Он уходя спросил (адаптирована под iPad)

I

Какого же это было числа?

У меня сохранился бархатный бювар с гербом Гримальди и серебряной табличкой, на которой выгравировано по-французски:

«Делегату Первого Международного Конгресса

Криминальной полиции.

Монако. 14–18 апреля 1914 года».

Я познакомился с ней в предпоследний день съезда. Cтало быть, семнадцатого апреля, по русскому календарю – четвертого.

Историческая встреча криминалистов двадцати четырех стран проходила в очень красивом и очень странном месте – в недавно открывшемся Океанографическом музее. Там в фойе на потолке висел скелет кашалота, в аквариумах плавали диковинные подводные существа, а за окнами, под скалой, рокотали волны.

Соединение океанографии с криминалистикой объяснялось тем, что у монарха маленькой страны в жизни было два увлечения: море и мечты о светлом будущем человечества, в котором Зло будет побеждено Разумом.

Головокружительные перспективы нового столетия на пленарных заседаниях обсуждали не меньше, чем практические вопросы – международное сотрудничество в розыске преступников, обмен профессиональным опытом и юридические процедуры. Над головами полицейских комиссаров, судебных экспертов и прокуроров – людей, знавших самую худшую сторону жизни, – витал дух Грядущего, в котором будут властвовать Право, Гуманность и Наука, а земной шар соединится в одну дружную семью. Одна из дискуссий – подумать только – была посвящена языку эсперанто, на котором следует проводить подобные симпозиумы в будущем.

Пока что все выступления шли на французском.

День, как обычно, начался с общего собрания, где его высочество произнес великолепную речь.

«Господа, – говорил принц, – нам с вами выпало счастье родиться во времена, когда человечество после долгих мытарств и испытаний вплотную подошло к решению самых сложных проблем, к излечению своих извечных болезней. Наука достигла невиданного развития. Наше поколение овладело силой электричества, научилось создавать удивительные машины, разговаривать на расстоянии по проводам, летать по воздуху и плавать под водой, но драгоценней всего не это. Уровень цивилизации в первую очередь определяется не технологиями, а самым главным параметром: ценностью человеческой жизни. И здесь нам тоже есть чем гордиться. Те из вас, кто, подобно мне, родился в первой половине прошлого столетия, помнят, как излюбленным развлечением толпы были публичные казни преступников – варварство, ныне совершенно искорененное в передовых странах. Я уверен, что и самое смертная казнь, позорное наследие темных времен, в скором времени повсеместно исчезнет. Тюрьма превратится из средства наказания в госпиталь, где лечат захворавшие души. В суде будет властвовать не суровость, а отеческая забота. Главной задачей уголовной полиции станет полное искоренение убийств, ибо – повторю – нет ничего ценнее человека. Защитники закона должны прилагать все усилия, чтоб спасти того, чья жизнь в опасности, и не оставить безнаказанным ни одно убийство, каких бы усилий и затрат ни стоил розыск преступника».

Если бы эти прекраснодушные сентенции изрекал кабинетный мечтатель, каких так много средь нашей интеллигенции, я бы слушал речь со скептической улыбкой, но его высочество Альберт Первый был отважным мореплавателем, знавшим мир не из книг. Его худое, обветренное лицо светилось силой и энергией.

И всё же, когда оратор помянул пресловутую слезу ребенка, мы, члены русской делегации, иронически переглянулись.

– Это единственное, что европейцы почерпнули из Достоевского, – шепнул действительный статский советник Лучинский, представлявший Министерство юстиции.

Коллежский советник Гюнтер, от Министерства внутренних дел, наморщил нос:

– Сказка Оскара Уайльда «Счастливый принц».

Я и у Достоевского-то, честно говоря, читал только роман «Бесы», потому что там подлинная уголовная история, хоть и очень недостоверно пересказанная, а про Оскара Уайльда и вовсе слышал краем уха, поэтому со своей стороны ничего интеллектуального присовокупить не смог и лишь молча улыбнулся.

