Стихи

Вот и снег… вот и лёд… поскользнуться легко на бегу.
Вот и радость снежков, календарно – не вовремя…
впрочем.
Я люблю Вас. Вам нравится это? Ваш тесный мирочек
Я не стану никак изменять – мне комфортно в снегу.

Вот и снег… хорошо… я ленива, но в чем-то нежна…
Будет март, будет май… будет что-то… и что-то другое.
Я люблю Вас сегодня – дотроньтесь до снега рукою.
Тает… капля… смахните… кому эта капля нужна?

#Я_умею

Орхидеи на ночной заправке куплены —
Мёрзнут в вазе.
А сердца, как будто бабочки, окуклены
Без фантазий.
Я плачу кредиткой за расходы-мелочи.
Пластик VISA.
Я такая тонко-шёлковая девочка —
Без капризов.
Звезды где-то много-много выше города
Онемели.
Я теперь умею очень-очень коротко.
Я умею.

#2008

#В_длинном_полосатом_шарфе

Мне хочется оказаться
В Питере
В 19 лет
В длинном полосатом шарфе
Можно даже…
Влюбленной неудачно
Даже…
Лесбиянкой
Или…
Неважно в кого
Главное – неудачно
Некритично
Нероково
Как всё
Из раннего
Никак не до смерти
А лишь на грани
Моды и чувства
Писать грустные стихи без знаков препинания
Такие
Характерные для лесбиянок
Сверхженские
Где мосты всегда разведены
Как судьбы
И нежность в ложбинке межгрудной
Стихи
Очень красивые
С надрывом и
Проколотым языком
Губой
Носом
И прочими частями тела
Ещё
Курить на мосту гашиш через банку колы
Маленькими кусочками
С художниками или музыкантами
Малознакомыми
Маргинально
И
В белые ночи вглядываться
И
Подбирать мелочь
Которую туристы швыряли чижику-пыжику
Чтобы добавить на сигареты
Пускать серый дым в серые-белые ночи
Смотреть на дворцы и мечтать
Мечтать о чём-нибудь совершенно нематериальном
Бесплатном
Глупом
И настоящем
В Питере
В длинном полосатом шарфе
В 19 лет

#Давно_не_было_любовника

В послеродовом отделении женщины похожи на очень медленных лыжников: они, не отрывая ног от линолеума, шоркают пластмассовыми сланцами, еле волоча свои изодранные или изрезанные тела «на уколы». Из всех палат, подобно кваканью на болоте в лунную ночь, раздаются позывные невидимых малышей. Один кричит, как сирена отбоя в зоне строгого режима, – Бог наградил голосом, – другой крякает подсадной уткой в сезон охоты.

Сложность смены измеряется в капельницах, в венах, в иглах. У каждой роженицы то из запястья, то из кисти торчит пластмассовая «системка» с пробочкой. Сестра раскручивает пробочку, присоединяет капельницу – и лежи, сокращайся. Рядом в прозрачной каталочке улыбается твой долгожданный малыш.

«Тут один особо крупный мальчик шёл напролом, как Майк Тайсон! Прорывался! Вместо лица – один сплошной синяк. Глаз не видно!», – рассказывает красивая сестра, что носится по роддому с прозрачным чемоданом, полным «крови из пальцев», – «Давай, моя девочка, ручку».

Эта сестра, как фантом, появляется всегда очень рано и неожиданно. Не успеешь отойти от наркоза, а тут этот чемоданчик. «Я, – говорит она, – родилась рыжей, а теперь – шахидка. Так что всё пройдёт… На кольце написано у этого. Со-ло-мо-на… Ты от наркоза легко отошла. А эта «мама Тайсона» порвалась до ушей. Ничего!» «Ничего. Зашили. Папа через два месяца оценит работу, – продолжает тему дежурная сестра послеродового, щёлкая пальцем по «10 кубикам». – Давай ручку, моя девочка».

Кто на что учился. Театр начинается с вешалки. Роддом – с «дородового». У доктора-блондинки пальцы длинные-длинные, наверное, красивые. У доктора-брюнетки – короткие, зато она умеет их ловко ввести в тебя, кажется, по локоть (ещё один пример того, что дело не в размере). У следующего врача персты… с панорамным охватом… наслаждайся, моя девочка.

Если два пальца в шейку ещё не входят… ничего, попробуем с силой… Марь Иванна, попробуйте Вы… никак… а Вы, Людмила Филипповна… действительно, никак…

Кто ещё не побывал? Мужайся, моя девочка, матка не готова. Завтра снова на кресло. Все доктора попробуют ещё и ещё… и так…