Но Лиза этого не замечала, отчаянно краснея, она говорила и говорила:
– Не настолько отвратительны, как Гаврюшин, если точнее. А сегодня за обедом я к тому же убедилась, что с вами можно иметь дело. Вы на редкость инфантильны для мужчины ваших лет, но вы порядочны и не злопамятливы, а эти качества я встречаю в людях не очень-то часто. Ну и, думаю, не стоит вам объяснять, что брак будет фиктивным – выгодным нам обоим. Я знаю о завещании вашего деда, Алекс, и знаю, что вам непременно нужна невеста. Как можно скорее нужна – матушка ваша привыкла жить на широкую ногу, и очень скоро вы влезете в долги, избавиться от которых без наследства вашего деда не сумеете. А партии лучше меня вам не найти. Вы и сами это знаете. – Только теперь Лиза перевела дух. И закончила свою речь самым веским аргументом: – К тому же, Алекс, я нравлюсь вашей матушке.
Алекс думал, разумеется, о женитьбе на Лизе и раньше, так что его больше удивила неподобающая искренность девушки, чем сама эта идея. Но жениться ради дедова наследства? Ну уж нет! Над приятелями, поступающими так, он совсем еще недавно подшучивал самыми изощренными способами…
– По-вашему, этого достаточно? – поинтересовался тогда он. – Чтобы вы нравились моей матери, а я вашему отцу? Ах да, я ведь хоть и инфантилен, но вам не отвратителен – это уже кое-что.
Желая смутить девчонку, Алекс приблизился, навис над ней и даже позволил себе коснуться своими искалеченными пальцами ее нежной, как персик, щеки.
К ее чести, Лиза не отшатнулась и тогда. Разве что совсем не нежно оттолкнула его руку, вскинула горящие глаза и заявила:
– Об этом и не мечтайте! Я же сказала, что наш брак – чистая фикция. Вы получите наследство, вернетесь в Петербург и станете там жить прежней жизнью – я слова вам не скажу!
– А вы?
– Разумеется, я останусь здесь. Но папенька теперь будет спокоен за мое будущее и, главное, не сможет мне помешать заниматься тем, чем я задумала!
– Что же вы задумали?
– Вас это не касается, – отрезала Лиза. – Лучше поразмыслите о том, что без меня вам наследства не получить! После всего, что случилось в Петербурге, едва ли хоть одна девушка из приличной семьи выйдет за вас. Вам останется разве что вашей певице замужество предложить!
Лиза, кажется, сразу пожалела, что сказала это. Но было поздно.
– Она не моя. – Алексу пришлось сделать усилие, чтобы голос звучал спокойно. Так, будто ему все равно. – И она была первой и единственной, кому я предложил стать моей женой.
Лиза действительно жалела о сказанном: ее обычно бледные щеки горели так, будто она окунулась лицом в коробку с румянами. Но из всех сил храбрилась. Отвести свои близорукие глаза она все-таки себе не позволила и даже хмыкнула с наигранным легкомыслием:
– Ну простите, Алекс! Вот уж не думала, что для вас эта тема до сих пор болезненна.
Она разве что вслух не назвала его жалким размазней. А хуже всего, что именно таким Алекс себя и чувствовал. И сказал бы себе то же самое – если б поглядел со стороны.
– Идите домой, Лиза, – ответил ей Алекс, невольно отводя глаза. – Батюшка ваш человек на редкость добросердечный. Раз столько лет терпит вас и все еще не отправил в монастырь. За плохого человека он вас не выдаст, не переживайте.
– Ах так? – Лиза сурово поджала губы. Отвела взгляд и нервно забарабанила пальцами по истерзанному отвороту рукава, явно обдумывая очередную безумную выходку. Выдала наконец: – Что ж, это и к лучшему. Без вас обойдусь!
– Не сомневаюсь, – отозвался Алекс, но Лиза уже не слышала – гордо удалялась к воротам отцовского особняка.
Глава 4
Кошкин
Павлин-павлин… что ж за павлин такой? Кошкин чертыхнулся, сам себя поправляя: не павлин – а жар-птица. Потому что «…знать не знаю, какой такой павлин – жар-птица энто, как в сказке про Ивана-дурака. И хохолок у ней, и хвост красный, огненный…»
Уж сутки прошли, а Кошкин все ломал голову, откуда он помнил павлина. Тьфу ты! Жар-птицу! И фраза эта про огненный хвост засела у него в голове именно такой, будто прочел он ее – слово в слово. Только где прочел? Он сказок-то с малолетства не читал. Какие уж там сказки, ежели он последние полтора года вообще ничего не читал, кроме показаний свидетельских да уголовных…
Кошкин откинулся на спинку стула и потер переносицу: распустил он себя. Так и свихнуться недолго. И сам себе поклялся, что завтра же пойдет и запишется в библиотеку. Хорошо б еще там, в библиотеке, была доска шахматная: когда-то давно, почти что в прошлой жизни, граф Шувалов, которого Кошкин тогда считал наставником, говорил, что он недурно играет в шахматы…
Но потом Кошкин уныло поглядел на рабочий стол, заваленный свидетельскими показаниями, на допотопный, чуть живой «Ремингтон»[2 - Марка печатной машинки.] – и понял, что никакой библиотеки завтра не будет. В конце месяца приезжает начальство из губернской Перми, и Образцов, помощник полицмейстера и непосредственный руководитель Кошкина, требовал, чтобы все рукописные показания за последние два года непременно были отпечатаны на «Ремингтоне». Предписание некое из столицы пришло, так что умри, но сделай.
