Хорошие. Плохие. Нормальные

Все совпадения случайны.

Март – июнь 2020 года

27 марта, около девяти вечера

Цитата дня:

– Знаете что, ваша милость? – начал Санчо. – Мне кажется, Господь посылает вам все эти несчастия в наказание за то, что вы не сдержали своего обета: не кушать со скатерти, не разговаривать с женщинами…

• фобий, признаков ОКР, признаков нарциссизма – как обычно

• кусков розового мыла – 33

• обвинений, что я плохой человек, – одно

Когда ваш отец кричит «ты плохой человек!», «ты меня опозорила!» и «это патология!», вы догадываетесь, что он на вас сердится. Это катастрофа, ведь вы привыкли быть хорошей, – что теперь делать?! Орать «а-а-а!», плакать, доказывать, что нет, не патология, не опозорила, не плохой человек?!

Как доказать, что это не патология, а любовь, интерес к чужому душевному миру, восхищение масштабом личности и талантом; как объяснить, что вы взрослый человек, способный испытывать чувства… Ой, нет! Это бесполезно.

Ваш отец – психолог с 25-летним стажем и лучше знает, какие чувства вы испытываете. Кроме того, он привык говорить сам. И вот: вы, незрелая, закомплексованная, несмышленая (может, сразу скудоумная?), стали любовницей своего учителя (цитата: «Связалась со старым хреном»), руководствуясь не чем иным, как подсознательным желанием найти другого отца (цитата: «Я всегда был хорошим отцом, зачем тебе еще один?»).

Странно и смешно, когда тебя недоуменно спрашивают: «Как можно в него влюбиться?!» Я хочу ответить: «В кого же еще влюбиться, если не в него!», но отец задает вопросы и сам же отвечает: это не любовь, а невротическая потребность в любви, нарциссизм и мой вечный перфекционизм. Желание во что бы то ни стало заслужить похвалу от «старого хрена», которого я назначила генеральным директором своей жизни. «Старому хрену» нужно от меня одно – невротическое обожание. Мои отношения с ним – это созависимость: глубокая эмоциональная поглощенность, сопряженная с потерей собственной личности. Ну, а со стороны «старого хрена» – болезненно раздутое эго, уставшее либидо… Вот при чем здесь уставшее либидо?!

Предпоследний аргумент отца: «Подумай сама».

О-о, иди и подумай: мне уже кратко объявили, что я плохая, теперь мне надо каталогизировать свои недостатки и согласиться. Как в детстве. Отец говорил мне «иди и подумай, почему ты плохая», отделяя плохую меня от хорошего человечества. Это было так страшно, что я даже хотела умереть: «Уйду от вас, исчезну, испарюсь, тогда вы меня оцените!..» С тех пор «ты плохой человек» так губительно на меня действует. Я как ребенок, оправдываюсь, хочу, чтобы отец пожалел и передумал, что я плохой человек, привожу свой любимый детский аргумент: «На свете много людей лучше меня, но встречаются и хуже…» Детская травма, сто раз читали.

Но какая разница, детская это травма или взрослая? Обвинение «ты плохой человек» звучит для меня очень страшно. Мне важно считать себя хорошим человеком и вести себя как хороший человек. Я хочу стать писателем, внести в мир что-то хорошее. Конечно, можно просто кому-то помочь, но от помощи одному конкретному человеку в мире не станет заметно больше хорошего. А писатель нужен многим, кто-то прочитает, улыбнется и утешится, а кто-то подумает: «У меня тоже так бывает, я на свете не один.

Нет, ну почему, почему я плохой человек?! Потому что влюбилась? Когда человек с таким обаянием, как СН, решает очаровать вас, – все, стоп, сопротивление бесполезно. Вас бесконечно увлекают его блестящий ум, воображение, безжалостное понимание людей, способность из любого факта сделать искусство. Общение с другими людьми, по сравнению с самым простым разговором с СН, похоже на жевание капусты, чавк-чавк.

У отца много аргументов, а какие аргументы у меня?.. Никто другой не заставлял меня переживать: не глупа ли я? не плохой ли я собеседник? Я никогда не чувствовала себя такой счастливой оттого, что со мной просто разговаривают: если он разговаривает со мной, значит, я не тупица и не бездарная! СН сказал, что я так много читаю, что могу стать писателем, но мне необходим человек, который поднимет меня на другой уровень, даст направление… а «уставшее либидо» здесь ни при чем! При чем здесь секс? Подумаешь, сокровище, секс! Глупо считать, что СН всего лишь хотел добиться секса со мной, как будто секс – это редчайшая драгоценность, ради которой нужно городить все эти сложные конструкции… С ним не нужен секс, чтобы дойти до глубинного понимания. Я имею в виду, что секс иногда нужен только для того, чтобы понять другого человека.

