– Вероятно, укром…
– Верно. Но только древним укром. Вы неплохо схватываете… Все-таки в москальской высшей школе есть некоторые достоинства. Ладно, выучите мову и приходите – возьму вас лаборантом…
Жена тоже не смогла нигде устроиться. На первом же собеседовании Галину Тарасовну спросили, как будет по-украински «аппендицит». Ответила-то она правильно, но комиссии не понравилось ее произношение.
Некоторое время жили за счет Светланы: в годы замужества она хорошо освоила каралукскую кухню, прекрасно готовила конину и устроилась поварихой в ресторан на Крещатике «Ориенталь». И все шло хорошо, пока по решению Рады не началась проверка работников общепита на знание государственного языка – и Светлану уволили.
Тогда они перебрались в Россию. Сначала жили в доме отдыха «Зеленоградский» среди беженцев. Там оказалось много каралуков. К тому времени в результате свободных выборов под эгидой ООН президентом стал кандидат из рода Гнедой Кобылы, по странному стечению обстоятельств тоже потомок Чингисхана. Победил он лишь потому, что пообещал снова пустить дым над «Юртой Шайтана» и перевести алфавит на английский, после чего ожидался большой приток инвестиций. Сторонники прежнего президента пытались с оружием в руках оспорить результаты выборов и были частично перебиты, а частично изгнаны из республики. Однако никакого дыма новый президент не пустил. Зато перешел на пампкинский алфавит, но инвестиции за этим не последовали, хотя он и получил Нобелевскую премию за неоценимый вклад в мировую культуру. Продав на сто лет вперед все разведанные месторождения тем же американцам, новый президент построил себе в степи огромный дворец с бассейнами и павлинами, вооружил гвардию новейшей техникой и стал тихо править каралуками, постепенно возвращавшимися к своему исконному скотоводчеству. На уик-энд со всей семьей президент отлетал на собственном «Боинге» развеяться в Монако или Испанию. А город Темучин тем временем приходил в упадок. Холодные многоэтажки опустели, на площадях появились юрты, вокруг бродила скотина и щипала травку на газонах. По улицам бегали оборванные немытые дети.
Неожиданно в соседнем доме отдыха, переоборудованном под лагерь беженцев, нашелся бывший муж Светланы. Она, поплакав, его простила – все-таки у детей будет отец. Жизнь постепенно наладилась: Галина Тарасовна устроилась фельдшерицей в сельскую больницу, сняли старенький домик в поселке. Бывший главный технолог химкомбината, торговавший теперь на стадионе в Лужниках колготками, посоветовал Юрию Арсеньевичу и Светлане устроиться реализаторами. Устроились. Скопили немного денег и решили расширить бизнес: продавать не чужой товар, а свой, закупленный в Польше…
– Так и живем… – окончил рассказ Юрий Арсеньевич.
– Не хреновее всех живете! – заметил сверху Гоша.
Разволновавшийся философ уткнулся в окно, чтобы скрыть слезы. После Смоленска пошли белорусские болотины и перелески.
– А мы вот на космос работали, – грустно молвил Башмаков. – Я докторскую писал… Как вы думаете, почему это все с нами сделали?
– Потому что расстреливать надо за такие вещи! – гаркнул Гоша.
– Уж больно ты строгий, как я погляжу! – глянул вверх Каракозин.
– А тех, что с медалями за Белый дом, я бы вообще на фонарях вешал!
Юрий Арсеньевич долго смотрел на попутчиков – в его далеких глазах была светлая всепрощающая скорбь:
– Не надо никого вешать! Аристотель говорил, что Бог и природа ничего не создают напрасно. Мы должны были пройти через это. Представьте себе, что наша устоявшаяся, привычная жизнь – муравейник. И вдруг кто-то его разворошил. Что в подобном случае делают муравьи?
– На демонстрацию идут! – предположил с верхней полки Гоша: после кодирования он стал очень язвительным.
