Ивановне позвонила бывшая ученица, принявшая монашеский постриг. Випа обрадованно начала разговор, но, услышав известие, едва не вскрикнула: «Как умерла? А что, сердце? Это же святой человек!..»
Положив трубку, пояснила, что только что не стало Веры Миллионщиковой.
«Она – удивительная женщина. Верно говорят, не стоит земля без праведников. Вера – врач, организовала хоспис для находящихся на последней стадии рака. Говорила медсестрам: я буду пытаться сделать повыше зарплату, но если замечу, что кто-то осмелился на взятку – ищите другую работу. И вот ее нет. Я никогда не могла смириться с потерями…»
* * *Веры Ивановны не стало 20 января 2013 года.
Ей оставалось жить десять дней, она уже была слаба, не вставала. Но стоило заговорить с ней, скажем, о Елене Сергеевне Булгаковой, как Вера Ивановна тут же откликалась и с улыбкой начинала вспоминать свои встречи с вдовой Булгакова.
Всего за две недели до смерти она говорила приятельнице: «Я Набокову готова простить все грехи за его блистательную речь о Диккенсе». А на вопрос о том, как она себя чувствует, неизменно отвечала: «Деточка, Господь еще терпит».
* * *Пересматривая уже опубликованные воспоминания Випы и поправляя какие-то закравшиеся неточности и опечатки, я обнаружил новые диктофонные записи наших бесед, которые не вошли в ту, имевшую читательский успех, публикацию.
* * *Какая магия у диктофонной записи – на фоне позвякивания чайных ложечек и чашек с блюдцами (конечно же, хозяйка традиционно готовила чай, раскладывая на столике в «берлоге», как она называла свою квартиру, всевозможные сладости) звучит голос Веры Ивановны, и вновь оживают воспоминания…
* * *Однажды я решил взять у Веры Ивановны интервью, вооружившись опросником Марселя Пруста. Сегодня ее ответы я воспринимал уже по-иному.
– Какие добродетели вы цените больше всего?
– Доброту. Очень широкую, которая дает нам силу быть счастливыми. Умение простить, забыть плохое. Веру в Бога.
– Какие качества вы цените больше всего в мужчине?
– Совпадение внутреннего и внешнего, которое часто называется обаянием.
Тепло, честность перед самим собой, верность тому, что ты любишь.
И смелость, мужество.
– Какие качества цените в женщине?
– Те, которые у меня начисто отсутствуют. Быть источником спокойствия, порядка, уюта. Умение приготовить. У меня же всегда все было наоборот.
– Ваша главная черта?
– Находиться между тысячами огней. Это гипербола, конечно, но близка к истине.
Две мои подруги, которых я люблю, не сошлись между собой. И когда я защищаю одну, то другая обижается.
У меня и в школе так было. С одной компанией дружила, а другая компания, тоже дорогая мне, этих людей на дух не переносила. И я вечно ломала голову, с кем из них встречать Новый год. Даже ловила себя на мысли: «Лучше бы была в праздники больна».
У меня нет характера настоящего. Понимаю, что кто-то не прав, но любить не перестаю.
Думать о лучшем – это для меня главное. Потому я так благодарна своим родителям: они нацелили меня на хорошее.
Самое страшное для меня – это предательство и жестокость. Эти две вещи для меня невыносимы.
– К каким порокам испытываете наибольшее снисхождение?
– К тем, которые называют «прегрешение невольное». Если обозлился, обругал кто-то. К вспыльчивости.
– Есть любимое изречение?
– Ищите хорошее. Look for the best in people.
– Как бы вы хотели умереть?
– В мире со всеми. Успеть проститься. Булгаков говорил: «Прости меня, Господи, при ми меня».
Хотела бы умереть, чтобы меня все простили.
И в сознании. Знаете, я столько наслушалась в лагере нецензурных выражений, что они где-то у меня отложились. Хотя я их никогда не употребляла.
Думаю, а вдруг в последние минуты Господь отнимет остатки разума и я начну выражаться? Тогда, сказала жене племянника Ане, закрывай двери и выгоняй людей.
– Что скажете Господу, когда окажетесь перед ним?
– Скажу: «Господи, прости меня». Я поздно, но сознаю свои пригрешения.
