Дневники и письма

Предисловие к первой части

Елены Рачинской

«Фриз жизни» – нить, связавшая воедино эту часть книги, подобно тому, как, по словам Мунка, изогнутая береговая линия Осгорстранна[1] связывает воедино сам «Фриз». В подборке текстов мы следуем тематической очередности, задуманной художником для развески полотен на выставке Сецессиона 1902 года[2]. Художник разделил картины на три группы: «Любовь», которая в свою очередь делится на две подгруппы – «Семя любви» и «Расцвет и гибель любви», – «Страх перед жизнью» и «Смерть».

В разделе представлены записи Мунка как об истории создания «Фриза», так и о событиях, впечатлениях, чувствах и идеях, легших в его основу, – от коротких заметок на разрозненных листках до плотно заполненных мелким почерком записных книжек и машинописных текстов, которые художник готовил к печати.

Композиционный центр подборки образует «Иллюстрированный дневник», где от трагических воспоминаний о матери Мунк сразу переходит к рассказу о своей первой любви – о событиях лета и осени 1885 года, тем самым помещая феномен любви в контекст страха и смерти. Выполненные карандашом и тушью дневниковые зарисовки эпизодов из детства и юности, впечатлений, исполненных радости и счастья, тревоги и отчаяния, стали первыми набросками изобразительного воплощения мотивов «Фриза».

В конце жизни Мунк охарактеризовал свои записи так: «Заметки, которые я делал всю жизнь, – не дневник в обыденном смысле этого слова – это отчасти довольно продолжительные пассажи о потрясших мою душу событиях и впечатлениях – отчасти стихотворения в прозе».

Е. Рачинская

Машинописная подборка выдержек из дневников. Не датирована

Создание «Фриза жизни»

<…>

Сен-Клу, 1889[3]

Danseuse espagnole[4] – 1 франк – Позвольте пройти.

Вытянутый зал – с обеих сторон галереи – под галереями круглые столики – люди сидят и выпивают – сплошь цилиндры – лишь изредка дамские шляпки.

В дальнем конце над цилиндрами, над клубами сизого табачного дыма ходит по канату крохотная женщина в лиловом трико.

Я прохаживаюсь между стоящими зрителями – высматриваю красивое девичье лицо – нет, не то – вот это вроде ничего.

Когда девушка замечает, что я смотрю на нее, ее лицо застывает, превращается в маску, она смотрит прямо перед собой.

Раздаются аплодисменты – лиловая танцовщица с улыбкой кланяется и исчезает.

Следующим номером цыганский хор. – Любовь и ненависть, тоска и примирение – и прекрасные мечты – нежная музыка сливается с красками. Все краски – кулисы с зелеными пальмами и синим морем – яркие цвета цыганских нарядов – в сизой пелене табачного дыма.

Музыка и краски целиком и полностью завладевают моими мыслями. Нежная мелодия уносит их на легких облаках в мир радостной светлой мечты.

Я должен что-то создать – я чувствовал, у меня получится – словно фокус – я придам созданию форму своими руками.

Они еще увидят.

Крепкая обнаженная рука – склоненная загорелая шея – на его вздымающуюся грудь кладет свою голову молодая женщина.

Она закрывает глаза – рот приоткрыт, губы подрагивают – она вслушивается в слова, которые он шепчет, зарывшись лицом в ее длинные распущенные волосы.

Я напишу так, как увидел нынче, только в синеватой дымке.

В сие мгновение эти двое себе не принадлежат, они лишь звенья в цепи тысяч поколений, что связывают один род с другим.

Иллюстрация в дневнике

И люди почувствуют святость и власть этого мгновения и снимут перед ним шляпу, как в церкви.

Я напишу серию таких картин. Довольно писать интерьеры, мужчин за чтением и женщин за вязанием. Надо писать живых людей, которые чувствуют и дышат, страдают и любят.

Я почувствовал, что должен это сделать. – У меня получится. – Плоть примет форму, цвета оживут. —

Настал перерыв – музыка смолкла. Мне стало немного грустно.

Я вспомнил, сколько раз прежде я чувствовал нечто похожее, а когда заканчивал картину – люди покачивали головами и улыбались.

И вот я снова на Итальянском бульваре – белые электрические лампы, желтые газовые фонари – тысячи чужих лиц, в электрическом свете похожих на привидения.

