Конечно, я невольно скосил глаза на ее бюст. Он был округл. Должно быть, в вырезе смотрелся очень недурно.
– Выигрыш оставался у меня. В конце концов хватило на аренду офиса в Нью-Йорке, на необходимое оборудование и на жалованье нескольким сотрудникам. Но в Америке женщине-детективу работать трудно. Слишком много предубеждения, слишком мало заказов. Восемь лет назад, после той поездки в Россию, я переместилась в Лондон. Там сегодня центр женской эмансипации. Англичанки были рады появлению женского сыскного агентства. Сначала передовые дамы нанимали меня просто из солидарности. Но со временем контора «Larr Investigations» заработала себе репутацию. Теперь к нам обращаются отнюдь не только женщины.
Мне захотелось спросить госпожу Ларр о самом главном: ради чего все-таки она занимается столь необычным и прямо скажем неприятным делом: возится в грязном, часто окровавленном белье общества, имеет дело с худшими представителями человечества, наконец рискует жизнью – как же в нашем ремесле без этого. Неужели только из-за денег?
– Что вас влечет: любовь к приключениям и разгадке тайн, мутные секреты людских душ, идиосинкразия к скучной повседневности? Или что-то иное?
Чтобы побудить ее к откровенности, я рассказал про свою приверженность Ордеру и закончил словами, которые произнес с большим чувством:
– Для меня нет высшего удовлетворения, чем одерживать победы, пускай маленькие, над темной стихией Хаоса.
– По вам видно, что вы не любите беспорядка, – кивнула Мари, несколько задев меня таким невозвышенным вердиктом.
– Я вижу в укрощении Хаоса смысл и развитие цивилизации, – с достоинством поправил ее я.
– Я тоже за развитие цивилизации, но вижу ее назначение в другом.
– В чем же?
– В защите слабых. От животного мира цивилизация отличается тем, что в ней выживают не только сильнейшие. Во всяком случае ныне, в начале двадцатого столетия, слабым есть, у кого искать защиту. Я предпочитаю дела, в которых кто-то беспомощный или беззащитный является жертвой. Вроде шестилетней девочки Даши Хвощовой. Это не принцип, не высокая цель, а, если угодно, эгоистическая потребность. Я давно поняла про себя, что я – защитница, такова моя суть. И я обеспечиваю себя тем эмоциональным кормом, который полезен моему организму.
Не знаю, что меня больше впечатлило – четкость формулировок, какой не ждешь от женщины, красота идеи или небрежное, почти циническое истолкование собственных мотивов. Но я был взволнован и тронут. Я будто увидел эту невозмутимую даму в совсем ином свете и преисполнился к ней искреннего, чуть ли не благоговейного уважения.
Продержалось оно впрочем недолго и скоро было истреблено инцидентом, вспоминать который мне очень неприятно.
Но я все равно вспоминаю.
IV
Я не знаю, кто занимался организацией нашего переезда, но, пока мы пересекали Францию и Германию, задержек не было.
В Париже маневренный локомотив перегнал вагон с Лионского вокзала на Восточный, где нас тут же прицепили к берлинскому экспрессу. На второй день к вечеру мы были уже на Шлезихер-банхоф. Ждать рейсового санкт-петербургского поезда пришлось бы двенадцать часов, мадам Хвощову это не устроило, и она взяла напрокат, по-видимому за баснословную плату, персональный паровоз. Он на большой скорости доставил нас к российской границе, в Вержболово. И тут европейские чудеса закончились. Началась Азия.
Поначалу она явила нам свой сладостный лик. Пограничный жандарм – несомненно умасленный щедрым бакшишем – носился как угорелый, исполняя повеления Алевтины Романовны. Паспортов и виз ни у кого не спросил, так что рубеж великой империи все мы, включая американских гражданок, пересекли безо всяких формальностей. До чего же удобно жить в России, если ты при большой власти или при больших деньгах, размышлял я.
Однако дальше азиатская рожа скорчила нам свою излюбленную гримасу, обдала смрадным дыханием Хаоса.
Еще в Берлине госпожа Хвощова получила телеграмму, что в Вержболове ее будет дожидаться специально заказанный паровоз. Он и дожидался. Только был не на ходу, потому что у него вдруг взял и треснул котел.
Пока наш вагон пересаживали с европейских тележек на русские, широкоосные, Алевтина Романовна наводила трепет на всё пограничное и железнодорожное начальство. Слушая ее гневный голос и угрозы «вывести всю шайку на чистую воду», я искренне сочувствовал местным разгильдяям, заглотившим мзду, но не удосужившимся вовремя проверить исправность паровоза. Ведь и я сам, увы, был жертвой собственной корыстности и непредусмотрительности.
