Великие жены великих людей

Знаменитый итальянский кинорежиссер Антониони Микеланджело снял великие фильмы, и они все – о любви. Эта любовь – неуловима. Его мужчина и женщина никогда не могут соединиться в одно, они всегда живут по касательной, каждый сам по себе – и только в моменты страсти приближаются друг к другу. На одно мгновение.

Поразительно – его реальная жизнь была такой же. Их любовь с Моникой Витти – глубокая, чувственная, подкрепленная общим творческим союзом – не объединяла, а разъединяла: они даже жили по-отдельности, встречаясь лишь иногда – и закончилась разрывом.

Антониони было под шестьдесят, когда он встретил Энрику Фико. С ней он прожил почти сорок лет, и это был союз, построенный совершенно по другим правилам. Они стали целым. Он не покидал ее, и она никогда не оставляла великого маэстро – ни в горе, ни в радости.

Объяснить эту метаморфозу, произошедшую с Антониони, можно сотней разных причин. Но одна – очевидна. Он встретил именно Энрику.

Энрика Фико и великий итальянский режиссер Антониони Микеланджело познакомились в кафе «Розатти» в 1972 году. Кафе «Розатти» находится на Пьяцца-дель-пополо – площади в центре Рима. С моим другом Сашей Зелеранским, человеком суперпродвинутом в области кино и блестящим переводчиком, мы специально пришли в это место. Потому что я хотела(!) ощутить романтику отношений двух людей сроком давности почти в полвека… Никакой романтики, надо сказать, не ощущалось – пока не полил дождь. Покинуть столик стало невозможно, официанты вежливо не торопили со счетом, а с веранды, где мы сидели, открывался вид на площадь, которая из-за дождя совершенно опустела…

Сардиния. 1972 г. Фото Микеланджело Антониони

Встреча

Сначала я увидела, как Микеланджело паркуется на другой стороне Пьяцца-дель-пополо. У него был зеленый «Фиат». Я наблюдала, как он выходит из машины, платит за парковку и переходит через площадь. Это была прямо сцена из кино. Как в его фильмах, когда просто ставят камеру и камера фиксирует ситуацию. Чтобы пересечь площадь, нужно несколько минут, и все это время перед Микеланджело было пустое пространство – ни машин, ни людей… Но в этом фильме режиссером была я – хозяйкой своего времени и положения: ведь я его видела, а он меня нет. Ни особых чувств, ни эмоций я не испытывала, хотя могла бы: Микеланджело был знаменит как Висконти или Феллини, он был всемирно известным человеком… Я просто сказала себе: вот идет Антониони. Он был очень, очень красивый. Очень элегантный и нервный. Он был красивым до последних своих дней: особенное тело, особенная кожа… А тогда я всего лишь хотела познакомиться и получить работу.

Он был очень удивлен, увидев нас сидящими на улице, на веранде. Был январь, и было очень холодно. Он спросил «как дела», а я избежала вежливого обращения и перешла на «ты». Он отнесся ко мне так, будто я была старше его, а я отнеслась к нему, будто он был моложе меня. И такими наши взаимоотношения оставались всегда. В тот день мне было восемнадцать, а ему – пятьдесят девять. Он был на сорок лет старше меня.

Когда я впервые услышала эту историю? Возможно, мне рассказала ее Лора Гуэрра, жена Тонино – великого итальянца, создавшего вместе с Антониони и Феллини, не только целое направление в мировом кинематографе, но и особую эстетику кино. А возможно, и эстетику целой эпохи. Лора так иногда шутит: мы не можем хандрить, ведь за нами – эпоха! Кстати, именно Лора познакомила меня с Энрикой. Посмотри, сказала она мне, это жена Антониони. Был день рождения Тонино, восемьдесят седьмой или восемьдесят шестой, и Энрика приехала поздравить друга своего покойного мужа в Пеннабили – родной город Тонино. Был поздний вечер, центр Пеннабили был украшен в честь Тонино фонариками и гирляндами, как к Рождеству… Все что-то ели и пили на улице, хохотали, открывали шампанское, а я еще подумала: какие у этой Энрике красивые ноги… Она была в мини-юбке, которая ей очень шла, с копной светлых волос, очень молодая и вся какая-то искрящаяся. Тоже пила шампанское и громко смеялась. Честно говоря, я была разочарована, я всегда думала, что рядом с эстетом Антониони должно находиться также все только сверхэстетское, неестественное и немного аномальное… А эта женщина была абсолютно естественной и абсолютно нормальной, очень живой и близкой. И значит – она ему не подходила. Почему я так думала? Да просто потому, что ничего тогда не понимала ни про итальянцев, ни про Антониони, ни про кино. Да и вообще про жизнь мало что понимала…