Три года спустя я собрал несколько эскизов и картин во фриз – впервые их показали в Берлине в 1893 году. «Крик» – «Поцелуй» – «Вампир – „Любящая женщина“»[5] (см. Иллюстрации).

Это было во времена реализма и импрессионизма[6]. —

Случалось, я в болезненном душевном волнении или в радостном настроении находил пейзаж, который мне хотелось написать. – Я приносил мольберт – устанавливал его и писал картину с натуры. —

Картина получалась неплохая – но написать я хотел совсем не то. – Не получалось у меня написать то, что я увидел в болезненно расстроенных чувствах или в радостном настроении. – Такое часто бывало. – И в таких случаях я начинал соскребать все, что написал – я искал в памяти ту самую первую картину – первое впечатление – и пытался вернуть его.

Когда я впервые увидел больного ребенка – бледное лицо в обрамлении ярко-рыжих волос на фоне белой подушки, – у меня возникло впечатление, которое во время работы исчезло. —

На холсте получилась другая картина. – В течение года я переписывал картину множество раз – соскребал краску, щедро смачивал растворителем, снова и снова пытался выразить то первое впечатление – прозрачную, бледную кожу на белом фоне, дрожащие губы, дрожащие руки. —

Может, я выписал кресло и стакан слишком тщательно и это отвлекает от головы? – Когда я смотрел на картину, первым, что я видел, были стакан и прочие детали. – Может, стоило их убрать вовсе? – Нет, вроде бы они углубляют и усиливают впечатление от головы. – Я наполовину соскреб окружающие детали, превратив их в бесформенную массу, – остались голова и стакан.

К тому же я обнаружил, что на восприятие картины влияют мои собственные ресницы. – Поэтому я наметил их как тени на поверхности. – Голова стала своего рода картиной. – На картине проступили волнистые линии – периферия – с головой в центре. Эти волнистые линии я впоследствии применял часто.

Вконец изнуренный, я остановился. – Мне почти удалось воссоздать первое впечатление – я многого добился – дрожащие губы – прозрачная кожа – усталые глаза – но работа была не завершена – цвет – картина была бледно-серой. – Она была тяжелой, как свинец.

Снова я брался за нее и в 1895, и в 1906. – Тогда мне удалось ввести более яркие цвета, как мне и хотелось. – Я написал три разные картины. – Они не похожи друг на друга, и каждая по-своему помогает передать мои чувства от того первого впечатления.

В «Весне» – больная девочка с матерью у открытого окна, в которое льются потоки солнечного света – я распрощался с импрессионизмом и реализмом.

В «Больном ребенке» (см. Иллюстрации) я проторил себе новый путь – для моего творчества она стала прорывом. – Бóльшая часть того, что я потом создал, зародилась в этой картине.

Ни одна картина не вызывала в Норвегии такого негодования. – Когда я в день открытия вошел в зал, где она висела, перед ней собралась толпа народу – слышались выкрики и смех. —

Когда я снова вышел на улицу, там стояли молодые художники-натуралисты с их главарем Венцелем. – Он был самым восхваляемым художником того времени. – То был его лучший период, в нашем музее есть несколько отличных его картин того периода. —

– Шарлатан! – выкрикнул он мне прямо в лицо.

– Отличная картина! Поздравляю! – сказал Людвиг Мейер[7]. Он был одним из немногих, у кого нашлось для картины доброе слово.

«Афтенпостен» смаковала оскорбления и гнусности. —

И все же эта враждебная искусству газета удовлетворяет своего рода потребность – ведь и подручный палача приносит пользу. – У «Афтенпостен» всегда будет свой Юнас Раск[8]. – Люди такого сорта малевали немного кисточкой и получали средненькие оценки за сочинения в школе. Юнаса Раска изгнали Таулов[9] и Кристиан Крог[10]. – Они были людьми влиятельными. – К тому же Таулов считался выходцем из высших кругов – он был сыном богатого аптекаря, – так что в «Афтенпостен» его побаивались.

Да что толку. Место старого занял новый Юнас Раск – и так будет всегда – теперь там Хауг[11]. – И чего его гнать? – Что он сидит там, наверное, не его ошибка. – Животные массы, кормящие «Афтенпостен», требуют такого. – Прогонишь этого, они подберут туда другого – такого же несносного – животные массы имеют право требовать – они же платят за газеты.

Этим людям подавай на завтрак освежеванных юных художников – это для них своего рода закуска.

Негодование – ладно, главное знать, от кого оно исходит.

Как-то вечером я шел по дороге – с одной стороны подо мной раскинулись город и фьорд. Уставший и больной – я стоял и смотрел на фьорд. – Садилось солнце – облака окрасились красным – как кровь. – Я почувствовал, будто природу пронзил крик – мне казалось, я слышал крик. – И я написал эту картину – написал облака как настоящую кровь. – Цвета кричали. – Во «Фризе жизни» это стало картиной «Крик»[12].

Я писал картину за картиной, пытаясь выразить впечатление, возникшее в минуту потрясения – пытался передать линии и цвета такими, какими они сохранились на внутренней оболочке глаза – на сетчатке. —

Я писал лишь то, что запомнил, ничего не добавляя – без деталей, которых у меня уже не было перед глазами. – Отсюда простота картины – кажущаяся пустота. —

Выписывая линии и формы, нанося краски, как я их увидел во взволнованном состоянии, – я хотел, чтобы мое взволнованное состояние прозвучало как в записи на фонографе.

Так рождались картины «Фриза жизни». И многие другие.

Осенью 1895 года у меня была выставка у Бломквиста[13]. – Картины вызвали страшный переполох. – Требовали бойкота – призвать полицию. —

Как-то раз я повстречал в зале Ибсена[14]. – Он подошел ко мне. Весьма любопытно, сказал он. Поверьте – это справедливо в отношении нас обоих – чем больше у вас будет врагов, тем больше вы приобретете друзей. —

Пришлось обойти с ним весь зал – ему непременно требовалось осмотреть каждую картину. Я выставлял немалую часть «Фриза жизни».

Меланхоличный юноша на берегу[15] – «Мадонна» – «Крик» – «Страх» – «Ревность» – Три женщины (или «Три возраста женщины») белой ночью.

В особенности его заинтересовали «Три возраста женщины» – Он попросил объяснить.

Женщина мечтающая – Женщина, жаждущая жизни – Бледная женщина-монашка за деревьями. —

Его позабавили мои портреты – как я усилил характерные черты – на грани карикатуры.

Несколько лет спустя Ибсен написал «Когда мы, мертвые, пробуждаемся»[16]. —

Произведение скульптора не окончено – оно где-то за границей. – Я обнаружил много мотивов, похожих на мои картины во «Фризе жизни».

Мужчина из «Меланхолии», что сидит меж камней, склонив голову. —

«Ревность» – Поляк[17], лежащий с пулей в голове. —

«Три возраста женщины» – Женщина в белом, мечтающая о жизни – Ирене. – Женщина, полная жизни – нагая – Майя. Женщина скорби – ее взгляд меж стволов – судьба Ирены, сестры милосердия. —

Иллюстрация в дневнике

Три женщины неоднократно встречаются в драмах Ибсена – как и в моих картинах. – Светлой летней ночью женщину в черном видели в саду с Иреной, нагой или в каком-то купальном костюме. Объятое желанием тело белеет на фоне черного цвета скорби – в загадочном свете белой ночи – жизнь и смерть, день и ночь идут рука об руку.

В драме Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» упоминаются и портреты скульптора – карикатурные – звериные морды, которые заказчики получали в придачу.

Цельный образ произведения скульптора «Восстание из мертвых» распался – так случилось и с моим творением. —

Часть картин попала в Берген, в собрание Расмуса Мейера[18], часть – в Национальный музей в Осло. В те годы, когда я создавал свое творение, мне не было оказано никакой поддержки для его завершения – в результате интриг и обструкции оно было раздроблено.

– Только теперь мне удалось собрать части воедино, чтобы оно более или менее стало похоже на то, каким задумывалось двадцать лет назад – но и теперь это всего лишь торс.

<…>

Иллюстрация в дневнике

Машинописная заметка

1918–1919

Людям совершенно невдомек, что значит название «Фриз жизни» – но соль ведь не в названии. Откровенно говоря, когда я пишу картины, я в последнюю очередь думаю о названии, и название «Фриз жизни» понадобилось мне скорее для того, чтобы намекнуть на содержание, чем для того, чтобы исчерпывающе описать его значение.