В конце концов выяснилось, что в ремонтном депо есть одна резервная машина, но у нее не в порядке тормоза и ехать она может лишь на невысоких скоростях.
Хвощова велела, по ее выражению, «немедленно запрягать».
Запрягли и тут же, на рассвете, тронулись.
Машинист гнал поезд, состоявший из одного-единственного вагона, на всех парах. Я слышал, как перед отправлением бедняга пытался урезонить диктаторшу, объясняя, что на поворотах и особенно на спусках разгоняться больше сорока верст опасно, но обещание пятисот рублей, если через 15 часов мы будем в Петербурге, вкупе с угрозой «стереть в порошок», ежели дорога займет больше 16 часов, заставили машиниста забыть об осторожности.
В своем купе, похожем на обычную спальню, только маленькую, я пробыл до утра. Видел яркие, нервные сны. В них меня звали и прогоняли, манили и бранили, проклинали и заклинали голоса, сплошь женские, мелькали лица. Вернее, это было одно и то же лицо, но по нему будто перекатывались волны, смывая одни черты и заменяя их другими. Бесстрастная Мари Ларр шептала мне: «Вася, Васенька», – и превращалась в Ирину, я тянулся к ее губам своими, но Ирина брезгливо морщилась, цедила «поди вон, я не хочу тебя видеть!», у нее густели и сдвигались брови, теперь это была Хвощова, я отшатывался в испуге, но грозный лик окутывался лучезарным сиянием, уменьшался и становился моей дочуркой Ленусей, она лепетала «папа, мне страшно!», жалобно морщила лобик, а когда он разглаживался, это была уже другая девочка – та, с фотографии, она плакала и просила «спаси меня!».
Я проснулся с бьющимся сердцем от лязга и скрежета. В окно проникал ленивый свет позднего утра. Вагон странно трясся и подскакивал. Что-то было не так.
Поскольку я не раздевался, а спал в брюках и рубашке, только снявши сюртук, я сунул ноги в штиблеты и выглянул в салон, куда выходили двери всех четырех спальных купе.
Скрежет становился сильнее, на столе дребезжала посуда. С левой стороны окна были заслонены «Вакханками», я кинулся вправо – посмотреть.
Поезд катился по спуску к видневшемуся впереди мосту через реку. Снизу летели искры.
– Что происходит? – спросила мадемуазель Ларр, тоже вышедшая из своего купе. На ее блузке был расстегнут ворот.
Сама же и ответила:
– Паровоз пытается затормозить и не может. Сейчас мы разгонимся и на повороте слетим с рельсов.
Я увидел, что сразу за мостом колея действительно круто заворачивает.
– Господи, что же делать?
Но Мари рядом уже не было. Она кинулась вперед, в тамбур. Я за ней, еще не понимая, куда и зачем мы бежим.
– Помогите же! – крикнула она. Дверь открывалась наружу, мешал встречный ветер.
Я надавил.
В лицо нам задуло, полетела черная пыль. Мы находились прямо под тендером паровоза.
– Подсадите меня! – велела Мари.
Я взял ее за твердые бока, приподнял. Она оказалась тяжелее, чем можно было подумать.
Решительная женщина быстро и ловко перекинула тело через железный борт и исчезла. Я догадался: она хочет попасть к машинисту. Подтянулся на руках, кое-как перелез на ту сторону, плюхнулся на кучу угля. Госпожа Ларр была уже возле паровозной кабины, нырнула внутрь. Шатаясь и размахивая для балансировки руками, я последовал за ней.
Навстречу неслись крики.
– Прыгай, Мацек, дурья башка! Пропадем!
Я увидел двух мужчин – давешнего машиниста, пожилого, седоусого, и голого по пояс чумазого кочегара, который висел на железном рычаге, вцепившись в него обеими руками. Это был пневматический тормоз Вестингауза – я в этих вещах немного разбираюсь, потому что однажды расследовал аварию на московской окружной железной дороге. Должно быть, в тормозной системе не хватало сжатого воздуха.
Мари тоже ухватилась за рычаг, но ход не замедлился.
– А черт с тобой! – взвыл машинист. – Спасай, матерь божья!
Быстро перекрестившись, он шагнул на лесенку и исчез – спрыгнул.
– Барин, спытай крутануть вон тот винт! – крикнул мне кочегар. – Ты мужчина дюжий, авось сладишь! Не то нам хана!
Голос был не испуганный, а веселый. На закопченной физиономии блеснули белые зубы.
