И вот дверь отворилась, и вышел оттуда крупный цветной мужчина, старше папы; он вытирал руки полотенцем. Мужчина был одет в строгие чёрные брюки и белую рубашку с чёрным галстуком.
– А, господин констебль, – произнёс мужчина. Однако руки не подал. Тогда нечасто можно было увидеть, чтобы цветной жал руку белому.
Папа протянул ладонь, доктор Тинн удивлённо перебросил полотенце через плечо, и они пожали друг другу руки.
– Думаю, знаете, зачем я здесь? – спросил папа.
– Знаю, – кивнул доктор Тинн.
Когда он подошёл ближе, я понял, какой доктор Тинн на самом деле огромный. Должно быть, под два метра, да ещё с широченными плечами. Доктор носил короткую стрижку и усики – тонкие, как лезвие опасной бритвы. Чтобы их разглядеть, нужно было тщательно присмотреться.
– Вижу, с супругой-то моей вы уже знакомы, – сказал доктор Тинн.
– Ну формально ещё нет, – ответил папа.
– Знакомьтесь, миссис Тинн, – произнёс доктор.
Миссис Тинн улыбнулась и вышла.
Папа с мамой называли друг друга по имени, но в те годы было вполне обычным делом, чтобы супруги обращались между собой с соблюдением всех формальностей, по крайней мере на людях. Однако я-то к такому не привык, и подобное обращение казалось мне диковатым.
– Тело вы уже осмотрели? – спросил папа.
– Нет. Вас дожидался. Подумал – заместо того, чтобы тащить её сюда, проще будет сходить в ледохранилище. Там всё и провести. Вот захвачу кое-какие нужные штуки, да и пойдём. И скажите мне, где нашли тело-то. Хотелось бы знать кой-какую подоплёку.
– Как скажете, – согласился папа.
Доктор Тинн задумался:
– А что с мальчиком?
– Пару часов пусть сам погуляет, – сказал папа.
У меня оборвалось сердце.
– Ну тогда ладно, – доктор Тинн снял пиждак со спинки стула. – Пошли.
6
Ледохранилище находилось в большом обветшалом на вид амбаре; когда-то был он выкрашен белой краской, но теперь она вся посерела и пооблупилась. Узкое крыльцо было сложено из свежей древесины – больше ничего нового в этом здании не имелось.
Я знал: внутри пол ледохранилища посыпают опилками. На них штабелями громоздят крупные ледяные глыбы. Ещё там есть стол – на нём от них отпиливают ледышки поменьше, а их потом взвешивают на пружинных весах и спускают по жёлобу в телегу или в кузов грузовика. А лёд такой холоднющий, что если потрогать его рукой, то обожжёшься, а ладонь к нему прилипнет.
А ещё там есть тело. То самое тело, которое я нашёл.
Когда мы подошли к ледохранилищу, у папы вырвалось:
– Вот те раз!
На крыльце, одетый в запылённый белый костюм с брызгами грязи на туфлях и штанинах, сидел и обмахивался соломенной шляпой доктор Стивенсон.
Возле него на крыльце стояла фляга с какой-то тёмной жидкостью – увидев папу, он приложился к горлышку и отставил флягу в сторонку. Рот у доктора Стивенсона как будто не хотел широко открываться, чтобы оттуда вдруг гвозди с заклёпками не повываливались. От его взгляда делалось неуютно – смотрел он так, будто подыскивал, куда бы вам нож всадить.
– А этот что тут забыл? – спросил папа у доктора Тинна.
– Вот уж не знаю, сэр, – ответил доктор Тинн.
– Нечего меня в сэры производить, – сказал папа. – Я же с тобой попросту, вот и ты со мной давай без всяких там сэров.
– Да, сэр… Хорошо, господин констебль.
В это время к ледохранилищу подошёл и доктор Тейлор. В руках он держал бутылку газировки и какие-то сладости из Папашиной лавки. Нарядился Тейлор на этот раз более чем элегантно – с чуть бо`льшим изыском, чем мы привыкли видеть. Штанины брюк, скроенных по последней моде, каким-то образом удалось ему уберечь от грязи, а вот туфлям пришлось похуже. Чистенькая белая сорочка на вид была такой шелковистой, точно пошили её не иначе как из ангельских крылышек. На шею доктор повязал тонкий чёрный галстук – тот поблёскивал, как влажная чешуя водяной змеи, – а мягкую чёрную фетровую шляпу лихо заломил набекрень, словно собрался скорее на танцы, а не на осмотр искалеченного трупа. Интересно, подумал я, а не забыл ли он надеть свою монетку на цепочке?
– Это вот – доктор Тейлор, – сказал папа доктору Тинну. – Он интерн, или как это у них там называется. Приехал со Стивенсоном, потому как тот подумывает уходить на покой, вот Тейлор и решил завести со всеми знакомство, чтобы прибрать себе рабочее место. Он немного франтоватый, ну а так парень-то свой, как мне кажется.
– Сомнительно, что он желает заводить знакомство с нашим-то братом, – протянул доктор Тинн.
– А ты, похоже, прав, – проговорил папа. – Давай тогда его куда-нибудь сплавим.
Папа обернулся ко мне, потрепал по макушке:
– Ну всё, Гарри, до встречи.
Удручённый, побрёл я по улице, потом оглянулся на ледохранилище, понаблюдал, как папа и доктор Тинн заходят туда вместе с доктором Стивенсоном.
Я запутался. Я ведь слышал, как папа говорил, будто старый доктор не захочет иметь дело с трупом, потому что женщина была цветная, но вот же он – выбрался из кабинета, снизошёл до поездки в негритянский городок, чтобы поглядеть на тело! А с ним и доктор Тейлор.
Так размышлял я обо всём об этом, но вдруг позади послышался скрип; я обернулся и вижу: в таратайке, крытой ивовым прутом и рубероидом, едет дряхлый безногий чернокожий старик, а везёт таратайку большой и откормленный белый боров, одетый в кожаную упряжь. Старик совсем лысый, и череп у него сморщенный, точно кожаный мешок, который скомкали, а затем попытались разгладить вручную. Складки на лице такие глубокие, хоть карандаш там прячь. Во рту ни единого зуба. В целом выглядел дедок гораздо старше мисс Мэгги. Да что там, она, по сути, ему во внучки годилась.
В руке у старика был зелёный ивовый прут – им он понукал борова по жирному заду. Боров похрюкивал, и таратайка довольно-таки бойко катилась. За тележкой со стариком шли двое мальчишек – мои ровесники, один цветной, а другой белый. Одёжка на них износилась даже сильнее моей. У темнокожего мальчишки штаны разошлись на колене, и не имелось никаких признаков, что кто-то пытался залатать дырку. У белого штаны на колене тоже разошлись, но на дыру нашили заплатку из мешковины, и эта заплатка, по всей видимости, много раз за свою жизнь подвергалась окраске: скорее всего, соком трав и ягод, брызгами дорожной грязи да глиной береговых круч.
Я заметил, что народ, который толокся вокруг, стекается к ледохранилищу и собирается перед ним, словно стая скворцов на ветке. Тогда я понял, что тело в хранилище – не такой уж большой секрет.
Дед осадил свиную упряжку рядом со мной. Посмотрел на меня слезящимися глазами, открыл беззубый рот и заговорил:
– Как делишки, бельчонок?
– Хорошо, сэр.
Сказать по правде, он меня пугал. Никогда я не видал настолько дряхлого старика, и уж точно не в подобном положении – чтоб без ног, да ещё в таратайке на свинячьем ходу.
Белый мальчишка, который шёл наравне с дедом, представился:
– А меня Ричард Дейл зовут. В пойме живу.
Думаю, этот Ричард Дейл был чуть старше меня. Скулы тонкие, губы пухлые и пунцовые, а такие носы, какой был у него, мы в те годы кликали римскими. Иные умники, бывало, острили: «Ну да. Ещё бы, торчит посреди лица, будто римская свеча».
Я сказал, что тоже живу в пойме, объяснил, где именно. Его часть поймы находилась на противоположной от нас стороне. Сама местность называлась Песчаной поймой: в отличие от наших краёв, богатых красной глиной и бурой почвой, там у них попадался всё больше белый песок.