Само собой разумеется, что я отнюдь не намерен передать в нем целую жизнь.

Фриз задуман как поэма о жизни, любви и смерти. Мотив самой крупной картины – двое, мужчина и женщина, в лесу – несколько отходит от идеи остальных частей, однако без него фриз непредставим, как пояс без пряжки. Это картина жизни как смерти, леса, который питается мертвыми, и города, который вырастает за кронами деревьев. Здесь изображены мощь и плодородие жизни.

Замысел большинства из этих картин возник у меня, как уже было сказано, еще в юности, более 30 лет назад, но эта идея так захватила меня, что я с тех пор никогда ее не оставлял, хотя не получал ни малейшего поощрения к продолжению этой работы, не говоря уже о каком-либо ободрении от тех, кто, казалось бы, мог бы быть заинтересован в том, чтобы увидеть всю серию собранной в одном зале. Поэтому многие картины из серии были с течением лет проданы по отдельности – часть в собрание Расмуса Мейера, часть в Национальную галерею, в том числе «Пепел» и «Танец жизни», «Крик», «Смерть в комнате больного» и «Мадонна» (см. Иллюстрации); одноименные картины, выставленные здесь, – это позднейшие воспроизведения тех же мотивов.

Некоторые рецензенты пытались доказать, что идейное содержание этого фриза сформировалось под влиянием немецких идей и моего общения со Стриндбергом в Берлине; вышеописанные сведения, надеюсь, достаточны для того, чтобы опровергнуть это утверждение. Само эмоциональное содержание различных частей фриза напрямую вытекает из переломной эпохи восьмидесятых годов и возникло как реакция на преобладавший в те годы реализм.

Фриз задуман как серия декоративных картин, которые в целом должны представить образ жизни как таковой. Сквозь них тянется изогнутая линия побережья, за которым лежит море, вечно находящееся в движении, а под кронами деревьев разворачивается многообразие жизни, с ее радостями и печалями.

По моей задумке, фриз должен был быть представлен в таком зале, который давал бы ему подходящее архитектурное обрамление, так, чтобы каждая его часть занимала подобающее ей место, не нарушая при этом целостности впечатления; но, к сожалению, до сих пор так и не нашлось никого, кто вызвался бы осуществить этот план.

«Фриз жизни» следует также рассматривать в связи с оформлением актового зала Университета – фриз во многом предвосхитил эти работы, и без него они, возможно, вовсе не были бы созданы. Благодаря ему у меня развилось оформительское чутье. Эти работы также объединяет идейное содержание. «Фриз жизни» крупным планом изображает печали и радости отдельного человека, а полотна в ауле Университета – великие предвечные силы.

«Фриз жизни» и работы для университетской аулы пересекаются в картине «Мужчина и Женщина» (см. Иллюстрации – «Обмен веществ»), где на заднем плане изображены лес и золотой город.

Его нельзя назвать законченным, так как он все время находился в работе, с долгими перерывами. Поскольку я работал над ним в течение долго времени, он, разумеется, неоднороден по технике. – Многие из этих картин я воспринимал как эскизы и намеревался придать всей серии большее единообразие, лишь когда нашлось бы подходящее помещение.

Теперь я вновь выставляю свой фриз, во-первых, потому, что считаю его слишком хорошим произведением, чтобы о нем можно было забыть, а во-вторых, потому, что в течение всех этих лет он имел для меня, в чисто художественном отношении, такое большое значение, что я сам хочу видеть его целиком.

Из недатированной записной книжки

Своим искусством я пытался объяснить жизнь и ее смысл самому себе – и хотел помочь разобраться в жизни другим. – Мне всегда лучше работалось над картинами о себе. —

Я выставлял их вместе и чувствовал, что отдельные картины связаны друг с другом содержанием. – Когда их выставляешь вместе, они сразу начинают звучать и воспринимаются по-другому, нежели по отдельности. Они образуют симфонию.

Так я решил писать фризы.

Из разрозненных заметок

1918

Фриз, как мне кажется, вполне может иметь воздействие, аналогичное воздействию симфонии. Он может взмывать к свету и нырять в темные глубины. Его сила может местами расти, местами падать. И все равно сквозь все картины могут раздаваться и отражаться друг в друге одни и те же звуки, и там и тут могут прорываться пронзительные ноты, барабанные дроби.