Мне впрочем возвышенность монакского князя нравилась. Монархи и должны указывать десницей к небесам, на то они помазанники божьи, а грязью под ногами будем заниматься мы, блюстители порядка.

В то апрельское утро мои мысли вообще были исключительно приятны. Европейская командировка у меня только начиналась. Из Монако я должен был отправиться в Марсель и Париж, изучать французский опыт создания мобильных отрядов, так называемых «бригад Тигра», названных в честь их создателя Жоржа Клемансо по прозвищу Тигр. Превосходная идея: иметь в каждом регионе специальную полицейскую группу для молниеносного расследования важных преступлений. Проект, который я разрабатывал у себя в Департаменте, предполагал учредить нечто подобное и в России. С нашими расстояниями это еще актуальнее, чем во Франции.

Потом я планировал наведаться в Лион, который на весь 1914 год был объявлен Столицей Мира – там 1 мая открывалась международная выставка достижений науки и техники.

Лучшие умы издавна спорят о том, что́ есть Добро и что́ есть Зло. Я не философ, но я давно понял. Добро – это Ордер: правила, порядок и предсказуемость, а стало быть безопасность. Зло – нарушение правил, утрата ориентиров, Хаос. Я ненавижу Хаос. Он окружает меня всю жизнь, со всех сторон, наносит удар за ударом, и я могу противостоять этой агрессии лишь посредством выдержки, дисциплины, расчета. Мои великие союзники – наука и техника. Они подвергают Хаос анализу, умеют его предугадывать и ставить под контроль. Я – профессионал Ордера и укротитель Хаоса. Вот мое ремесло и мое призвание. А то, что я выполняю эту работу именно в Департаменте полиции, не более чем случайность судьбы. В юности я был очень беден, не хватило средств доучиться в университете, и пришлось поступать на то место, где платили приличное жалованье и давали казенную квартиру.

Что ж, я неплохо себя показал на этом поприще. Меня никогда не влекли рискованные приключения, как иных моих коллег. Я ценил в своей службе то, что она призвана охранять порядок. Скажу без ложной скромности, что моими усилиями российская уголовная полиция стала работать намного лучше.

Об отечественных достижениях мне предстояло рассказать иностранным коллегам после кофейного перерыва, когда делегаты разделились для работы в профильных секциях.

Наша, называвшаяся попросту «Questions Policièrs», «Полицейские вопросы», заседала в читальном зале, среди книжных шкафов, маринистских пейзажей и макетов кораблей.

Председательствующий объявил:

– Слово для доклада имеет мсье Базиль де Гусéфф, Conseiller d’Etat, Chef de Section au Département de la Police de Russie.[1]

Немного развеселившись на частицу «де», прицепленную мне для вящей солидности, я с удовольствием стал живописать новшества, введенные моим ЦТБ, Центральным техническим бюро, которое пять лет назад появилось в Департаменте благодаря моей же докладной записке. Очень приятно было говорить о любимом деле перед столь компетентной и заинтересованной аудиторией.

Описывая, как у нас устроены антропометрическая и дактилоскопическая экспертизы, как оборудована химическая лаборатория и как убыстрило регистрационный процесс использование перфокарт, я следил за лицами слушателей и читал на них живейшее внимание. В зале сидели опытнейшие полицейские деятели европейских, американских и азиатских стран. Я знал, что в чем-чем, а в полицейской работе моя держава находится на передовом рубеже прогресса. Тут было чем гордиться, в том числе и лично мне.

Разумеется, передо мной были только мужские лица. И вдруг, на пятой или шестой минуте моего доклада, в дверь заглянула молодая дама. Я подумал, что она ошиблась дверью и сейчас удалится, но женщина прошла в зал и села на третий ряд.

Теперь я все время невольно поглядывал на нее. Среди усатых и бородатых физиономий, среди темно-серых, коричневых и черных сюртуков, светлое платье и женское лицо не могли не выделяться.

Какое впечатление на меня произвела Мари при первом взгляде?

