– Ты имеешь в виду, на общем собрании? – спросил Годвин с таким видом, будто эту мысль озвучил именно Теодорик. – Да, отлично! Но поддержат ли нас остальные?
– Молодые – да.
«Молодежь почти всегда готова осудить старших», – подумал ризничий. Впрочем, ему было известно, что многие братья разделяют его стремление к жизни, в которой женщинам нет места – или их хотя бы не видно.
– Если будешь говорить с кем-нибудь до собрания, дай мне знать, как воспримут другие.
Теперь воодушевленный Теодорик обойдет всех и будет просить поддержки.
Внесли похлебку из соленой рыбы с бобами, но не успел Годвин дотронуться до еды, как встрял монах в миру[22 - То есть бродячий проповедник, который не принадлежит к братии какого-либо монастыря.] по имени Мердоу.
Нищенствующие монахи жили среди паствы, а не затворялись в монастырях, и считали, что ведут более праведную жизнь, чем прочие монахи, что жертвовали обетом нестяжания во славу величественных сооружений и крупных земельных владений. Исходно монахи в миру не имели ни собственности, ни даже церквей, но многие из них отказывались от этого идеала, принимая от благочестивых почитателей земли и деньги. Те из них, кто сохранял верность изначальным принципам, жили подаянием и спали на полах кухонь. За проповеди на рынках и у таверн им бросали мелкие монеты. При этом они, если припирало, не стеснялись столоваться и ночевать в монастырях, пользуясь радушием обычных монахов. Неудивительно, что их притязания на святость вызывали негодование монастырской братии.
Брат Мердоу выделялся даже среди таких, как он: был толст и грязен, славился скупостью и пристрастием к вину, а еще его нередко видели с гулящими девками, – но будучи проповедником от Бога, легко завладевал вниманием сотен людей, которым красочно излагал свои сомнительные, с богословской точки зрения, помыслы.
Теперь он поднялся, хотя никто его не просил, и начал громко молиться:
– Отче, благослови пищу сию для наших бренных падших тел, полных греха, как мертвый пес полон червей…
Молиться коротко Мердоу, похоже, вовсе не умел. Годвин со вздохом отложил ложку.
* * *
На общих собраниях всегда читали вслух – обычно из Правил святого Бенедикта[23 - Основоположник западного монашества для монастыря Монте-Кассино, настоятелем которого он был, составил знаменитый «Устав святого Бенедикта»; постепенно этот устав сделался сводом правил, которыми руководствовались все западные монастыри, равно мужские и женские.], а бывало, что из Библии или из других священных книг. Пока монахи занимали места на вытертых до блеска каменных скамьях, расположенных кругом в восьмиугольном здании капитула, Годвин разыскал молодого брата, которому полагалось читать сегодня, и спокойно, но твердо объяснил, что это послушание он исполнит сам. В назначенный срок он прочел вслух тот самый отрывок из «Книги Тимофея».
Ризничий волновался. Он вернулся из Оксфорда год назад и с того времени потихоньку шептался с братией о необходимости изменить порядки в аббатстве, но до сих пор открыто против Антония не выступал. Приор был слаб и ленив, его поистине необходимо вывести из уныния. Более того, святой Бенедикт писал: «Того ради сказали мы приглашать на совет всех, что нередко Господь юнейшему открывает, что лучше»[24 - Устав святого преподобного Бенедикта Нурсийского. Цит. по: Устав преподобного Венедикта // Древние иноческие уставы. М., 1892 (репринт 1994). С. 591–653.]. Следовательно, Годвин имел полное право призвать на собрании к более строгому соблюдению монашеского устава. Но все же он вдруг испугался и пожалел, что дал себе труда тщательнее продумать, как разумно и правильно использовать «Книгу Тимофея».
Но отступать было уже поздно. Годвин закрыл книгу.
– У меня вот какой вопрос к самому себе и к братии. Не отступили ли мы от истины, коли вспоминать времена приора Филиппа, в том, что касается разделения братьев и сестер?
На студенческих диспутах Годвин усвоил, что надежнее всего предлагать какое-либо суждение в форме вопроса, отнимая тем самым у противника возможность возразить без обстоятельного ответа.
Первым откликнулся Карл Слепой, помощник и сторонник настоятеля.