– Муравьи на демонстрации не ходят, – совершенно серьезно возразил профессор. – Они спасаются: кто-то спасает иголку, кто-то – личинку, кто-то запасы корма… А потом через какое-то время муравейник восстанавливается. И становится даже больше, красивее и удобнее, чем прежний. Вспомните, в «Фаусте» есть слова про силу, которая, творя зло, совершает добро…
Постепенно в его голосе появились лекционные интонации.
– А если просто взять и набить морду?! – снова встрял Гоша.
– Кому? – уточнил Юрий Арсеньевич.
– Тому, кто разворошил муравейник!
– Муравей не может набить морду. Он может только попытаться спасти себя и близких.
– И ждать, пока зло обернется добром? – поинтересовался Башмаков.
– А как вы, Юрий Арсеньевич, относитесь к той силе, которая хочет творить добро, а совершает зло? – вдруг спросил Каракозин.
– Простите, а кто вы по специальности?
– Обивщик дверей. Но по призванию я борец за лучшее!
– Борьба за лучшее – понятие очень относительное! – ответил профессор (его голос обрел полноценную академическую снисходительность). – Я уже показал вам, что разрушение – один из способов совершенствования. Так, например, нынешнее могущество Японии – результат ее поражения во Второй мировой войне…
– Выходит, ты за Ельцина? – хмуро спросил Гоша.
– Как человек он мне отвратителен: тупой номенклатурный самодур. Но что ж поделаешь, если История для созидательного разрушения избрала монстра. Иван Грозный и Петр Первый тоже были далеки от идеала…
– А квартирку-то в центре Степногорска вспоминаете? – ехидно поинтересовался Гоша.
– Вспоминаю, конечно. Но давайте взглянем на проблему sub specie aeterni, как говаривал Спиноза.
– Переведите для идиотов! – попросил Каракозин.
– Простите, увлекся. Взглянем на эту ситуацию с точки зрения вечности. Солженицын прав: зачем нам это среднеазиатское подбрюшье? А вот если русские с окраин будут и далее возвращаться на историческую родину, то Россия хотя бы частично восстановит свой разрушенный катаклизмами XX века генофонд… Эта амбивалентность явления, надеюсь, понятна?
– Понятна, – кивнул Гоша. – Нас гребут, а мы крепчаем!
– Подождите, подождите, – вмешался Башмаков. – Значит, я могу убить собственную жену, а если во втором браке у меня родится гениальный ребенок, то с точки зрения истории меня оправдают?!
– Ерунду ты какую-то городишь! – заволновался Гоша о судьбе своей сестрички Кати.
– Вы, конечно, привели крайний пример, но, по сути, так оно и есть!
– Это так перипатетики думают или Спиноза? – съехидничал Каракозин, которого профессор-непротивленец начал бесить.
– Нет, это мое мнение.
– Тогда приготовь пятнадцать долларов! – посоветовал Гоша.
– Зачем? – испуганно, вмиг утратив академическую безмятежность, спросил философ.
– Докладываю: в Бресте придут большие злые муравьи. Они тоже восстанавливают свой домик. Им надо заплатить, чтобы они твои часы и сковородки вроде муравьиных яиц не унесли. Ясно?
– Да, конечно… Накладные расходы предусмотрены. Но у меня просьба… Вы за меня… Я не умею, понимаете…
– В лапу, что ли, давать не умеешь? – ухмыльнулся Гоша превосходительно.
– Да.
– Как же ты тогда торговать собираешься?
– Не знаю.
– Давайте выпьем за амбивалентность! – предложил Рыцарь Джедай.
Вскоре Юрий Арсеньевич окончательно захмелел, начал излагать свою теорию геополитического пульсирования нации, но на словах «инфильтрация этногенетического субстрата» уронил голову на столик и захрапел.
В Бресте дверь купе отъехала. На пороге стояла молодящаяся крашеная блондинка в таможенной форме. Она окинула пассажиров рентгеновским взглядом. Но Каракозин, точно не замечая ее, продолжал петь под гитару:
