– О, но это действительно так, – подтвердила она, – у нас, Кэмеронов, вообще очень обостренное отношение ко всякого рода условностям и тонкостям светского этикета. Как вы уже поняли прошлой ночью, я, например, предпочитаю смерть бесчестью. Мы также верим в Бога, Отечество и короля и… и в право собственности. Последнее для нас имеет особый приоритет.
– Понятно, – сказал Ян, и губы его чуть-чуть задрожали, удерживая улыбку. – Только скажите мне, – вкрадчиво спросил он, – как такая церемонная особа могла вчера вечером скрестить шпаги с целой толпой мужчин ради того, чтобы защитить репутацию совершенно незнакомого ей человека?
– Ах, это… – сказала Элизабет. – Ну, это… ну, назовем это моим обостренным чувством справедливости. А кроме того, – добавила она, чувствуя, как гнев вновь просыпается в ней при воспоминании о вчерашней сцене в карточной комнате, – меня ужасно разозлило, что они не стали отговаривать Эверли от дуэли только потому, что вы не принадлежите к их социальному слою.
– Вы говорите о социальном равенстве? – на лице его играла ленивая дразнящая улыбка. – Как странно слышать подобное суждение от такой ярой поборницы условностей, как вы.
Элизабет поняла, что попалась.
– Просто я до смерти боюсь находиться здесь с вами, – дрожащим голосом призналась она.
– Я знаю. Но вы можете бояться кого угодно, только не меня.
От того, каким тоном были сказаны эти слова, у Элизабет задрожали колени и вновь участилось сердцебиение. Чтобы скрыть волнение, она отпила значительное количество вина из бокала и мысленно взмолилась, чтобы это успокоило ее разошедшиеся нервы. Видя, в каком она состоянии, он деликатно переменил тему.
– Какие еще мысли посетили вас относительно того, как несправедливо обошлись с Галилео Галилеем?
Она сокрушенно покачала головой:
– Я знаю, что мне не стоило затевать таких разговоров, тем более с мужчиной.
– А мне это показалось приятным разнообразием по сравнению с обычными банальностями.
– Правда? – Она посмотрела на него со смесью недоверия и надежды, не осознавая, как ловко Торнтон отвлек ее от мрачных сожалений и перевел разговор на более легкий предмет.
– Правда.
– Как жаль, что в свете никто так не думает.
Он сочувственно усмехнулся:
– И давно вам приходится скрывать тот факт, что в вашей голове появляются мысли, чуждые светскому обществу?
– Четыре недели, – засмеялась Элизабет. – Вы и представить себе не можете, как ужасно произносить какие-то штампы, когда хочется расспросить людей о том, что они знают и видели. Но это невозможно, особенно с мужчинами, – они все равно ничего не расскажут, даже если их спросишь.
– И что же они в таких случаях говорят?
– Они говорят, что ответ на этот вопрос недоступен женскому пониманию или что он может задеть мои нежные чувства.
– И какие же вопросы вы пробовали задавать?
Она опять засмеялась.
– Ну, я, например, спросила у сэра Элстона Грили – он только что вернулся из продолжительного путешествия, – довелось ли ему побывать в наших колониях. Он сказал, что был там. Тогда я попросила его рассказать мне, как выглядят местные жители и какой образ жизни они ведут. Тут он начал мяться, кашлять и сказал, что «дикари» – это не та тема, которую следует обсуждать с женщиной, и что, если он станет рассказывать мне о них, я непременно упаду в обморок.
– Внешний вид и обычаи местных жителей зависят от того, к какому племени они принадлежат. – Ян попытался ответить за мистера Грили. – Некоторые из них действительно дикие – конечно, по нашим понятиям, а некоторые племена очень мирные – по любым меркам…
Два часа пролетели незаметно. Элизабет расспрашивала его о местах, в которых он побывал, и увлеченно слушала его рассказы; ни разу за все время он не отказался удовлетворить ее интерес и не посмеялся над ее замечаниями. Он разговаривал с ней, как с равной, и, казалось, получал от этой беседы не меньшее удовольствие, чем она. Они поели и снова пересели на диван. Она знала, что прошли уже все сроки, когда ей нужно было уйти, но никак не могла собраться с духом и распрощаться с ним.
– Я часто думаю, – призналась она после того, как он рассказал ей о женщинах Индии, которые на людях должны скрывать свое лицо и волосы, – как это несправедливо, что я родилась женщиной и у меня никогда не будет таких приключений, я не смогу увидеть все эти места. Даже если бы я и отправилась в путешествие, то все равно смогла бы посетить только цивилизованные места.
– Да, между полами существует неравенство – женщины действительно лишены многого из того, что доступно мужчинам.
– Однако и те, и другие обязаны исполнять свой долг, – сказала Элизабет с забавной серьезностью, – и говорят, это должно приносить чувство глубокого удовлетворения.
– А в чем вы видите свой… э-э-э… долг? – поддержал он игру, улыбнувшись своей ленивой белозубой улыбкой.
– Ну, здесь все просто. Долг женщины состоит в том, чтобы быть женой, во всех отношениях достойной своего мужа. В то время как обязанности мужчины состоят в том, чтобы делать, что он пожелает и когда пожелает, и быть готовым защитить свою родину в случае, если возникнет такая необходимость. Вероятность такого случая чрезвычайно мала. Мужчины, – поведала она Яну, – заслуживают почести, жертвуя собой на поле битвы, а мы – принося себя в жертву на алтаре супружества.
Он громко расхохотался, и Элизабет улыбнулась ему, необычайно довольная, что может говорить с ним совершенно свободно.
– И если бы кто-нибудь всерьез задумался об этом, то пришел бы к выводу, что наша жертва куда значительнее и благороднее.
– Как это? – все еще смеясь, спросил Торнтон.
– Это же совершенно очевидно – битвы длятся всего несколько дней или недель, самое большее, месяцев. В то время как супружество длится всю жизнь! Что наводит еще на одну мысль, которая часто меня занимает, – весело продолжила Элизабет.
– И что же это? – поинтересовался он, не сводя с нее восхищенных глаз.
– Почему нас, несмотря на такое выдающееся мужество, называют слабым полом? – Их смеющиеся глаза задержались друг на друге, и Элизабет вдруг осознала, какими дикими ему должны казаться ее рассуждения. – Вообще-то я редко так странно разговариваю, – сникнув, сказала она. – Вы, наверное, думаете, что я ужасно плохо воспитана.
– Я думаю, что вы великолепны.
Искренняя сердечность, прозвучавшая в его проникновенном голосе, вызвала у нее резкий глубокий вздох. Элизабет открыла рот, собираясь сказать что-нибудь легкомысленное, чтобы восстановить легкую товарищескую атмосферу, витавшую в комнате всего минуту назад, но вместо этого смогла лишь издать еще один долгий прерывистый вздох.
– И думаю, вы знаете об этом, – тихо добавил Торнтон.
Все это нисколько не походило на глупые комплименты с претензией на остроумие, которые она привыкла слышать от своих поклонников, и его слова испугали ее не меньше, чем чувственный взгляд золотистых глаз. Прижавшись спиной к подлокотнику дивана, она пыталась внушить себе, что нельзя так бурно реагировать на обычную салонную лесть.
– Я думаю, – сказала она с легким смешком, застрявшим у нее в горле, – что вы находите великолепными всех женщин, которые оказываются с вами наедине.
– У вас есть основания так думать?
Элизабет пожала плечами:
– Ну, например, вчера вечером.
Он непонимающе нахмурил брови, словно она говорила на непонятном языке.
– Я имею в виду леди Черайз Дюмонт, – напомнила она, – нашу хозяйку – ту самую очаровательную брюнетку, с которой вы провели весь вчерашний ужин. Вы так жадно внимали каждому ее слову.
Его лоб разгладился, и на губах появилась ухмылка.
– Ревнуете?
Элизабет приподняла свой аккуратный маленький подбородок и покачала головой:
– Не больше, чем вы меня к лорду Ховарду.