Последний аргумент отца иронический: «Ты ведь такая начитанная».

Да. Отношения «наставник – ученица» не раз описаны в литературе. Джейн Эйр и мистер Рочестер, Николь и доктор Дайвер в «Ночь нежна», Эмма и мистер Найтли, Марианна и полковник Брэндон. Сто раз читали. Но одно дело «сто раз читали», и совсем другое, когда это касается тебя: то кажется, что ты самая умная, вытащила счастливый билет и счастлива, то – дура и несчастна… и тонешь во всем этом, как лягушка в сметане.

Я надеялась, что отец со временем поймет, как прекрасен СН (не знаю, каким образом, просто «сам поймет»), и я смогу вернуться, так сказать, на коне. Но я, как колобок, сначала укатилась от отца, потом от СН. Вернуться домой, к отцу, – это не совсем на коне, а скорее на хромом осле. Если с «другим отцом» ничего не вышло, вы не можете вернуться к первому на хромом осле. Лучше утопиться в Неве, чем увидеть в его глазах «что я говорил?». …И услышать: «Пусть это послужит тебе уроком, в такую историю попадают неумные инфантильные девушки с низкой самооценкой!»

Кроме того, вернуться к отцу было бы нечестно: зачем ему незрелый рыдающий колобок с низкой самооценкой?

…Может, я и плохой человек, но я умная, взрослая, с нормальной самооценкой! Поэтому я не звоню отцу с просьбой «забери меня!», а пишу адрес в Яндекс. Такси: «Рубинштейна, 23».

Сложность в том, что заказывать такси нужно в очках, а садиться в такси без очков. Как другие люди справляются с тем, чтобы сесть в такси, – рюкзак, сумка, телефон, футляр для очков, очки, – очки придерживают подбородком? Когда я забиралась в машину, в лужу упало все, кроме футляра для очков, а ведь он как раз самый водоустойчивый.

27 марта, за час до вызова такси. Новый мир

• комплексов отличницы – один

• шапок с помпонами – две

«На Рубинштейна развлекаться?» – сказал таксист.

Я ответила «да» и начала писать, мысленно. СН говорил мне: «Пиши о том, что происходит, о своих чувствах, пиши, где бы ты ни находилась, хотя бы мысленно, о себе всегда есть что написать». Глупо быть такой прилежной ученицей, как будто не могу не выполнить домашнее задание. Но я ведь делаю это не для него? Что мне говорили в детстве? То же, что всем: «Ты учишься не для оценок, не для учителей и не для родителей, а для себя».

Еще за час до вызова такси все было хорошо. То есть у нас все было хорошо, а в мире уже все было нехорошо.

В марте мы жили, как все человечество жило в марте, прилипнув к телефонам и нервно передавая друг другу новости. Страны одна за другой закрывали границы, как будто мчались в начерченный мелом круг и кричали «я в домике», как будто чума и уже не до единой Европы, а спасайся кто может. СН сказал, что общество возвращается к феодализму, к понятию «свои – чужие», сказал «если так пойдет, то скоро будем чужих от своих колодцев отгонять… кошмар».

Кошмар, но очень интересно. Происходит что-то значительное, страшное, но не угрожающее тебе напрямую, и ты можешь ходить с озабоченным лицом, читать новости, будто делаешь важное нужное дело. На вопрос, что на ужин, можешь отвечать: «В Канаде очереди за туалетной бумагой». Или подойти к кабинету и сказать в закрытую дверь: «Россия прекратила авиасообщение со всеми странами», и СН не рассердится, что ему мешают работать, а выскочит, как черт из табакерки, и скажет: «Как прекратила? Со всеми?!»

– У нас больше нет будущего. У человечества в целом и конкретно у нас, – сказал СН. – Никто не знает, что будет завтра. Исчезнет ли человечество, выживем ли мы… Вы можете жить, не имея представления о завтрашнем дне? Никто не знает, какой будет жизнь после катастрофы. Сможем ли жить в этом новом мире, где нельзя будет обняться при встрече?.. Чем жить в мире, где нет живого общения, лучше вообще не жить… Руки!