– Некоторые монастыри расположены вдали от населенных пунктов или на необитаемом острове, в лесу или высоко в горах, – начал он. Размеренная, неторопливая речь Карла заставляла Годвина изнывать от нетерпения. – В таких обителях братия отрешена от всякого соприкосновения с миром. Кингсбридж же всегда был другим. – Годвин заерзал. – Мы находимся посреди большого города, где обитают семь тысяч душ. Мы служим в одном из самых прекрасных соборов христианского мира. Многие из нас являются врачами, поскольку святой Бенедикт сказал: «О больных прежде и паче всего надо иметь попечение, и служить им, как Христу». Мы лишены роскоши полного отчуждения[25 - Там же.]. Господь предназначил нас для иного.
Годвин ожидал от Слепого чего-либо подобного. Карл терпеть не мог, когда переставляли мебель, потому что натыкался на нее. Точно так же он противился любым переменам, опасаясь спасовать перед неизвестностью.
Теодорик быстро возразил:
– Тем больше оснований строже соблюдать правила. Кто живет по соседству с таверной, тому надлежит особо следить за собой, дабы не впасть в грех винопития.
Монахи одобрительно загудели: они любили остроумные ответы. Годвин кивнул Теодорику, белое лицо которого порозовело от благодарности.
Расхрабрившийся послушник по имени Иулей громко прошептал:
– Что Карлу женщины, он их не видит.
Кто-то из монахов рассмеялся, но многие неодобрительно закачали головами.
Годвин решил, что все идет хорошо: пока чаша весов клонится в его сторону.
Тут заговорил приор Антоний:
– Что именно ты предлагаешь, брат Годвин?
Дядя не учился в Оксфорде, но неплохо умел заставить противника высказаться.
Годвин неохотно ответил:
– Может, нам стоит вернуться к правилам времен приора Филиппа?
– Что ты хочешь этим сказать? Никаких монахинь?
– Да.
– Куда же им деваться?
– Женский монастырь можно перенести в другое место, он мог бы стать уединенной обителью аббатства, как Кингсбриджский колледж или обитель Святого Иоанна-в-Лесу.
Все опешили, а затем поднялся шум, с которым приору не сразу удалось справиться. Прочие голоса перекрыл голос старшего врача Иосифа, умного, но гордого человека, которого Годвин остерегался.
– Как же мы управимся с госпиталем без монахинь? – Из-за плохих зубов брат Иосиф шепелявил, отчего казалось, что он пьян, однако говорил весьма убедительно. – Они разносят лекарства, меняют повязки, кормят тяжелобольных, причесывают дряхлых стариков…
Теодорик вставил:
– Все это способны делать монахи.
– А роды? – спросил Иосиф. – Женщинам часто бывает трудно произвести на свет ребенка. Как же братья станут помогать им совершать подобное… действие без сестер?
Многие согласно зашумели, но Годвин, предвидевший этот вопрос, предложил:
– А что, если переселить сестер в старый лепрозорий?
Прокаженным в свое время отвели небольшой островок на реке к югу от города, где построили для них приют, так называемый «дом Лазаря»[26 - От имени новозаветного нищего, который после смерти попал на «лоно Авраамово» (Лк. 16:19–26); этот нищий «в струпьях», удостоившийся попадания в рай, считался покровителем прокаженных. Его имя носил воинский орден Святого Лазаря Иерусалимского, основанный в XII в. крестоносцами-госпитальерами Латинского королевства на Ближнем Востоке.]. Когда-то там было полным-полно несчастных, но с проказой, похоже, удалось справиться, и теперь на острове проживали всего двое престарелых монахов.
Остроумец брат Катберт пробормотал:
– Не хотел бы я быть тем, кто сообщит матери Сесилии, что ей придется поселиться в лепрозории.
Послышался смех.
– Женщины должны повиноваться мужчинам, – стоял на своем Теодорик.
– Мать Сесилия повинуется епископу Ричарду, – указал приор Антоний. – Ему и принимать подобные решения.
– Да не допустят этого Небеса, – вмешался в спор казначей Симеон. Этот худой брат с вытянутым лицом выступал против любых предложений, связанных с расходами средств. – Мы не сможем прожить без монахинь.
