– А сколько он стоит?
– Нисколько. Я выменял его на добермана, которого подарил тебе раньше. Да, брат, Густав умеет обделывать дела! Густав – золото, а не парень!
Мы договорились, что я заеду за щенком попозже, когда буду возвращаться из рейса.
– Ты хоть представляешь себе, что заполучил? – спросил Густав, когда мы вышли. – Это же ирландский терьер! Большая редкость! Чистейших кровей, без единого изъяна! Да еще родословная такая, что ты, раб Божий, должен кланяться этой скотине в пояс, когда захочешь поговорить с ней.
– Густав, – сказал я, – ты оказал мне великую услугу. Пойдем-ка выпьем за это дело лучшего коньяку, который только найдется.
– Только не сегодня! – заявил Густав. – Сегодня у меня должна быть твердая рука. Иду вечером в наш кегельбан. Обещай, что ты как-нибудь сходишь со мной! Там очень приличные люди, есть даже один обер-постсекретарь.
– Как-нибудь схожу, – сказал я. – Даже если там не будет обер-постсекретаря.
Около шести я вернулся в мастерскую. Кестер поджидал меня.
– Сегодня днем звонил Жаффе. Просил тебя позвонить.
Я обомлел.
– Он сказал что-нибудь, Отто?
– Нет, ничего особенного. Сказал только, что принимает до пяти у себя, а потом поедет в больницу Святой Доротеи. Так что тебе надо звонить туда.
– Хорошо.
Я пошел в контору. Там было тепло и душно, но меня бил озноб, и телефонная трубка дрожала в моей руке.
– Не дури, – сказал я самому себе и покрепче уперся локтем в стол.
Я дозвонился не скоро.
– У вас есть время? – спросил Жаффе.
– Да.
– В таком случае не откладывая приезжайте. Я буду здесь еще в течение часа.
Я хотел спросить его, не случилось ли чего с Пат. Но так и не решился.
– Хорошо, – сказал я, – через десять минут я буду у вас.
Я нажал на рычаг и тут же позвонил домой. Сняла трубку Фрида. Я попросил позвать Пат.
– Не знаю, дома ли, – последовал недовольный ответ. – Сейчас гляну.
Я ждал. Голову распирало от горячего дурмана. Время тянулось бесконечно. Наконец в трубке послышался шорох, а за ним голос Пат:
– Робби?
На миг я закрыл глаза.
– Как дела, Пат?
– Хорошо. Сижу на балконе, читаю. Книжка интересная – не оторвешься.
– Книжка интересная, вот оно что… – сказал я. – Это прекрасно. Я только хотел сказать, что сегодня приду чуточку позже. Ты уже дочитала свою книгу?
– Нет, я на самой середине. На несколько часов еще хватит.
– А, ну я буду значительно раньше. А ты читай пока.
Я посидел еще немного в конторе. Потом поднялся.
– Отто, – сказал я, – можно взять «Карла»?
– Конечно. Если хочешь, я поеду с тобой. Мне здесь нечего делать.
– Не стоит. Ничего не случилось. Я уже звонил домой.
«Какое небо, – думал я, когда „Карл“ пулей летел по улице, – какое чудесное небо вечерами над крышами! Как богата и прекрасна жизнь!»
Мне пришлось немного подождать Жаффе. Сестра провела меня в маленькую комнату, где можно было занять себя старыми журналами. На подоконнике выстроились цветочные горшки с вьющимися растениями. Вечные журналы в коричневых обложках и вечно унылые вьющиеся растения – неизбежная принадлежность приемных врачей и больниц.
Вошел Жаффе. На нем был белоснежный халат, на котором еще не разгладились складки от утюжки. Но когда он подсел ко мне, я заметил на внутренней стороне правого рукава маленькое алое пятнышко крови.
Я немало повидал крови в своей жизни, но это крохотное пятнышко подействовало на меня куда более угнетающе, чем все пропитанные кровью повязки. И моей уверенности как не бывало.
– Я обещал вам рассказать, как обстоят дела у фройляйн Хольман, – сказал Жаффе.
Я кивнул, глядя на пеструю плюшевую скатерть. Я не мог оторвать глаз от переплетения шестиугольников на ней, про себя идиотски решив, что все оборвется, если только я не моргну до тех пор, пока Жаффе заговорит снова.
– Два года назад она шесть месяцев провела в санатории. Вы знаете об этом?
– Нет, – сказал я, по-прежнему глядя на скатерть.
– После этого ее состояние улучшилось. Теперь я ее тщательно исследовал. Этой зимой ей непременно следует снова поехать туда. Ей нельзя оставаться в городе.
Я все еще смотрел на шестиугольники. Они уже начали расплываться и танцевать у меня перед глазами.
– Когда нужно ехать? – спросил я.
– Осенью. Самое позднее – в конце октября.
– Значит, кровотечение не было случайным?
– Нет.
Я оторвал глаза от скатерти.
