Составление Л. Салтыковой, В. Максимова
С. Михалков. Самый главный великан
В книге использованы фотографии из семейного архива С.В. Михалкова, а также работы Ю. Аракчеева, С. Берменьева, Н. Кочнева, В. Рапопорта.
Издательство благодарит за предоставленные материалы М. Степанову
«Я – писатель Михалков…»
Из книги «Я был советским писателем»[1]
Я, гражданин бывшего Советского Союза, бывший советский писатель Сергей Владимирович Михалков, родился в царской России, в городе Москве тринадцатого марта (двадцать восьмого февраля по ст. ст.) 1913 года. Первые свои шаги сделал в доме № 6 по улице Волхонке, что неподалеку от Кремля. В старом справочнике московских домовладельцев сказано: «Волхонка. Дом № 6. Домовладелец Сергей Владимирович Михалков (брат моего деда). Строительная контора С. Маршак». Странное предзнаменование, связавшее эти две фамилии спустя двадцать лет!
Помню, как няня Груша водила меня гулять в Александровский сад, к храму Христа Спасителя… Но прежде несколько слов о моем отце.
«Владимира Александровича Михалкова я знаю в течение двадцати лет. Судьбе было угодно за это время сталкивать нас в самых разнообразных жизненных положениях. Я был его учителем, добрым знакомым, поверенным в делах и, наконец, подчиненным. Владимир Александрович глубоко порядочный человек, неутомимый работник, весьма опытный и талантливый администратор. Я совершенно уверен в том, что Владимир Александрович будет ценнейшим работником у Вас в Управлении».
Я держу в руках пожелтевшую от времени служебную записку, датированную тридцать первым марта 1923 года, и память воскрешает образ моего отца, не дожившего даже до своего пятидесятилетия. Умер он в городе Геогриевске на Северном Кавказе от крупозного воспаления легких двадцать четвертого декабря 1932 года. Были бы тогда, в начале тридцатых годов, на вооружении нашей медицины антибиотики, может, и дожил бы до наших дней этот полный творческой энергии, целеустремленный и бесконечно преданный своему любимому делу человек.
Когда я думаю об отце, мысль невольно ведет меня в более отдаленное прошлое. Хочется вспомнить об отце отца, о дедах, прадедах, пращурах. На ум приходят пушкинские строки «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», за которыми – мысль поэта о том, что каждый человек должен быть неравнодушен к истории своей семьи, своего рода, знать, какое участие принимали его предки в истории Отечества.
Со временем это побудило меня заинтересоваться моей родословной. Оказалось, что в различных архивах нашей страны хранится большое количество старинных документов Михалковых.
Михалковы – древний русский род, ведущий свое начало, согласно старинному преданию, из Литвы. Как известно, в XIV веке западные русские земли оказались под властью великого княжества Литовского. В XV веке многие русские жители этого края, избегая притеснений со стороны литовских феодалов, не желая переходить в католичество, растворяться в чужой им этнической среде и терять свою принадлежность к русскому народу, переселялись на Русь – в Москву, Тверь и другие города.
Выехал в первой половине XV века из Литвы в Тверь, на службу к великому князю Ивану Михайловичу Тверскому, и некто Марк Демидович. От его потомков Киндыревых «ответвились» Михалковы.
«Михалковы в свойстве с Шестовыми, родом Великой Старицы Марфы Ивановны, матери Царя Михаила Федоровича. Первым «постельничим» вновь избранного Царя был человек ему не сторонний, а именно Михалков.
Связи Михалкова с Шестовым не объясняют ли этот выбор, так как постельничие были люди Царям не чужие».
Так записано в сборнике «Старина и новизна» (книга XVII, 1914 г.).
Боковые ответвления генеалогического древа рода Михалковых ведут к ближайшим родственным связям с Толстыми и к дальним… выходят к Янковским (к Н.В. Гоголю).
В разное время Михалковы проявляли себя на самых разных поприщах военной и государственной службы. Многие из них пролили свою кровь в боях за Отечество, иные оставили о себе память как видные деятели русской культуры.
В допетровские времена были среди Михалковых и простые воины, и «служилые люди», и в разных чинах «люди начальные».