Кажется, не особенно хорошее.

Я немного раздражился, что на заседание проникла посторонняя особа. И мне не понравилось, что светлые волосы дамы обрезаны выше плеч. Скоро такой фасон войдет у женщин в повсеместную моду, но в четырнадцатом году короткую стрижку носили только суфражистки и феминистки, а я и к тем, и к другим относился неодобрительно.

Мой взгляд на равенство полов был простым. Мужчина должен быть мужчиной, женщина – женщиной. И точка. То, что хорошо в мужчине, плохо в женщине – и наоборот. Женственный, то есть впечатлительный, эмоциональный, податливый мужчина жалок. Мужественная, то есть толстокожая, рассудочная, напористая женщина отвратительна. Смысл того, что Высшая Сила или природа (лично я верю в природу) разделила homo sapiens на две половины, именно в этом – чтобы одна компенсировала недостатки другой. Функция мужчины – рисковать, первооткрывательствовать, идти напролом; функция женщины – осваивать полезные открытия и отвергать опасные, цивилизовать и одомашнивать жизнь. Я даже не знаю, чья миссия важнее.

Как она выглядела, Мари?

Невысокая, стройная, с очень сдержанными, экономичными движениями. Лицо идеально красивое, как у античной статуи – и такое же холодное, безо всякого выражения, будто пустое. Взгляд голубых глаз внимателен, бесстрастен. На высоком лбу, ровно посередине, маленькая родинка – единственная неправильность этого мраморного лика. Одежду вспомнить не могу. Что-то не то палевое, не то кремовое, свободное, совершенно не останавливающее взгляда. Мари всегда носила просторные наряды, не стеснявшие движений, а ступала со странной беззвучностью – потом я узнал, что она предпочитает туфли на каучуковой подошве.

Нет, не буду забегать вперед. Мне важно каждое мгновение, пусть они возникают одно за другим.

Единственная дама слушала меня так же хорошо, как остальные, и я перестал на нее раздражаться. Видеть в зале красивое женское лицо, пожалуй, было даже приятно.

Ответив на вопросы и раскланявшись на аплодисменты, в перерыве я спросил нашего председателя Леблана, кто сия любопытствующая мадам.

Он меня поразил.

– Это наш следующий докладчик – Мари Ларр, глава частного детективного агентства «Larr». Только не «мадам», а «мадемуазель».

– Ну разумеется, – засмеялся я. – Кто женится на этакой Горгоне с леденящим взглядом?

Мне стало любопытно. После основного доклада Леблан всегда приглашал очень интересных спикеров (модное английское слово), чтобы делегаты не скучали. Но женщина? Это была уж совсем экзотика.

– Вы напрасно усмехаетесь, – укорил меня председатель. – Агентство «Ларр» не имеет себе равных по результативности. К нему нередко обращаются за помощью в сложных или деликатных случаях полиции ведущих стран и даже, по слухам, августейшие особы.

Нечего и говорить, что после подобной интродукции я был полон хоть и недоверчивого, но острого любопытства. Тема у сообщения мадемуазель Ларр была узкоспециальная: «Определение правдивости показаний по косвенным признакам».

Ну-ка, ну-ка, сардонически думал я, разглядывая спикершу, поучи кота есть сметану.

Все присутствующие смотрели на докладчицу примерно так же – как в цирке на поющую собаку или танцующую медведицу. Женщина, однако, этого, кажется, не замечала – или не удостаивала заметить. В ее голосе и манере не ощущалось никакого смущения. Не было и апломба, естественного для представительницы слабого пола, достигшей успеха в сугубо мужской профессии. Мари Ларр глядела поверх голов, говорила негромко – кому нужно, услышит и, что поразительно, по-видимому, не заботилась, какое впечатление она производит на публику. Вот уж совершенно неженский, я бы сказал антиженский стиль поведения!

Но выступление оказалось до того интересным, что скоро я весь обратился в слух.