«Руки!» – это Катьке. СН имел в виду, что Катька должна убрать руки от лица. Раньше, до появления вируса, никто не интересовался, сколько раз в день человек трогает свое лицо, – три глаза или чеши нос сколько хочешь. Оказывается, человек трогает лицо девяносто раз в день. Но я, наверное, девятьсот раз, а Катька девять тысяч раз. Теперь всем нужно приучаться не трогать лицо. Мы с Катькой договорились шлепать друг друга по рукам, если кто-то чешет нос, или трет глаза, или разглаживает брови. Даже подпирать лицо руками нежелательно.

В мире все было нехорошо, но конкретно у нас все было хорошо. И еще утром никто не предполагал, что вечером я соберу вещи, а СН изумленно скажет:

– Ты уходишь от меня из-за письма? Я всего лишь написал письмо, и ты уходишь из-за такой ерунды?.. Мы можем обсудить, решить… это было всего лишь предложение.

Когда человека что-то задело, он мгновенно забывает азы своей профессии. Отец, психолог, привыкший слушать клиента, не дает мне сказать ни слова. СН ведет себя не как писатель и сценарист. Забыл, что резкое действие персонажа не прямо вытекает из предыдущего: нужно придумать триггер. Говорил, что мастерство писателя и сценариста в том, чтобы придумать неочевидный триггер, и забыл. Я ухожу не из-за письма. Письмо – это триггер.

СН сказал, что я умна и талантлива, но не смогу стать писательницей, если не буду слушаться. Если он говорит, что Катька – манипулятор, искусно манипулирует им и мной, значит, я должна ему верить, а я не слушаю его и не слушаюсь…

Я кивала. Я всегда киваю. Мне трудно сказать человеку, что он несет чушь или немного неправ. Вовсе я не теленок-соглашатель без своего мнения, у меня всегда есть мнение, которое я четко и бескомпромиссно высказываю про себя. А сказать вслух мне трудно. Я только пробормотала: «Я не из-за Катьки, правда…» Я, правда, ухожу не из-за Катьки. Я люблю Катьку, но себя я люблю больше.

– Ты решила поддать жару?.. Ничего у тебя не получится, тебя ждет жизнь бумажной мыши, – сказал СН тоном, каким ребенок говорит гадости. Когда он пишет сценарий, то иногда спрашивает: «Ну что, не скучно, может, поддать жару?» «Поддать жару» означает, что жених перед свадьбой погибнет во время взрыва газовой колонки, ребенок потеряется и спустя годы найдется с тем же крестиком на шее, герой впадет в кому, героиню продадут в гарем.

…Собрать вещи легко: джинсы, свитера, розовое бархатное платье, которое я ношу с ботинками «Доктор Мартинс», синяя шапка с помпоном, зеленая шапка с двумя помпонами, ноутбук, 33 куска розового мыла. Паспорт и банковская карточка в рюкзаке. Катька со словами «он монстр» кинула в сумку постельное белье, один комплект на первое время. Всё рассыпалось, впереди у меня неинтересная, незначительная жизнь… Почему-то всё высокое заканчивается вещами: то собираешь вещи, то разбираешь.

Я ехала в такси и была Анной из «Здравствуй, грусть». Героиня, Сесиль, выстроила многоходовую интригу, чтобы не допустить в их с отцом жизнь строгую Анну. Анна уезжает, попадает в аварию… Я представила, как СН с Катькой ужинают и обсуждают, что нужно вернуть меня, пишут мне письмо, полное любви и раскаяния, и в этот момент раздается телефонный звонок. Им сообщают, что я разбилась по дороге на Рубинштейна, они верят, что это несчастный случай, а не самоубийство… и только иногда, на рассвете, Катька понимает, что я сделала им великодушный подарок, дав возможность поверить, что это был несчастный случай, и к ней приходит тоска… грусть… Не может быть, чтобы Катька играла мной, Катька нормальный человек, и ей всего пятнадцать, она недостаточно взрослая для интриг. Да и я не такая взрослая, чтобы хоть в малейшей степени изменить их с СН жизнь. Просто интересно представить, что так может быть.

Никто не знает, что я живу в двух мирах. Один мир реальный, в нем я живу меньше. Другой книжный: представляю себя Ребеккой, Долли, Эммой… Необязательно главной героиней или персонажем женского пола, необязательно персонажем, просто живу в другом мире, где все они живые. Я не смогла бы жить только в одном, реальном, мире, просто не выдержала бы.

«Хорошо тебе погулять, не забудь родителям позвонить», – сказал таксист.

Я не выгляжу как подросток, я выгляжу нормально, на свой возраст, но есть люди, для которых главная примета взрослости – вес, все «худенькие» кажутся им подростками, особенно в полутьме.

27 марта, около десяти вечера. Собственник

• диванов – один

• кресел – три

…Ну вот, я на Рубинштейна, 23, у памятника Довлатову. Воровато оглянулась, как будто хочу сделать что-то неприличное. Но это и правда очень интимное: я дотронулась до руки Довлатова, сказала: «Привет, ты как? Я норм». Почувствовала ответный импульс. Я не псих, не слышу голоса, не воображаю, что памятник пожимает мне руку или отвечает, как у него сегодня дела.

Тут дело в другом. Довлатов нашей семье не чужой: моя бабушка из-за него осталась на второй год.

Памятник Довлатову стоит у ворот, через ворота входишь во двор. Довлатовский дом построен буквой П, идешь между перекладинами буквы П, на первом этаже по правую руку будет «черт-те что».

Когда мне позвонил нотариус с сообщением, что мне завещана квартира по адресу Рубинштейна, 23, я решила, что это чья-то шутка или мошенничество, вроде звонков «ваш счет в банке заблокирован, сообщите код». Я бы скорей поверила словам: «Вы единственная наследница старинного рода, вам завещан замок в Ирландии…» Спорим, каждому хоть раз в жизни приходили в голову подобные мысли.

Ирка не могла завещать мне квартиру! От нее нельзя было ожидать такой предусмотрительности, чтобы кому-то что-то завещать. От нее можно было ожидать совсем другого: что квартира достанется первому встречному или же постоянному ночному покупателю водки. Беспутная Ирка продавала ночью водку из окна: Иркина квартира находится на первом этаже. Там есть и другие особенности. Отец говорит: «Это не квартира, а черт-те что».

Если рассматривать «черт-те что» с точки зрения недвижимости, то это хорошая недвижимость: улица Рубинштейна – главная улица после Невского, вторая ресторанная улица в мире, здесь даже такая левая недвижимость, как Иркина квартира, имеет ценность.

Если рассматривать «черт-те что» с точки зрения жить (приглашать гостей, спать, готовить еду), то квартирой это можно назвать условно. Первоначально, по плану, здесь было техническое помещение. После войны встроили ванну и плиту, и техническое помещение превратилось в жилье. Здесь жила моя двоюродная бабушка Ирка, училась в одной школе с Довлатовым, на класс старше. На переменах бегала смотреть, какой он красивый, засматривалась и опаздывала на следующий урок. Бабушка Ирка решила остаться на второй год, чтобы весь следующий год учиться с Довлатовым в одном классе и без лишней беготни смотреть на него во время уроков.

Действительно ли бабушка Ирка осталась на второй год из-за любви или просто плохо училась? И придумала красивую легенду? У бабушки Ирки, очевидно, была склонность к театрализации жизни, она сама себя называла «беспутная Ирка». Но какая разница, была ли у бабушки Ирки большая любовь к Довлатову или большая нелюбовь к учебе? Довлатов сказал, что у любви вообще нет размеров, есть только «да» или «нет», у бабушки, очевидно, было к Довлатову «да», а к учебе «нет».

В «черт-те что» нет прихожей: с улицы входишь в огромный зал метров шестьдесят. В зале белая кафельная печь до потолка, мы всегда говорили камин, но технически это печь. Из зала через крошечный туалетик с чугунной ванной проход в комнату. В комнате всё заставлено мебелью: круглый стол, три кресла, розовое, зеленое и голубое, старый продавленный диван, к дивану нужно пробираться между древними колченогими шкафчиками, тумбочками, этажерками. Здесь же плита, если захочется сварить суп, то можно помешать его, не вставая с дивана. На диване Ирка спала и с него же продавала водку. Вставала на диван (она была небольшого роста, как я), протягивала в окно бутылку.

Я была здесь месяц назад: чтобы попасть в квартиру, пришлось вскрывать дверь, менять замок, и сосед подозрительно поинтересовался: «Вы собственник?» Я ответила: «Я собственник» – и вспомнила Сомса Форсайта. «Собственник» произносить приятно, такое надежное круглое слово – «собст-вен-ник».

…Так, я собственник, могу делать здесь, что хочу. А чего я хочу?

Хочу найти тайник с фамильными изумрудами! Изумруды продам на «Сотбис»… Нет, я не смогу продать изумруды на «Сотбис»: границы закрыты, и «Сотбис» закрыт… На скорую руку продам изумруды в интернете. На эти деньги открою свое издательство. Издавать буду все, что понравится, единственное ограничение – все авторы должны быть не старше тридцати одного года. В издательстве, в которое я обращалась со своей рукописью, мне сказали: «Сколько вам лет? Ах, вам еще нет тридцати, у вас еще все впереди». Уверена, что все, кому до тридцати, как я, не хотят впереди, хотят сейчас.

Хочу найти на дне шкафа библиографическую редкость, к примеру, дневник Пушкина! О судьбе одной пушкинской тетради до сих пор ничего неизвестно, вот ее я и найду.

Хочу найти под половицей бабушкины письма, которые она написала мне перед смертью на двадцать лет вперед, чтобы я получала по письму в год. В каждом письме будет предвидение, пророчество и наказ, как жить в этом году, и я наконец-то начну жить осмысленно, правильно и стану хорошим человеком. …Да. Самое малое, что может произойти со мной в этой квартире, это прозрение, катарсис и полное перерождение личности.

Хочу разложить розовое мыло по шкафчикам, чтобы можно было открыть любой ящик, а там лежит розовое мыло. Это скромный реалистичный вариант: у меня в сумке 33 куска розового мыла. Каждый вечер я пересчитываю свое розовое мыло, это меня успокаивает и вселяет надежду… На что? Ну, просто вселяет надежду. Сейчас у меня 33 куска, и я собираюсь купить еще, пополнить запас на всякий случай.

27 марта, 22:00–23:10. Античудесная реальность

• признаков стресса из-за желания держать все под контролем – пять

• признаков невротизации – пять

Мама кричала в телефон: «Лика! А если я заражусь?! А если я уже заражена?.. Мимо меня идет колонна грузовиков с гробами!»

Не может быть, что мимо ее дома идет колонна грузовиков, грузовики туда не проедут. Грузовики с гробами идут по шоссе. Маме очень страшно одной в ее крошечной квартирке в Бергамо. Променяла Петербург на Бергамо, папу на Труффальдино, меня на без меня. После того как развелась с Труффальдино, не вернулась, говорила, что в Бергамо рай. Каждый день ездит в Читта Альта, поднимается на фуникулере до Меркато делле Скарпе, с площади идет вниз до виа Порта Дипинта в свой крошечный (в Бергамо все крошечное) магазинчик винтажных аксессуаров: сумки, кошелечки, заколки, брошки, ремни…

– Я ловушке! А вдруг у меня будет инфаркт?! Меня не будут лечить!

– У тебя же нет инфаркта…

– А если я сломаю ногу?

Ей нужно выплеснуть страх. Если у нее случится инфаркт или она сломает ногу, ей не окажут медицинскую помощь, все больницы работают только на эпидемию. Она совсем одна в цветущем Бергамо, где соседи умирают целыми семьями, где люди задыхаются перед смертью. Сказала, что в Петербурге ей не было бы так страшно, как в Италии: в России человек всегда готов ко всему, а в Италию она уехала как в рай, и вдруг оказалось, что попала в ад.

Она сейчас как военный корреспондент, ее посты в Фейсбуке вдруг стали читать сотни подписчиков. Сотни подписчиков не поверили бы, что автор постов с переводами новостей из итальянских газет ночью истерически кричит своей дочери: «Мы все умрем! Сначала умрем мы, потом вы! Твой Фейсбук будет полон сообщениями твоих друзей о смерти родителей, бабушек и дедушек!..»

– Вы думаете, что вас не коснется, – сказала мама. – Люди всегда думают, что их не коснется, пока не становится поздно. Евреи в Германии были уверены, что самого страшного не может случиться, а потом их, не верящих, забрали в концлагеря. Но всегда были люди, которые знали…

Когда мы с мамой еще были откровенны друг с другом, я рассказывала ей, что часто воображаю себя Анной Франк. Для меня-Анны самое страшное – неопределенность, что невозможно по-настоящему строить планы, ведь нацисты могут прийти в любую минуту. Каждую минуту может случиться плохое. Зачем она говорит мне про евреев в Германии? Она же знает, что я помешана на Холокосте.