Микеланджело Антониони и Тонино Гуэрра в Узбекистане

Но, наверное, все-таки я услышала историю ее встречи с Антониони от самой Энрике. Потому что только она могла рассказать ее так поэтично и одновременно просто. Да и я со временем поняла: настоящая красота, настоящая эстетика проста и лаконична. И – полна жизни. Именно такой оказалась Энрика, когда я ее узнала лучше…

Детство

Я родилась недалеко от Портофино, и в шестнадцать мы приезжали туда каждый вечер и находились там до самой зари. Пили, пели, играли на гитаре. Это было наше поколение. Мы родились в Портофино. На Лигурийское побережье мы ездили по фантастической красоты узким дорогам и с очень большой скоростью. Я сама «не рулила», меня отпускали – «с друзьями».

Моя мать была очень утонченной женщиной, из богатой семьи, из Генуи. После войны ее семья переехала в провинцию, где мама встретилась с моим отцом. Он был командиром партизанского отряда во время войны. Отец был очень важным человеком, очень сильным и очень красивым. Он ездил на охоту, и это было предметом моей гордости. Я всегда, сколько себя помню, была влюблена в отца. И тот момент, когда я была особенно влюблена, его не стало. Он умер, когда мне было семь лет, погиб в автокатастрофе. Он что-то грузил в автомобиль, проезжала еще одна машина и сбила его. Это была трагедия моей жизни. Ужасная, невосполнимая потеря. Может быть, я искала ему замену?

Во мне есть кое-что от матери – вдруг (всегда некстати!) проявляются ее утонченные, светские манеры, но отца во мне больше, от него я унаследовала силу «человека земли». Когда он умер, матери пришлось пойти работать. Она взяла меня и моего брата, и мы переехала в Милан. Там она занималась пиаром в архитектуре. Так что, в школу я пошла уже в Милане.

Я ненавидела Милан всей душой, потому что родилась у моря. Там я могла спать со звуком волн в ушах, могла видеть сад, животных, цветы, собак, кур, кроликов, птиц… Я могла когда угодно обнять дедушку и бабушку. В своем Портофино я жила свободно и в абсолютной красоте. Милан же бросал мне вызов. Здесь я уже не была умнее всех в школе, не могла все время наслаждаться жизнью, здесь все было не так просто и легко. Здесь вообще все было по-другому. Но я благодарна моей матери за то, что она привезла меня в Милан. Во-первых, я получила очень хорошее образование. Я обучалась в художественной школе: пошла туда, потому что в классической не оказалось мест. Мать сказала, что если в обычной школе мест нет, то нужно идти в художественную. Почему в художественную? А почему нет? Это было совпадение, но ведь ни что не случайно в этом мире. Это оказалось прекрасное место для меня, там учились одаренные люди, художники, архитекторы. Нам преподавали рисунок, композицию, историю искусств… Изучить все это было для меня очень полезно, например, я до сих пор рисую, знаю живопись, архитектуру. Но в тот день, когда я окончила школу, я уехала из Милана. Я сказала моей матери: «Извини, я покидаю тебя, покидаю дом. Но мне тут не нравится!» И поехала в Рим.

Мы прилетели в Рим поздно ночью и остались ночевать прямо в аэропорту, в гостинице «Хилтон». А ранним утром, на автомобиле, взятом напрокат, поехали в Умбрию, где у нас была назначена встреча с Энрикой. Сначала – по хайвэю на Флоренцию, потом – на Сполето и Перуджо, выехали по указатели в «Треви» и оказались в Боваро Пиджи. Именно здесь почти сорок лет назад великий итальянский маэстро и его юная подруга приобрели дом, чтобы спасаться от летнего зноя, который четыре десятилетия назад причинял страданий жителям Рима не меньше, чем сегодня. Эта самая Бовара Пиджа оказалась обыкновенной итальянской деревней с выжженной от солнца травой, по которой ходили козы и куры. От русского села она отличалась, пожалуй, только наличием большого числа оливковых деревьев и небольшим количеством очень качественных тратторий.

С тех пор как не стало Микеланджело, Энрика проводит здесь самые жаркие месяцы лета. Как правило, в одиночестве. И нам вообще-то сильно повезло, потому что свои редкие интервью она обычно дает в Риме и этот дом Антониони мало кто видел. Здесь есть его картины, мебель, которую он сделал сам, его книги и вещи. Дом, предназначенный для воспоминаний, хотела сказать я своему другу. Но промолчала.