Первый постельничий молодого царя Михаила Федоровича – Константин Иванович Михалков – был наместником трети Московской (умер в 1628 г.).
Федор Иванович Михалков служил воеводой в Романове, Тотьме и Чебоксарах. В Смутное время, в годы иноземного нашествия на Русь, он, по выражению тех времен, «не покривил» и сохранил верность Отечеству, за что ему в 1613 году «за службу против польских и литовских людей» и за «московское сидение» была пожалована вотчина «по приговору» боярина князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского.
В Государственном Историческом музее в Москве, Российском государственном историческом архиве Санкт-Петербурга, Государственном архиве Ярославской области, в ряде других архивов России, в том числе и в ЦГАЛИ, хранится большой семейный архив Михалковых (грамоты, челобитные, около 14 тысяч листов семейной переписки от середины XVII до начала XX века). По этим документам можно проследить жизненный путь многих представителей древнего русского рода. В г. Рыбинске, рядом с которым в селе Петровское была усадьба моих предков, есть музей, почти полностью состоящий из предметов, когда-то принадлежащих нашему роду. Так вот в запасниках этого музея обнаружены иконы, которые являют собой духовную ценность нашей семьи. Думаю, особый интерес представляют две иконы, а именно: «Спас Нерукотворный» и «Богоматерь Владимирская».
На обороте первой иконы написано: «Сим образом благословил сына своего Сергей Владимирович Михалков двадцать девятого августа 1881 года. Этот образ принадлежал стольнику и постельничему Константину Михалкову – четвероюродному брату царя Михаила Федоровича Романова».
На обороте второй иконы есть надпись чернилами: «Сим образом благословили служителя своего Феофана Григорьева г-н Сергей Владимирович Михалков и супруга его Мария Сергеевна Михалкова в 1830 году апреля двадцать седьмого дня, а написан оный образ около 1650 года прадедушкой Сергея Владимировича Михалкова Петром Дмитриевичем Михалковым, что в Петровском близ Рыбинска».
Даже в лихие годы октябрьского переворота, когда национализировалось имущество владельцев усадеб, единственное, что им оставляли, – это духовную ценность, семейные иконы. Полагаю, что данным иконам не место в запаснике краеведческого музея: они должны находиться в нашей семье и переходить по семейной линии от поколения к поколению. У меня есть дети, внуки и даже правнуки, и я хотел бы, чтобы жизнь их была освящена той духовной Верой, которую несли семейные иконы их славным предкам.
Как пример служения нашему Отечеству можно привести судьбу Дмитрия Васильевича Михалкова, умершего в 1684 году. За свою сорокалетнюю службу Отечеству этот русский воин участвовал во многих походах во время русско-шведской и русско-польской войн середины XVII века. В неудачном для России Конотопском сражении 1659 года был тяжело ранен. «И на том Конотопском бою в приход хана Крымского, – пишет своей рукой Д.В. Михалков, – я… тяжело ранен саблею великою раною – больше половины пересечена шея на великую… силу и голова на плечах удержалась». Несмотря на тяжелое ранение, воин оставался в строю и вновь был ранен во время жарких боев между русскими войсками и татарской армией везира Кара-Мустафы под Чигирином летом 1678 года.
Продолжали Михалковы служить Родине в разных армейских чинах в допетровское и послепетровское время.
В эпоху Петра в знаменитый Семеновский полк был записан солдатом Петр Дмитриевич Михалков. В этом полку он, как гласит документ о его отставке, «во всех походах был везде безотлучно» и вышел в отставку в 1715 году в чине подпоручика.
Мой прапрадед, Сергей Владимирович Михалков (1789–1843), прошел путь в Семеновском полку от унтер-офицера до подпоручика, отличился в сражениях против наполеоновских войск под Аустерлицем в 1805 году, при Фридланде в 1807 году, за что был награжден боевыми орденами России.
Заметный след в истории русской культуры оставил его сын и мой прадед, действительный статский советник Владимир Сергеевич Михалков (1817–1900), женатый на княжне Елизавете Николаевне Голицыной. Он блестяще окончил в 1839 году Дерптский университет. В архиве этого университета (г. Тарту) до сих пор хранится его конкурсное сочинение на тему «Об американской системе наказания», удостоенное золотой медали. Высокообразованный человек, он посвятил себя деятельности на ниве народного образования, приобрел широкую известность как крупный коллекционер и владелец одной из лучших частных библиотек России.