Речь шла о технологии допроса подозреваемых и опроса свидетелей – точнее, как выразилась мадемуазель Ларр, о «верификации», то есть анализе достоверности получаемых сведений. Какие-то вещи были очевидны или известны мне по опыту работы в сыске, но оказалось и много нового, нестандартного. Главное же тут чувствовалась хорошо разработанная система, а это я очень ценю.

Выступающая начала с «архитектуры диалога», который следует выстраивать совершенно по-разному с учетом множества параметров (возраста, этнического и социального происхождения, конфессии, первого впечатления и так далее), а затем модифицировать в зависимости от «маркёров», помогающих определить типаж собеседника. Правдивость определяется по комплексу физиологических и психологических реакций: мелкой моторике, мимике, голосовым модуляциям, сужению-расширению зрачков, речевым манеризмам, паузам и так далее, и так далее.

Я слушал и думал, что неплохо бы составить специальное методическое пособие для «школы сыщиков» – так у нас в Департаменте называли недавно созданные курсы подготовки чинов сыскной полиции.

По-французски Мари Ларр говорила, на мой слух, без акцента, и сначала я принял ее за француженку, но она несколько раз сказала «у нас в Лондоне», а потом упомянула, что работала у Пинкертона, то есть в Североамериканских Штатах. По внешности же и сдержанным манерам она походила на немку, в которых так мало живости и женственности.

Многие в зале стали вести записи, а после выступления, в перерыве, окружили поразительную даму, засыпая ее вопросами.

Я тоже желал получить дополнительные сведения по одной заинтриговавшей меня теме, но толкаться плечами с остальными не хотелось. К тому же мадемуазель Ларр заинтересовала меня и как личность (не как женщина, вот уж нет), и я был не прочь побеседовать с ней тет-а-тет.

Пришлось подождать, пока она освободится.

Я отошел к стене, закурил сигару и от нечего делать стал разглядывать себя в зеркале.

Одним из своих достоинств я всегда считал умение видеть себя со стороны, как бы посторонним взглядом. Выгляжу я совсем не таким, каков я на самом деле, и это не случайность, а намеренный результат. Я привык следить за выражением лица, за голосом и жестами, всегда аккуратно подбривал эспаньолку, подкручивал – умеренно, без фанфаронства – усы. Одевался я продуманно и несколько торжественно: свежайшие крахмальные воротнички, строгий галстук, цилиндр. Никакой расхлябанности, никакой небрежности. Я желал производить впечатление незыблемой скалы, ходячей цитадели государственного порядка. И знаю, что мне это удавалось. Шесть пудов и шесть футов солидности, авторитетности, мужественности – таков был прежний Василий Иванович Гусев, статский советник и кавалер.

Но умный, зрелый человек должен хорошо себя понимать и трезво оценивать. Без самообмана, без розовых очков. Я знаю свои достоинства, но знаю и свои недостатки.

Главный из них – я внутренне слабый человек, который всю жизнь очень хотел казаться сильным. Не просто казаться, а стать. Или по меньшей мере побеждать свою слабость. На этом трудном поприще у меня были победы, которыми я гордился, и поражения, которых я стыдился.

Своему отражению в зеркале я укоризненно молвил: «Хорош, нечего сказать! Кто за завтраком не удержался и съел четыре круассана? С маслом! Этак, сударь, в вас скоро снова будет семь пудов». За четыре года перед тем я сел на диэту, сбросил целый пуд и засчитал себе это свершение как победу воли, повод для гордости.

Но укоризна была напускная. Своим видом я остался вполне доволен, и, когда мимо меня, направляясь к выходу, прошла мадемуазель Ларр, уверенно двинулся следом. Она должна была отнестись к господину столь респектабельной внешности с подобающим почтением. Требовалось лишь выбрать покойное место для беседы.

Будто желая того же, дама спустилась в подземный этаж, где находился гигантский аквариум – должно быть, у нее еще не было случая полюбоваться главной достопримечательностью музея.

Там, среди стеклянных стен, за которыми зеленела вода и бесшумно скользили разноцветные рыбины, состоялся наш первый разговор.