Понятие о рае, где праведники сияют как светильники, мне чуждо. Но я верю в вечную жизнь души. Это я почувствовала еще в лагере.
* * *Я никогда не забываю о Випе, наших встречах. Ее слова и поступки для меня – лучшее доказательство того, что добро всегда сильнее. Это, наверное, и есть основное правило «Жизни по шкале Рихтера».
Не знаю, случайно ли, но работу над этой книгой я закончил 20 января, ровно два года спустя после ухода Веры Ивановны. А увидит свет она в год столетия Святослава Рихтера, ее Светика. Теперь уже нашего.
Игорь Оболенский,
www.igorobolensky.com
20.01.2015
Пролог
Эти записи я начал делать в 1999 году.
Поначалу хотел просто сделать очерк для газеты.
Но потом понял, что из монологов моей собеседницы может получиться настоящая биография XX века.
В этой книге много действующих лиц: Борис Пастернак и Михаил Булгаков, Константин Станиславский и Марина Цветаева, знаменитый профессор Московской консерватории Генрих Нейгауз и сталинский нарком Ежов, Юрий Нагибин и Белла Ахмадулина, художники Валентин Серов и Роберт Фальк, академик Андрей Сахаров и министр культуры Екатерина Фурцева и многие другие – великие и не очень – персонажи.
Но главных героев всего двое. Вера Ивановна Прохорова, удивительная женщина, чья судьба пропустила через себя все коллизии и трагедии ушедшего столетия.
И пианист Святослав Рихтер, чья жизнь оказалась неразрывно связана с Верой Ивановной.
Выдающийся пианист Генрих Нейгауз, учитель и друг Рихтера, в одном из своих писем ему писал: «Мне бы следовало лет пятьдесят писать, "набивая руку", чтобы написать о тебе хорошо и верно».
Я осмелился поставить точку в этой книге через одиннадцать лет… Правда, в итоге она оказалась многоточием.
* * *Святослав Рихтер жил не один.
Камерная певица Нина Дорлиак стала для пианиста гражданской супругой. Но самым близким человеком для Рихтера на протяжении почти шести десятилетий оставалась Вера Прохорова.
Может, потому, что познакомились они, когда Светик, как его называла Вера Ивановна, только-только приехал в Москву. И все у них еще было впереди – у Рихтера слава и плата за свой великий талант, а у Прохоровой – годы лагерей, потом освобождение, работа в Институте иностранных языков и дружба со Светиком.
Випа (так, по инициалам имени, отчества и фамилии, ее называют близкие люди) всю жизнь прожила одна. И Рихтер неизменно приходил в ее маленькую комнату на улице Фурманова, а затем в такую же небольшую, правда, уже отдельную квартирку в Сивцевом Вражке.
* * *Меня с Верой Ивановной познакомил друг. «Випа дружила с Рихтером и хочет тебе рассказать о нем. Может, ты потом что-нибудь напишешь».
Вере Ивановне действительно было что рассказать. И, как оказалось, не только о Рихтере.
Когда зимой 1999 года я только перешагнул порог дома Прохоровой, мне вспомнилось точное, не потерявшее с годами яркости, высказывание Виктора Шкловского. Знаменитый писатель в свое время сравнил дверь квартиры Лили Брик с обложкой книги, которую ему посчастливилось приоткрыть.
Впервые придя к Вере Ивановне, я еще не знал, какие удивительные истории предстоит мне услышать. Но сразу почувствовал, что произошла Встреча, о которой можно только мечтать.
Слушая и записывая монологи своей собеседницы, я удивлялся только первое время. А потом, привыкнув к тому, что Прохорова видела и знала едва ли не всех выдающихся людей прошлого (двадцатого) века (со знаковыми же фигурами века девятнадцатого она была связана родственными узами), я уже просто приходил и предлагал: «А давайте сегодня поговорим о Пастернаке». И Вера Ивановна тут же откликалась на мою просьбу и начинала свой рассказ.
Иногда я действовал наудачу, спрашивал: «А вы видели Булгакова?»
И получал в ответ невозмутимое: «Ну как же, мы ведь были соседями».
И далее следовал монолог о писателе и его жене, с которой, как оказалось, Вера Ивановна тоже была в хороших отношениях.