«Достигнув преклонного возраста, желая не только сохранить свое собрание, но и предоставить его в общественное пользование, B.C. Михалков позаботился о его будущем и сделал соответствующие завещательные распоряжения», – писала рыбинская «Верхневолжская правда» (двенадцатого октября 1986 года) в статье «Село Петровское и его обитатели», сопровождая статью портретом моего прадеда.
Мой дед, Александр Владимирович Михалков, штаб-ротмистр Кавалергардского полка, страдал душевным заболеванием, связанным с потрясением после смерти жены, и потому сам он был в отставке, а имущество его под опекой. Опекуном был назначен генерал-лейтенант В.Ф. Джунковский. Будучи в должности товарища министра внутренних дел, Джунковский снискал уважение в революционных рабочих кругах, и когда в первые послереволюционные годы он был арестован Чека, делегация рабочих добилась его освобождения. Последние годы своей жизни Джунковский был церковным старостой в одном из приходов Москвы. В тридцать седьмом году его вновь арестовали, и он разделил участь многих представителей своего класса. В.Ф. Джунковский был моим крестным отцом.
Мой отец, Владимир Александрович Михалков, получил образование на юридическом факультете Московского университета. Он выполнил волю своего деда, и родовая библиотека в 1910 году влилась в основной фонд Библиотеки Академии наук в Петербурге, где и хранится по сей день.
Помню себя ребенком в родовом имении Назарьево под Москвой. Я стою с няней возле дома, а отец со второго этажа бросает мне красивую конфету – «Чернослив в шоколаде».
Помню октябрьские дни семнадцатого года, когда с улицы доносилось «Вихри враждебные веют над нами» и мама уводила детей в комнаты с окнами, выходящими во двор.
Помню усатого городового Петра Васильевича с «селедкой» на боку, навещавшего нашу квартиру по престольным праздникам. Ему подносили чарку.
Помню себя в имении Ольгино в Амбросиевске, области войска Донского. В комнате пахнет персиками, разложенными по всему полу большой комнаты с выходом в сад, и охрану из донских казаков.
До сих пор целы и находятся под охраной государства могилы моих предков: прадеда, прабабки и брата прадеда, похороненных возле Назарьевского храма. Храм, до сих пор не восстановленный, занят под всевозможные бытовые службы, а сам дом усадьбы вошел в комплекс санатория им. Куйбышева. Я недавно отдыхал в этом санатории и гулял по тем же дорожкам, по которым когда-то бегал в коротких штанишках.
Мне было одиннадцать лет, когда умер В.И. Ленин. Спустя пятнадцать лет, в 1939 году, мне был вручен в Кремле первый орден Ленина…
* * *В первые годы становления советской власти разрушенное народное хозяйство страны нуждалось в помощи образованных специалистов – представителей русской интеллигенции.
Мой отец оказался в их числе. Энергичный, деловой и дальновидный человек, начав фактически с нуля, отец стал впоследствии одним из основоположников промышленного птицеводства страны. В 1932 году ему была предложена кафедра профессора в Воронежском сельскохозяйственном институте. Он дал согласие, но в Воронеж переехать не успел. В том же году он умер в г. Георгиевске от воспаления легких.
Двадцать шестого декабря 1986 года в Тимирязевской сельскохозяйственной академии состоялось юбилейное заседание, посвященное 100-летию со дня рождения известного ученого-птицевода В.А Михалкова.
* * *1925-й год.
Мне двенадцать лет. Я хожу по домам подмосковного поселка Жаворонки и предлагаю приобрести брошюру под названием «Что нужно знать крестьянину-птицеводу». Брошюра издана Книгосоюзом. Автор ее – мой отец.
Человек по своей натуре масштабный и инициативный, он был одержим идеей перестройки мелкого крестьянского птицеводства в крупное государственное. Уже вторая книга отца называлась: «Почему в Америке куры хорошо несутся?»