Тупая работа, нудная, никому не нужная. Но Кошкин давно уже понял, что Образцову важней, как оформлено дело, чем то, как оно расследуется и расследуется ли вообще. Образцов спит и видит в Пермь перебраться, а то и куда повыше, так что…
Так что, смирившись, Кошкин вернулся к бумагам и даже успел перепечатать еще два дела от корки до корки, прежде чем вновь задумался – откуда, черт подери, он помнит жар-птицу?
Он определенно прочел эту фразу, а не услышал – но звучала она не по-книжному. Коряво звучала, косноязычно, будто… будто он ее в тех свидетельских показаниях и прочел!
Кошкина осенило, и он буквально подпрыгнул на месте: бросился ворошить показания в поисках того самого. Среди вновь отпечатанных его не было, это точно, так что Кошкин помчался в архив и проторчал там до сумерек – но нашел. Действительно нашел то самое дело, где упоминался женский гребень для волос, изображающий жар-птицу.
Он читал эту бумагу единственный раз, когда полтора года назад заступил на должность и принимал «перешедшие по наследству» дела, заявления, служебные записки.
«…Заявительница заявила, – было написано рукой предшествующего Кошкину надзирателя по фамилии Петухов, – что знать не знает, какой такой павлин, что энто жар-птица, как в сказке про Ивана-дурака. Заявительница опознала жар-птицу по хохолку и красному огненному хвосту…»
Заявление подавала три года назад некая Ульяна Титова, работница при церковной школе, – о пропаже дочери. Жар-птицы документ касался лишь косвенно: заколка принадлежала пропавшей, вместе с нею и исчезла.
В августе 1890-го заявление было подано; в сентябре Ульяна Титова приходила и интересовалась ходом расследования, в октябре тоже приходила, и в ноябре, и в декабре… А 31 декабря, в крайний срок сдачи отчетностей, пропавшая Мария Титова, незамужняя девица двадцати трех лет, учительница заводской школы, официально была признана сбежавшей с любовником. Дело закрыли.
* * *
Час стоял поздний, давно погасли окна в низеньком деревянном домишке по Вознесенской улице, где расположилась 2-я полицейская часть, – кажется, один Кошкин оставался еще на рабочем месте. Сдвинув все прочие бумаги на край стола, он с большой дотошностью (спасибо Образцову) составлял документ для возобновления расследования – в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.
На завтра же, к половине одиннадцатого, когда Образцов прибывал на службу, Кошкин уже дожидался его в приемной. Чисто выбритый, в отглаженном мундире, с солидной кожаной папкой, с которой ходил «на ковер» еще к графу Шувалову. Несчастливая это была папка… но Кошкин решил не быть суеверным.
– Я к вам по важному делу, Павел Петрович, – заранее оповестил Кошкин, вытянувшись по стойке «смирно».
– Вижу, что по важному, – недобро окинул его взглядом Образцов. – Садитесь, Кошкин. До чего ж погода др-р-рянная стоит! И когда только снег этот кончится?! Вы не знаете, Кошкин?
– Не имею чести знать, Павел Петрович.
На предложенное место Кошкин не сел, упрямо держал перед собою папку, пока Образцов не вздохнул:
– Что там еще у вас?
Только тогда Кошкин и присел, расстегнул папку, подал с учтивым поклоном Образцову подшивку документов – старых и новых. А после наблюдал: чем более Образцов погружался в текст, тем плотнее сходились над переносицей его брови.
Павел Петрович Образцов к своим сорока пяти годам мог сказать, что карьера его сложилась лучшим образом. В уездном Екатеринбурге своего полицмейстера не было – из Перми помощником назначили Образцова, так что высшей власти в городе, пожалуй, и не сыскать. С Кулагиным Образцов был на короткой ноге, в молодости, говорят, они даже приятельствовали крепко – так что поддержка Образцова была всесторонней. Нажалуйся кулагинская дочка на Кошкина папеньке – тому и впрямь пришлось бы туго… Но барышня, кажется, угрозы не сдержала.
Читал Образцов на удивление вдумчиво и внимательно. Кошкин уж было воодушевился… Рано. Дочитав, Образцов озадаченно крякнул, нахмурился чернее тучи и взялся читать заново.
«Ищет, к чему придраться», – сообразил Кошкин.
Но решил твердо стоять на своем. Ему до смерти было жаль Ульяну Титову, до сих пор, вероятно, не знающую, что случилось с дочерью.
– Мне нужны люди, – твердо заговорил Кошкин. – Двое, а лучше трое. Отыскать тело в лесу, вновь опросить мать Титовой, подруг, прочих свидетелей. Три года прошло – это не так много покамест.
Кошкин еще не договорил, а Образцов уже отрицательно мотал головой:
– Нет уж… Год едва начался, а вы уже собрались показатели мне испортить? Заколку похожую кто-то там нашел… всего-то! Не мне вас учить, Кошкин, сами знаете – ничего это не доказывает. На вашем месте я бы лучше за этого столичного покрепче взялся. Откуда у него заколка пропавшей девицы? Да и вообще – он кто такой этот Риттер, штабс-капитан? Зачем явился?
– Заколку нашел Александр Риттер, – по форме ответил Кошкин. – В городе всего пару недель, приехал по делам наследства. Аркадий Доронин, промышленник, приходится ему родным дедом.