Мама знает, как я боюсь инфекций, что я ношу с собой пузырек с жидкостью для дезинфицирования рук. Я никогда не прикоснусь к ручке двери в общественном туалете. Люди смотрят странно, если открываешь дверь рукой, завернутой в салфетку. Лучше изловчиться и открыть дверь локтем. Мама знает, что я постоянно мою руки, хотя внешне я самый нормальный человек на свете.

Как только появляются родители, я становлюсь маленькой: мама пугает, я боюсь. Она могла бы подумать об этом, не пугать меня так сильно. Но с тех пор как мама ушла от нас, ей кажется, что это она маленькая, а я взрослая. Она пугает меня и сама успокаивается. Чем сильней я пугаюсь, тем быстрей она успокаивается.

Испугать меня нетрудно, я и сама боюсь. С этим вирусом самое страшное – неопределенность: может, заболеешь, а может, нет. Может, заболеешь легко, а может быть, будешь задыхаться, а может быть, умрешь. Вирус не на всех действует, он выбирает: как в игре в «Мафию» – «проснулись все, кроме Феди». Страшно, что не знаешь, кого выберет вирус, а вдруг маму, а вдруг меня? И я все думаю, достаточно ли хорошо я мою руки?

Особенно страшно, что этот вирус живет на поверхности, это придает всему уже совершенно адский оттенок. Обычный вирус передается воздушно-капельным путем, а этот – везде, в подъезде, в лифте, на асфальте, на стенах домов, на магазинных пакетах… Мама кричит «сиди дома!» и «мой руки!». СН говорит «цивилизация гибнет», «мир обречен». Зачем мне мыть руки, если мир обречен?

В комнате окно. В этом нет ничего особенного, в любой комнате есть окно. Но это первый этаж.

Это низкий первый этаж. Тому, кто захочет залезть ко мне, даже не надо будет лезть. Он сможет поднять руку и постучать в окно… или заглянуть. Прямо сейчас в моем окне может появиться лицо или рука.

Решила, что буду спать в зале: окна там немного выше, чем в спальне. Перетащила в зал диванные подушки… В зале два окна!.. Два окна означает, что шансы увидеть лицо в окне увеличиваются вдвое: два лица в двух окнах. И шансы умереть от ужаса на месте, на диванных подушках, увеличиваются вдвое.

Окон нет только в туалетике. Фрекен Бок пряталась от привидения в ванной комнате, постелила полотенца в ванну и улеглась. Фрекен Бок смогла, и я смогу. Если очень хочется спать, можно и в туалетике заснуть. С другой стороны, находиться в помещении без окна еще опасней: я не смогу увидеть, что кто-то залез в окно. Да и не ложиться же мне на пол около унитаза! Я человек и буду спать на диване.

Перенесла подушки из зала обратно в комнату. Расставила все вещи вокруг себя симметрично, мне нужно, чтобы вокруг меня все было симметрично. Заплакала.

Плакала минут десять-пятнадцать из-за своей дурацкой жизни. Все не так, как я хотела. Я не могу ничего контролировать. Не могу остановить крушение мира, контролировать вирус, свою жизнь. Могу попробовать примирить то, что случилось, с тем, что должно было бы быть, только расставив вещи симметрично и разложив мыло.

В туалетике течет кран: кап-кап, кап-кап, кап-кап… Считала капли тройками – три, шесть, девять. Изо всех сил старалась заснуть, с другой стороны, изо всех сил старалась не заснуть: пока я сплю, кто-то залезет в окно. Досчитала тройками до тысячи.

Что я делаю в насквозь чужой квартире, где даже книг нет? У меня зависимость от книг: рядом со мной должны быть книги. Не обязательно каждую минуту читать (иногда я могу и не читать), книги должны просто быть. А у Ирки ни одной книги, я одна как в чистом поле. Без книг.

…Кап-кап, мир обречен, кап-кап, в туалетике течет кран, я присутствую при конце света, я одна на старом диване, кап-кап, мне стыдно, что в моей жизни полный крах, я позволила отношениям с СН изменить мое представление о себе… Это мой личный крах на фоне конца света. Мне повезло, что мой личный крах происходит на фоне конца света: какая разница, что во мне не так, если все равно конец света?..

Меня вдруг накрыло чувство, будто я не существую. Или существую, но как другая форма жизни, не как человек. Я сфотографировала плиту и ушла.