Однажды мы получили из-за границы, кажется, из Лондона, оригинальную посылку: в ней лежал упакованный в вату десяток крупных яиц. Яйца поделили между курами-наседками. Три яйца оказались «болтунами», зато из остальных вывелись… утята! Это были предвестники ставшей потом столь популярной у нас в стране породы яйценосных уток «индийский бегун», ярым поклонником и пропагандистом которых был мой отец.
Вспоминается и другой семейный случай, на этот раз характеризующий моральные устои моего отца. Мне, тринадцатилетнему юнцу, посчастливилось выиграть в лотерее московского ГУМа… бутылку портвейна! Гордый своей удачей, я вернулся домой и простодушно протянул ее отцу:
– Это тебе, папа!
– Где ты ее взял? – спросил отец.
– Выиграл в лотерее!
Отец молча вышел во двор, на моих глазах отбил горлышко бутылки об угол мусорного ящика и, вылив вино на землю, спокойно, но веско сказал:
– Никогда не играй! Запомни!
И я на всю жизнь запомнил…
* * *Моя мать, Ольга Михайловна Михалкова, урожденная Глебова. Ее предки тоже служили на военной и государственной службе, активно участвовали в походах и войнах, которые приходилось вести России. Достаточно вспомнить прадеда моей матери. Михаила Петровича Глебова (1789–1852), участника Отечественной войны 1812 года, заслужившего в сражении при Гельзберге двадцать девятого мая 1814 года золотое оружие с надписью «За храбрость». Женщина безгранично добрая, мягкая и беззаветно преданная семье, она в прошлом была сестрой милосердия, некоторое время учительствовала, а затем целиком посвятила себя мужу и детям. Семья наша жила очень скромно – всегда на что-то недоставало денег, и матери хватало забот: надо было воспитывать меня и моих младших братьев, Александра и Михаила, помогать отцу в его неутомимом изобретательстве всевозможных механических кормушек и других приспособлений для разведения домашней птицы. Большую часть своих гонораров за книги отец тратил на осуществление своих изобретений.
За заслуги отца мать получала персональную пенсию. Умерла мама в Москве, в 1943 году.
* * *Писать стихи я начал рано. Мне было немногим больше десяти лет, когда беспризорники, проникшие в нашу квартиру, похитили шкатулку с моими «сокровищами», среди которых, вместе с перочинным ножом и рогаткой, хранилась общая тетрадь с начисто переписанными первыми моими стихотворениями.
В 1945 году, в Горьком, после моего выступления в зале Горьковской филармонии знавшая когда-то нашу семью А.Н. Румянцева передала мне бог весть как сохранившиеся у нее восемь моих стихотворений, датированных 1924–1925 годами. Была среди них и моя первая басня. Она заканчивалась моралью:
Мораль сей басни такова:Что много тех людей на свете белом,Которым надо рассказать,Что людям лучше помогатьНе только словом, но и делом.Жили мы тогда круглый год в Подмосковье на даче, принадлежавшей неким Яковлевым, занимая первый этаж дома, одиноко стоявшего в запущенном парке. Ходить в школу было далеко, и потому первоначальное образование я получил в семье.
Рядом с дачей Яковлевых в небольшом флигеле жила семья, с которой мы дружили. Мы не знали, чем занимаются наши соседи, возвращающиеся порой ночью из города. Время было неспокойное, полное всевозможных слухов. Однажды осенней ночью дача и флигель были неожиданно окружены вооруженными людьми, а соседи арестованы. Они оказались членами преступной банды, орудовавшей в Москве.
Кто-то из знакомых порекомендовал родителям взять для присмотра за детьми оставшуюся без работы прибалтийскую немку. Эмма Ивановна Розенберг вошла в нашу семью и с присущей ей немецкой педантичностью взялась за воспитание своих подопечных. Я с душевной теплотой вспоминаю эту сухопарую, жилистую старую деву, заложившую в мой характер основы самодисциплины и обучившую меня немецкому языку настолько, что я еще в детстве мог свободно в первоисточнике читать Шиллера и Гете. Не прошли мимо меня и приключенческие романы немецкого автора Карла Мая. Я зачитывался ими при свете карманного фонаря, накрывшись с головой одеялом, в те часы, когда детям было положено спать.
Не обошлось в моем домашнем воспитании и без сельского священника. Две зимы кряду наезжал к нам на своей лошадке три раза в неделю молодой о. Борис, он же Борис Васильевич Смирнов (впоследствии был арестован и расстрелян). В его задачу входило преподавать мне основы географии, истории и русского языка.