Я подошел, приподнял цилиндр, представился на французском, упомянув помимо своей должности и то, что являюсь автором учебника «Техника раскрытия преступлений». Пусть знает: я не только практик, но и теоретик.

Она выслушала эту довольно длинную преамбулу как следовало – с уважительной миной на лице, но голубые глаза смотрели на меня спокойно, без выжидательности и любопытства. Не похоже, что мои креденциалы произвели на Мари Ларр особенное впечатление.

– Если русские говорят «полиция», непонятно, о каком учреждении идет речь, – сказала она, когда я сделал паузу. – У вас ведь две полиции, уголовная и тайная. Это совсем разные сферы деятельности.

– Мое бюро иногда оказывает техническую помощь и нашей, как вы выражаетесь, тайной полиции – Охранному отделению, а также Жандармскому корпусу, – но по опыту работы я прежде всего криминалист. Раньше я руководил московской сыскной полицией. Сударыня, в вашем замечательно интересном докладе вы вскользь помянули – простите, если неточно цитирую – «побуждение к откровенности при помощи специальных средств». Что вы имели в виду? Надеюсь, не пытку?

Я улыбнулся, давая понять, что шучу. Но мадемуазель Ларр ответила серьезно:

– Конечно, нет. Пытка весьма ненадежный инструмент. От боли и страха человек говорит то, что, по его мнению, вы хотите от него услышать. При этом часто врет или выдумывает. Нет, мсье, я говорю о химических препаратах, ослабляющих волю к сопротивлению, стимулирующих разговорчивость или обнажающих физиологическую реакцию.

– Такие препараты существуют? – поразился я. – Никогда об этом не слышал.

– Например, если в чай или в воду объекту незаметно подмешать обыкновенный атропин, применяемый в офтальмологии, по зрачкам будет легче отслеживать «пульсацию лжи», о которой я рассказывала. Кроме того я иногда использую «стимулятор болтливости», моей собственной разработки. Для полиции рецепт неприменим, поскольку не прошел аттестации, поэтому я и не стала о нем рассказывать государственным криминалистам – не в коня корм.

Это выражение было произнесено на русском, очень чисто.

– Вы жили в России? – удивился я.

– В раннем детстве, которого почти не помню. Я по крови русская. Появилась на свет Марией Ларцевой. Это уже в Америке, куда меня увезли ребенком, тридцать с лишком лет назад, мать обрезала фамилию и прибавила второе «r», иначе американцы произносили бы «Lar» как «Ла».

Она старше, чем кажется, подумал я. Лет тридцати пяти, а то и сорока. Если приглядеться, в углах рта и возле глаз есть морщинки. Но хороша, очень хороша – если, конечно, любить холодную красоту (не мой случай).

– Я слушала ваш доклад, – продолжила моя собеседница, с легкостью перейдя на русский. – И мне показалось, что вы придаете слишком много значения вопросам технической организации.

– Идеальная организованность и твердые правила – основа государственного порядка. Хаос их страшится, – произнес я свою излюбленную максиму.

– В детективном ремесле твердыми правилами многого не добьешься. Ведь преступники никакими правилами не связаны. В этом преимущество частного сыска перед казенным и секрет моей результативности. – Мари сказала это без малейшего хвастовства – просто как факт. – У меня в арсенале есть средства, которыми не можете пользоваться вы… Что ж, интересно было поговорить, господин Гусев. У меня скоро поезд, а я еще желала осмотреть Гранд-Аквариум.

Странно. Мне эта женщина вроде бы не особенно нравилась, но при мысли о том, что она сейчас уйдет и я никогда ее больше не увижу, отчего-то сжалось сердце.

– Послушайте, – быстро сказал я. – Вы ведь человек деловой. Что вам тратить время на пустяки? Давайте лучше сядем где-нибудь, и вы расскажете о вашем стимуляторе поподробнее. Быть может, наш Департамент захочет приобрести у вас рецепт для испытаний и последующего применения. В России полиция менее строга в процедурно-юридических методах следствия, чем в Европе.