Иногда я ловил себя на желании поправить Прохорову, мол, официально считается, что то, о чем она говорит, обстояло совсем по-другому.
Но вовремя одергивал себя. В конце концов, я об этом читал в книге, а Прохорова видела своими глазами или, по меньшей мере, слышала от тех, кто видел. И потом, мы ведь не писали с ней учебник истории. Скорее, у нас получалась «книга судеб».
Вера Ивановна рассказывала то, что знала. И то, что могла знать только она.
* * *Она никогда не была замужем.
Но и одна, кажется, бывала не часто – то и дело к ней забегал кто-нибудь из студентов или родственников.
Однажды я застал у Прохоровой ее двоюродную внучку. Улучив момент, когда хозяйка отлучилась на кухню – каждый раз она настойчиво требовала, чтобы наши разговоры сопровождались чаепитием, – внучка неожиданно и, как мне показалось, даже с какой-то злобой произнесла: «О Рихтере, значит, расспрашиваете? А вы знаете, что он сломал моей бабушке жизнь? Потому что самое ценное, что было в ее жизни, – это открытки, чемодан с которыми лежит под ее кроватью?!».
В этот момент в комнату вернулась Вера Ивановна.
Внучка, не желая продолжать начатую тему, убежала по каким-то своим делам. И больше наши пути с ней не пересекались.
Но я ее слова запомнил. Тем более что, как оказалось, она сказала правду – открытками Рихтера Вера Ивановна действительно дорожила.
Я приходил к Вере Ивановне много раз.
Перед тем как начать разговор, мы неизменно собирались выпить чаю. Расставляли чашки, раскладывали конфеты, пирожные и, налив в электрический чайник воду, включали его.
Но почти никогда до чая не доходило. Потому что, только открыв мне дверь, Прохорова едва ли не сразу начинала что-то рассказывать. И, кажется, полностью переносилась в свое прошлое.
Как-то она заметила: «Я ведь пережила всех, о ком вспоминаю. Нет ни Светика, ни Бориса Леонидовича, ни Зины, ни Юры Нагибина, ни Роберта Рафаиловича. Пустота вокруг. А я, как ни странно, жива. Может, для того, чтобы успеть рассказать о них?».
* * *И она вспоминала.
Чашку с уже остывшим и ставшим иссиня-черным от забытого в нем пакетика с заваркой чаем Вера Ивановна замечала только через пару часов.
Вера Ивановна оказалась неповторимой рассказчицей.
Когда мы только познакомились, ей уже был 81 год. Достойный возраст для человека с прекрасной памятью и завидным чувством юмора. Но и за те годы, в течение которых мы делали эту книгу, она, кажется, почти не изменилась. То же поразительное внимание к деталям судеб своих великих современников, цепкость памяти и ироничное отношение к себе.
Во время одной из наших встреч ей по телефону позвонил кто-то из племянниц. Узнав тему нашей беседы (мы говорили об отречении Николая II и роли, которую в этом сыграл двоюродный дед Прохоровой), девушка строго, как мне показалось, поправила неточность Веры Ивановны в датах.
Та виновато улыбнулась и произнесла в трубку: «Да, я оговорилась. Но белые медведи склероза, о которых ты подумала, еще только на пути ко мне».
* * *После того как Прохоровой исполнилось 90 лет, мне стало страшно набирать номер ее домашнего телефона. Я боялся, что мне просто не ответят. Или трубку возьмет уже совсем другой человек.
И как же я был счастлив, когда Вера Ивановна поднимала трубку и своим ставшим для меня уже родным голосом привычно произносила скороговоркой: «Але-але-але». На вопрос о том, как она себя чувствует, отвечала: «Все еще жива, как ни странно».
А узнав о том, что я звоню из Грузии, где сейчас уже жарко, интересовалась: «Я надеюсь, только в плане температуры?».
* * *Когда я приезжал в Москву, мы снова встречались. Привычно ставили чайник и так же традиционно о нем забывали.
Я приносил с собой диктофон и чистую тетрадь, в которой было записано только два слова – имя и фамилия очередного великого знакомого Прохоровой. Каждый раз, слушая ее, я понимал, что Вера Ивановна – это мой клад.