По своей инициативе он попытался было занять меня и Законом Божьим, однако старания его были безуспешны, ибо «агитки» Демьяна Бедного начисто вытеснили из моей головы и Новый, и Ветхий Заветы.
В обычную школу я пошел с четвертого класса, после переезда семьи в Москву.
Я читал Маяковского, Есенина, Демьяна Бедного в газете «Копейка». Влияние именно этих поэтов наиболее сильно сказалось на моих детских поэтических опытах. Но больше всего я любил сказки Пушкина, басни Крылова, стихи Лермонтова и Некрасова.
Коротая вечера, я выпускал домашний «литературно-художественный» журнал, будучи одновременно и редактором, и художником, и единственным автором этого издания. Читателями моего журнала были домашние и ближайшие родственники, посещавшие нас.
Приведу одно их стихотворений, «опубликованных» в моем «журнале».
РЕКА
Как змея извиваясьМеж крутыми брегами,Течет речка в озераГолубыми водами.По брегам растут ивы,Что раскинули ветки,Посредине же речкиРыбаки тащат сети.Ее воды прозрачны.Дно песчано, глубоко.По брегам же местамиРастет кучкой осока.Верхоплавки играют.Щуки ходят кругами,Течет речка в озераГолубыми водами.Отец без моего ведома послал несколько стихотворений на отзыв известному московскому поэту Александру Безыменскому.
«У мальчика есть способности. Однако трудно сказать, будет ли он поэтом. Могу только посоветовать: пусть больше читает и продолжает писать стихи», – гласил ответ.
Домашние публикации меня не удовлетворяли. Я мечтал напечататься по-настоящему.
Сочинив однажды в стихах «Сказку про медведя», я переписал ее печатными буквами и направился в одно из московских издательств. Оно помещалось в небольшом особняке под № 7 по Гоголевскому бульвару. Это было частное издательство Мириманова, выпускавшее детские книжки. Волнуясь, вошел я в помещение, в котором приятно пахло типографской краской. Меня провели к «самому главному». Маленький щуплый старичок с козлиной бородкой, в толстовке, принял меня как настоящего автора. Он предложил мне сесть, мельком просмотрел рукопись и попросил оставить на несколько дней. На прощанье он протянул мне три рубля. Это был мой первый денежный аванс! Надо ли рассказывать, что я, выйдя за ворота, тут же оставил его у моссельпромщицы, торговавшей с лотка ирисками и соевыми батончиками. А спустя неделю я держал дрожащими пальцами напечатанный на издательском бланке ответ, в краткой, но убедительной форме отклонявший мою рукопись как непригодную для издания. Письмо было адресовано мне, однако сперва случайно попало в руки отца. Он не обратил внимания на инициалы адресата и вскрыл его. Не разобравшись, отец принял ответ издательства на свой счет – он как раз ждал письма из какого-то журнала, куда послал свою статью.
Сколько еще подобных отказов получил я из разных редакций, пока наконец в июльской книжке журнала «На подъеме» за 1928 год (г. Ростов-на-Дону) не появились мои первые «по-настоящему» напечатанные стихи!
ДОРОГА
Черный ветер гнет сухой ковыль.Плачет иволгой и днем и ночью,И рассказывают седую быльЗеленеющие бугры и кочки.Гнутся шпалы, опрокидываясь вдаль,Убегая серыми столбами.И когда мне ничего не жаль,Кочки кажутся верблюжьими горбами.«Очень не восхищайтесь, учитесь работать и шлите нам свои стихи», – писал мне, пятнадцатилетнему начинающему поэту, секретарь редакции, высылая в Пятигорск номер журнала (к этому времени наша семья переехала из Москвы в Пятигорск).