Накануне

До встречи с Антониони я видела два его фильма, но он сам значил для меня, может быть, больше, чем для других людей. Его первая документальная книга тогда лежала около моей кровати, перед тем как заснуть, я рассматривала фотографии в ней. Я не была знатоком кино, но его фильмы, его эстетика меня увлекали. Висконти был старый, а Микеланджело был молодой, он понимал нас, наше поколение. Мы познакомились с ним в тот год, когда он заканчивал «Забрийски пойнт» и был погружен в мир молодежного протеста, наркотиков и рок-музыки. Он жил в Лос-Анджелесе, а я в Милане, но у нас был общий мир, общий круг интересов. Он был немолодым человеком по годам, но по сути, по своему опыту – подростком, да он всегда оставался подростком, даже когда был зрелым в своем искусстве, в своем творчестве. Да и как мужчина он всегда оставался подростком. К счастью.

В нашей компании в Портофино мы попробовали все наркотики. Это не было мое, но я хотела именно попробовать. Это была борьба, противостояние, протест. Но не зависимость. Меня всегда удивляло, что, даже когда мы были «навеселе», пили, мой ум оставался ясным. Я никогда не западала на это. Попробовать и испытать. Ничего больше.

Мне было шестнадцать. Мы пошли на маяк, который стоял в конце залива в Портофино. Там очень красивая пешеходная тропа. По ней нужно идти полчаса наверх до того места, где стоит маяк, и это очень высоко. И когда мы дошли до маяка, были уже сильно «под кайфом». И вот я села на этой высокой скале: закат, море подо мной. Я сидела на самом краю. Корабли заходили в порт, много кораблей – яхты и рыбаки. И вместо того, чтобы заходить в порт, они шли в меня, и мне казалось, что я впитываю в себя впечатления и опыт людей, которые находятся на кораблях, на яхтах… И богатые люди рассказывают мне о своих женах, которые их ждут. Это было невероятно – встретить всех этих людей с их историями! Уже потом, когда мы стали вместе с Микеланджело, и он познакомил меня со своими друзьями – художниками, писателями, поэтами и музыкантами, – я поняла, что каждый из них наполнен такого рода историями и все, что они создают в своем искусстве происходит из этого материала – из историй, которые внутри их. Вот это как раз я испытала, когда корабли как бы входили в меня со всеми их людьми, со всеми их историями: чтобы все эти истории и рассказы сделались моими.

Я начала думать о том, что мне делать в жизни только после того, как окончила школу. Надо было делать выбор. А я не знала какой… Все было хорошо для меня – живопись, скульптура, артистический путь, кино… А музыка? Музыка в 70-х была великолепная, лучшая музыка, я считаю. И еще я хотела путешествовать… Но главное – я была свободной женщиной! Ни отца, ни матери, ни денег, ни любовника, ни мужа, ни детей – свобода! Полная свобода! Это было здорово! Я была красива, здорова, счастлива, странна, умна, и у меня была сильная личность. Я могла казаться сладкой и доброй, но у меня был некий гнев – я хотела знать и испытать все, и никто меня не мог остановить. У меня не было никакого страха…

В своем удивительном – наполненном воспоминаниями – тихом и прохладном доме в Боваро Пиджи Энрика совсем не бездельничает. Она пишет книгу. Я спросила, можно ли уже что-то прочесть, может быть, опубликовать? Мой вопрос оказался преждевременным. «Я не могу пока закончить эту свою повесть. Потому что я хочу рассказать про Энрике без Антониони, а этой Энрике еще нет. Нет новой жизни, она еще не началась. Мы с ним остаемся в большой взаимосвязи, и, думаю, так будет всегда, никогда не закончится. Но за эти пять лет – я начала книгу через год после смерти Микеланджело – я все же сильно изменилась, и наши отношения с ним меняются. Я сегодня чувствую себя такой, какой была в начале жизни, незадолго до встречи с Микеланджело: мне снова кажется, что я приготовилась для чего-то. Это означает, что я, возможно, допишу эту книгу. А еще это означает, что я смогу жить дальше без него. Но – с ним».

Любовь

Итак – впереди меня ждала новая жизнь, и я была в Риме. Остановилась у друзей, которые были актерами. Наши разговоры часто вертелись вокруг кино: Феллини, Висконти, Антониони… Однажды я встретила Микеланджело на улице на площади Испании, на углу с Виа дель Корсо. Он стоял там и с кем-то разговаривал, когда мы проходили мимо с моим молодым человеком. Я взглянула на Микеланджело, он увидел меня, наши взгляды встретились, и я подумала: «Это же Антониони!» – и продолжила свой путь. Я была достаточно скромна, побоялась подойти к нему и сказать, что за месяц до этой встречи работала с художником: он показывал проектором картины, которые были сделаны на частях моего тела. Этот художник был знаком с Микеланджело и попросил его сделать презентацию к этому проекту. И когда я встретила его на улице, я подумала: «Вот это совпадение!» Я могла бы ему сказать, что я – та девушка, по поводу которой он делает презентацию у художника, я даже вернулась… Но его уже не было.