И моя книга…
* * *Сама Прохорова называла этот труд «сборником бесед» – я спрашивал и записывал, а она отвечала и рассказывала. Когда рукопись первого издания должна была отправиться в типографию, я попросил Веру Ивановну написать несколько строк, которые бы предваряли публикацию. Она откликнулась на мою просьбу.
«Слава Богу», – отвечаю я сегодня на вопрос, как поживаю. Я родилась в 1918 году, и повидать мне довелось немало. Жизнь была непростой, и случалось в ней всякое.
Но все-таки я могу назвать себя счастливым человеком, так как судьба баловала меня встречами и знакомствами с удивительными людьми, у меня были замечательные родители, дяди и тети, бабушки и дедушки.
Конечно, мне есть о чем вспомнить. Но о том, что из этих воспоминаний может родиться книга, я даже не задумывалась. Хотя бы просто потому, что сама никогда не смогла бы этого сделать.
Этот сборник родился в результате наших бесед с Игорем Оболенским.
Все началось просто с разговора о Святославе Рихтере, самом близком и дорогом мне человеке. И как-то самой собой переросло в беседы о тех прекрасных людях, которых мне посчастливилось знать.
Игорю оказались интересны мои истории. А меня приятно удивили его аккуратность, внимание и настойчивость, с которыми он – признаюсь честно, неожиданно для меня – взялся за их описание.
Так, собственно, и родилась эта книга.
Вера Прохорова
1. Х.2011».
Часть первая
Вера и слава
Глава первая
Випа
– Видите, фотографию «лесенкой», на которой по росту от самого взрослого к самому малому изображена семья Прохоровых? – спросила Вера Ивановна во время нашей первой встречи, усаживая меня рядом с книжной полкой, на которой были расставлены фотографии и иконы. – Она сейчас висит во всех коридорах Трехгорки. Повесили, когда дедушка перестал считаться хищником.
Я потом преподавала у них язык. Когда на фабрике узнали, что я педагог английского, пригласили. Я поинтересовалась, какой уровень учеников. «Самый высокий, – ответили мне. – Есть даже директор института». А я имела в виду уровень языка…
ВЕРА ПРОХОРОВА
Родилась 30 сентября 1918 года в Москве.
Отец – Иван Прохоров, последний владелец Прохоровской Трехгорной мануфактурой. Умер в 1927 году, похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы.
Мать – Надежда Гучкова, преподаватель английского языка. Умерла в 1946 году, похоронена на Ваганьковском кладбище.
Прабабушка со стороны отца – Варвара Прохорова, двоюродная сестра Константина Станиславского. Похоронена в семейном мавзолее на территории Новодевичьего монастыря.
Двоюродный дядя со стороны отца – Александр Алехин, четвертый чемпион мира по шахматам.
Прадед со стороны матери – Петр Боткин, купец первой гильдии, владелец крупной чайной фирмы.
Бабушка со стороны матери – Вера Петровна Боткина.
Двоюродная бабушка – Надежда Петровна Боткина, жена художника Ильи Остроухова, коллекционера и первого хранителя Третьяковской галереи.
Двоюродная бабушка – Мария Петровна Боткина, жена поэта Афанасия Фета.
Двоюродный дед – Сергей Петрович Боткин, врач, лейб-медик императоров Александра Второго и Александра Третьего. (Его сыновья тоже стали врачами: Евгений – лейб-медик Николая II, расстрелянный в 1918 году вместе с царской семьей в Екатеринбурге; Александр – военный моряк, врач, путешественник, женат на Марии, дочери коллекционера Павла Третьякова)
Дед со стороны матери – Николай Гучков, московский городской голова, депутат Государственной думы. Умер в эмиграции в Париже, похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
Двоюродный дед со стороны матери – Александр Гучков, председатель Третьей Государственной думы, военный министр во Временном правительстве Александра Керенского. Его женой была Мария Зилоти, сестра композитора Сергея Рахманинова. Умер в эмиграции в Париже и похоронен в колумбарии на кладбище Пер-Лашез.
Закончила Московский институт иностранных языков. 17 декабря 1938 года состоялась первая встреча со Святославом Рихтером.
В 1951 году осуждена по 58 статье за «измену Родине» и приговорена к 10 годам лишения свободы.