Я и в самом деле подумал, что держимордам из сыскной полиции (что греха таить, у нас таковых хватает) лучше пользоваться при допросе культурным химикатом, чем выколачивать признания кулаком. Не говоря уж о том, что за столь полезное изобретение обеими руками ухватятся коллеги из Охранного отделения.

А остаток заседания можно и прогулять. Вряд ли там будет что-то более интересное, чем перспективный разговор с владелицей успешного детективного агентства.

Мы сели в пустом буфете.

Сама Мари интересовала меня не меньше, чем ее препарат, поэтому я попросил разъяснить, что именно она имела в виду, говоря о своем «арсенале».

– Во-первых, я не связана формальностями и при необходимости без колебаний нарушаю закон, – преспокойно, как о чем-то малозначительном, сказала она. – Это очень упрощает и убыстряет работу. Правила? Разумеется, они у меня есть. Но это мои правила, построенные не на придуманном кем-то процессуальном кодексе, а на собственных представлениях о допустимом и недопустимом. Во-вторых, помимо известных полиции технических приемов – всеми ими я тоже пользуюсь – у меня имеются иные инструменты. Например, декодинг.

– В смысле расшифровка? Чего?

– Людей. Сегодняшнее мое сообщение о верификации – часть обширной методологии, в основе которой лежит умение «читать» людей. Это и есть декодинг. Всякий человек кроме маленьких детей шифрует себя, не хочет быть прочитанным. У примитивных субъектов код простой, у сложных – сложный. Я от рождения наделена способностью, инстинктом, даром – называйте как хотите – чувствовать внутреннюю суть того, на кого смотрю. С годами я развила в себе это искусство. Мне обычно бывает достаточно поглядеть на собеседника, перемолвиться с ним несколькими фразами, и книга раскрывается.

Я поневоле заежился под безмятежным взглядом моей визави. Хотел спросить: «И что же вы можете прочесть по моей книге?», но не решился. Сейчас как начнет меня препарировать – да с безжалостной точностью. Мне это не понравится.

Наверное, детектив от бога и должен быть таким, подумал я. Видеть людей насквозь, руководствоваться не правилами, а наитием. Я-то в свою бытность сыщиком, прямо скажем, звезд с неба не хватал. Сделал карьеру на педантичности и методичности. У нас в России эти качества – редкость. Высокое начальство ценило мою ответственность, дотошность, предусмотрительность, и превыше всего – мои организаторские дарования. Прежний министр, умнейший человек, очень мудро поступил, забрав меня в центральный аппарат и переместив с сыскной должности на административную, почти научную. Здесь я находился на своем месте и выше по служебной лестнице подниматься не чаял. А впрочем, выше уже было и некуда. В вице-директорá Департамента? Нет уж, слуга покорный. Там нужно политиканствовать, а это совсем не по моей части.

– В-третьих, – продолжала между тем мадемуазель Ларр, – я сама подбираю себе команду. Все мои сотрудники штучные. Каждый – первейший мастер в своей области, умеющий делать нечто важное лучше меня…

Она не договорила, потому что в этот самый миг с грохотом распахнулась дверь. Сейчас судьба подхватит меня и понесет на своих бурных волнах, не давая опомниться.

Сердце мое бьется чаще, шаги убыстряются. Девятьсот восемьдесят семь, девятьсот восемьдесят восемь, девятьсот восемьдесят девять…

II

– Ах, вот вы где, Гусев! – раздался женский голос, показавшийся мне знакомым.

Я повернулся и обмер.

К столику шла – нет, почти бежала – мадам Хвощова, которую я никак не ожидал увидеть здесь, в Монако. И откровенно говоря, предпочел бы вообще никогда больше не встречать. У каждого человека в жизни есть постыдные события, которые он хотел бы забыть. Наихудший из моих «скелетов в шкафу», давний предмет моих душевных терзаний, – история с Хвощовой.