Через какое-то время я попросила этого художника помочь мне найти работу – мне очень нужны были тогда деньги. Художник сказал, что единственный человек, которого он знает в Риме, это – Микеланджело. Я ответила: «Хорошо, это – для меня!» – и попросила представить нас друг другу.

Сардиния. 1972 г. Фото Микеланджело Антониони

Так мы встретились в кафе «Розатти».

Я спросила у Микеланджело, есть ли у него работа для меня. А он, в свою очередь, поинтересовался, что я умею делать. Я сказала, что пока работаю продавщицей в магазине у моего друга, но зато разбираюсь в разных искусствах. Тогда он решил: «Хорошо, если ты умеешь работать с красками, то сможешь помочь с костюмами в моем новом фильме». Мы договорились, что он позвонит мне и пригласит на обед, где мы переговорим о фильме и «посмотрим».

Он позвонил мне через три дня. Я не хотела ждать, потому что не надеялась, что он позвонит. Я не хотела с ним встречаться, поскольку он был гораздо старше меня. На третий день я сказала себе: он не позвонит! Но он позвонил – в субботу, в 8.30 утра, в тот момент я спала.

Кто-то ответил на звонок, и он сказал: «Доброе утро! Это Микеланджело Антониони». Мои друзья-актеры были счастливы, потому что подумали, что он звонит им. Но он попросил к телефону меня и сказал: «Я хочу пригласить тебя на обед. Ты хочешь пойти туда, где много народа, или наоборот?» Я ответила: «Туда, где много народа».

И что вы думаете – мы пришли в ресторан, который был абсолютно пуст! Но зато в нем подавали еду из города Феррара, где он родился. Зачем он тогда спрашивал, куда я хочу пойти? Обидеться я не успела. Он стал мне рассказывать об Америке: о пустыне, о Большом Каньоне, долине памятников, его взаимоотношениях с индейцами, с Карлосом Кастанеда. К тому времени я, кстати, прочитала все книги Кастанеда. Он рассказывал о том, как работал с «Пинк Флойд» во время озвучки «Забрийского пойнта». Они играли свою музыку перед экраном, целыми днями не выходя из студии, а Микеланджело должен был бегать и доставать для них марихуану, чтобы они играли. Он рассказывал очень увлекательно. В конце ужина Микеланджело сказал мне: «Ты человек, которого я хотел встретить». Я спросила: «Почему?». Он ответил, что я умею слушать.

В тот момент он был одинок. Отношения с Клэр Пеплоу, сейчас она жена Бернардо Бертолуччи, приближались к концу. Они встретились во время съемок в Лондоне. Антониони был сильно в нее влюблен. Даже Моника Витти бросила Микеланджело – так сильно он влюбился в Клэр. Но Клэр не хотела жить в Риме, а Микеланджело не хотел жить в Лондоне. Они никак не могли соединиться. Вот почему он хотел, чтобы был человек, который мог слушать его.

Дома в Умбрии

В ресторане он сказал, что у него дома есть большая коллекция современного искусства, и спросил, не хочу ли я посмотреть. Я ответила: «Да, конечно». Мы пошли в его квартиру, где я до сих пор живу. У него были фантастические работы Джорджо де Кирико, Фрэнсиса Бэкона, Моранди… Мы сидели, курили марихуану. Он спросил меня: «Какую из этих картин ты предпочитаешь?» Я сказала: «Кирико». Потом мы пошли в постель. Это было легко, как съесть кусок пирога. Я спала с ним, мы были вместе, не чувствовалось никакой разницы в возрасте между нами, и было полное единение. Утром, когда я собралась уходить, он сказал: «Оставайся здесь». Я возразила ему: «Я свободная женщина, я иду домой». И пошла, и даже какое-то время еще пыталась быть свободной и независимой, но он постоянно звонил мне. Он хотел, чтобы я была там с ним. Но я еще была не готова.

Узнав, что я еду к Энрике, Лора поведала мне две истории. Две эти пары – Гуэрра и Антониони – дружили много лет, Микеланджело и Тонино вместе создали дюжину киношедевров, в саду Энрике стоят две каменные доски, на одной написано: «Лора и Тонино», а на другой – «Энрика и Микеланджело». Просто так стоят – для красоты и памяти. Но истории не об этом. Одна – о свадьбе. Тонино женился на Лоре в Москве, а Антониони был свидетелем на церемонии бракосочетания. Так вот эту самую церемонию он практически сорвал, потому, что стал умирать от смеха и «прыскать» когда женщина в строгом костюме указкой подозвала молодых расписаться в журнале, а потом, тыча той же указкой им в грудь, прочитала мораль о правах и обязанностях советской супружеской пары.