В 1956 году реабилитирована.
Преподаватель Московского института иностранных языков имени Мориса Тереза.
* * *Так бывает, что в одном человеке сплетается столько имен и судеб. Хотя порою, когда я пытался пересказать друзьям истории, которые поведала мне Вера Ивановна, они с недоверием переспрашивали: «Как это возможно – и Боткины, и Гучковы, и Прохоровы, и Станиславский с Алехиным, и Фет, и Рихтер с Булгаковым, и все они были связаны?»
Я бы сам не поверил, если бы не везение и счастье повстречать Веру Ивановну. Она действительно знала всех – с кем-то дружила и виделась, а о ком-то слышала, что называется, из первых уст.
Но для меня в Прохоровой сплетены не только имена и судьбы. Для меня она эталон или даже единица измерения интеллигентности. Вот я бы прям так и определял глубокого и настоящего человека, скажем, в «пять Прохоровых». А если он пустой и никчемный, то – «ноль Прохоровых». Вы потом, надеюсь, поймете, почему я так говорю.
А еще для меня Вера Ивановна – лицо настоящей России. Не с картинки или плаката, а истинной, с фотографии – самой реальной и не отретушированной. И не той «которую мы потеряли», а той, которая сама себя сберегла – несмотря ни на что, выстояла и самим своим существованием дает надежду.
И дело здесь не в великих предках Прохоровой или ее легендарных друзьях. Дело в самой Вере Ивановне и истории ее жизни.
С одной стороны меня, конечно, удивило, что никто не догадался написать о ней книгу. Но с другой – обрадовало.
Потому что это смог сделать я…
* * *Когда работа над рукописью была завершена, я стал думать, каким жанром ее можно определить? Ведь мы говорили и о самой Вере Ивановне, ее семье и близких, она рассказывала о своих друзьях и знакомых. Но при этом во всех наших встречах основной темой и главным героем оставался Рихтер.
Один из учеников Генриха Нейгауза (тоже, кстати, приходившегося моей собеседнице родственником – Генрих Густавович был женат на тетке Прохоровой со стороны отца), Яков Зак, ярко сказал после одного из выступлений Рихтера: «Есть на свете музыка первозданная, возвышенная и чистая, простая и ясная, как природа; пришли люди и стали ее разукрашивать, писать на ней всякие узоры, напяливать на нее разные маски и платья, всячески извращать ее смысл. И вот появился Святослав и как бы одним движением руки снял с нее все эти наросты, и музыка опять стала ясной, простой и чистой…»
О Рихтере написана не одна книга. Но почти всюду великий музыкант предстает этаким человеком-монументом, живой образ которого почти намертво заслоняют те самые «наросты», которые, по определению Зака (записанному, кстати, и опубликованному Генрихом Нейгаузом в статье о Рихтере аж в 1946 году), «извращают смысл» самого Рихтера.
Монологи Веры Прохоровой «одним движением» ее памяти, уникальной для человека столь солидного года рождения, снимают все эти наросты.
И не только с Рихтера, но и с устоявшихся в нашем восприятии не менее монументальных образов его гениальных современников, которые тоже появятся на этих страницах…
* * *– Я помню себя с двухлетнего возраста. К нам на дачу часто приезжали мои кузены. На них были розовые нарядные кофточки, в которых они скаты вались по лестничным перилам. Потом, много лет спустя, они мне подтвердили, что действительно в детстве у них были розовые кофточки.
Родилась я в Москве, в доме на Трех горах, где располагалась мануфактура Прохоровых. Меня несколько лет назад приглашали туда вместе с другими оставшимися в живых потомками Прохоровых. Показали часы напольные «Биг-Бен» из кабинета деда.
– Как приятно, – ответила я.
Какая-то старушка рассказывала мне, что помнит дедушку – встретила его в магазине при фабрике… Моего отца, Ивана Прохорова, ставшего после революции управляющим собственной фабрикой – Трехгорной мануфактурой, национализированной большевиками, едва не расстреляли. Из-за отсутствия в кассе денег он выдал рабочим зарплату мануфактурой и был арестован ВЧК. Когда чекисты дали ему ознакомиться со смертным приговором, он просмотрел его и подписал: «Прочел с удовольствием».