Город мой, Пятигорск!Мой приветливый городРуки к солнцу простер,Украшая Кавказ.И не зря говорят:Ты и близок и дорогТем, кто видел тебяХоть один только раз!Город мой, Пятигорск!Это в сумраке синемНеподвижный орелНа заветной скале.Здесь великий поэт —Сын великой России —В смертный час остывалНа горячей земле!Пятигорск, Пятигорск!Ставрополье родное!Золотые дубы на груди Машука,Строгий профиль Бештау —Вы повсюду со мною,Память сердца о васГлубока и крепка!Как я уже упоминал, в 1927 году Терселькредсоюзом на постоянную работу была приглашена из Москвы группа специалистов-птицеводов. Одним из первых откликнулся на этот призыв мой отец. Думаю, что он оставил Москву не без умысла: лучше было быть подальше от органов, следящих за «бывшими».
Мы поселились на окраине Ново-Пятигорска, в небольшом одноэтажном, сложенном из самана доме № 231 по Февральской улице, в непосредственной близости от ипподрома.
Большой знаток и любитель лошадей, отец брал нас – меня и моих братьев, Михаила и Александра, – по воскресеньям на скачки. В высоких желтых сапогах и в таком же желтом кожаном картузе, он сам походил скорее на заядлого «лошадника», чем на птицевода. Общительный и веселый, не терпящий никакой грубости в обращении, взыскательный к себе и другим, он всегда был окружен единомышленниками и учениками.
– Мне бы и в голову не пришло поехать работать на Терек, да разве устоишь, если Владимир Александрович приглашает?! – признался мне много лет спустя верный друг моего отца, зоотехник-селекционер И.Г. Зайцевский.
Отец целыми днями пропадал на птицефермах, на организованной им в первой в СССР инкубаторно-птицеводческой станции, в командировках по Терскому краю. В свободное время он изобретал, писал. Наибольшей известностью у птицеводов пользовались его работы: «Чем хороши и почему доходны белые леггорны», «Предварительное кормление яйценосных кур», «Что такое пекинская утка и какая от нее польза», «Новые пути кооперирования птицеводства», «Разведение уток, гусей, индеек» и другие популярные брошюры. Менее чем за десять лет было опубликовано около тридцати его работ.
Много лет спустя в журнале «Птицеводство» (№ 10, 1967 г.) я в числе ветеранов советского птицеводства увидел имя отца:
«В конце двадцатых годов Владимир Александрович переехал в г. Пятигорск, он стал работать в окружном животноводческом кооперативном союзе. Человек, обладавший исключительной творческой энергией, постоянным стремлением принести максимальную пользу, он не жалел времени и сил для внедрения в практику всего нового, прогрессивного, передачи своих знаний и опыта молодым специалистам. Его деятельность оставила заметный след в развитии птицеводства в Ставропольском крае…»
В 1966 году решением исполкома Пятигорского городского Совета депутатов трудящихся мне было присвоено звание «Почетный гражданин города Пятигорска», а в 1981 году – звание «Почетный гражданин города Георгиевска». Эти звания я мысленно делю сегодня со своим отцом.
Благосклонно относясь к моим литературным упражнениям, отец предложил мне как-то написать десяток четверостиший для сельскохозяйственных плакатов, посвященных птицеводству, автором которых он являлся. Я охотно выполнил заказ. Четверостишия, прославлявшие птицеводов и агитирующие за современные методы птицеводства, были опубликованы. Отец крепко пожал мне руку, и это рукопожатие было для меня дороже всякого гонорара.
К тому времени я уже стал автором краевой газеты «Терек», выходившей в Пятигорске. Первой моей публикацией в этой газете была «Казачья песня» (1929):
Качалась степь осокою.Гармонь рвала бока…Казачка черноокаяЛюбила казака…Я был зачислен в актив при Терской ассоциации пролетарских писателей (ТАПП), которой руководил в те годы известный на Тереке драматург Алексей Славянский. Это была колоритная фигура. Он ходил в черкеске с газырями, затянутый серебряным наборным поясом, при кинжале, и от всего его облика так и веяло казачьей удалью и гражданской войной.
Вспоминаются литературные вечера, на которых читали свои произведения пятигорские литераторы Воробьев, Трумпельдор и другие. Все они были значительно старше меня, чаще публиковались, но, к сожалению, не оставили большого следа в литературе последующих лет.
Многим обязан я моему школьному учителю русского языка и литературы А. Сафроненко, по-отечески поддержавшему меня в стремлении стать настоящим писателем.
– У нас был Лермонтов, теперь у нас Михалков! – любил он пошутить в нашей школьной аудитории.