– Добрый вечер, тетя Фэнни! Надеюсь, сегодняшняя траурная атмосфера вам по душе?
– Не стоит за меня беспокоиться. Добрый вечер, Орианна, мисс Огилви. Право, не утруждайтесь. Вы прекрасно знаете, что на тетю Фэнни не стоит обращать внимания. Орианна, я с удовольствием постою.
– Эссекс, – распорядилась миссис Хэллоран, – принеси тете Фэнни стул.
– Уверена, что молодому человеку это в тягость, Орианна. Я привыкла сама о себе заботиться, уж ты-то знаешь.
– Эссекс, бокал вина тете Фэнни.
– Орианна, я пью только с равными. Мой брат Ричард…
– …отдыхает. Он уже пообедал и принял лекарство. Ничто не помешает тебе увидеться с ним вечером, обещаю. Да сядь ты уже наконец!
– Я не привыкла подчиняться приказам, однако ты теперь здесь хозяйка, судя по всему…
– Так и есть. Эссекс… – Миссис Хэллоран поудобнее расположилась в кресле, откинув голову на спинку. – Желаю слышать, как вы попусту растратили свои юные годы – только самое скандальное!
– Тропа становится все прямее и у?же, – произнес Эссекс. – Годы наступают, тропа сужается как острие ножа, и я ползу вперед, хватаясь за соломинку, а годы сдавливают бока и смыкаются над головой…
– Не слишком-то скандально, – поморщилась миссис Хэллоран.
– Боюсь, у молодого человека не было так называемых «преимуществ» в жизни, – заметила тетя Фэнни. – Не всем повезло вырасти в роскоши – уж ты-то знаешь…
– Статистика говорит сама за себя, – продолжил Эссекс. – В двадцать, когда время казалось бесконечным, мои шансы умереть от болезни сердца были один к ста двенадцати. В двадцать пять, когда меня впервые охватила неразумная страсть, шансы умереть от рака были один к семидесяти восьми. В тридцать, когда дни и часы начали сокращаться, шансы умереть из-за случайности равнялись один к пятидесяти трем. Теперь же мне тридцать два, тропа сужается с каждым днем, и шансы умереть от чего угодно равняются один к одному.
– Очень глубокомысленно, – резюмировала миссис Хэллоран, – однако по-прежнему не скандально.
– Хорошо… Итак, мисс Огилви хранит в правом верхнем ящике комода, под платками, эбонитовую шкатулку, украденную из музыкальной комнаты. В ней покоятся записочки, которые Ричард Хэллоран писал ей четыре года назад – хотя, пожалуй, некстати об этом упоминать теперь, когда он прикован к инвалидному креслу. Каждый вечер оставлял ей записку под большой голубой вазой в холле.
– Боже правый! – воскликнула мисс Огилви и побледнела. – Она вовсе не это подразумевала под «скандальным»!
– Не волнуйтесь, мисс Огилви, – улыбнулась миссис Хэллоран. – В качестве библиотекаря Эссекс привык шпионить за всеми. Он развлекает меня весьма занимательными историями, и его информация всегда оказывается верной.
– Момент истины, – сухо заметила тетя Фэнни. – Вульгарно и непристойно – я и тогда говорила, и сейчас скажу.
– Я бы ни за что не осталась… – начала мисс Огилви.
– Ну конечно, остались бы! – добродушно откликнулась миссис Хэллоран. – Ничто не заставило бы вас двинуться с места. Нет, ваша ошибка заключалась в другом: вы думали, что сможете «подвинуть» меня. Проще говоря, типичная ошибка тети Фэнни.
– Отвратительно и неуместно, – отозвалась тетя Фэнни. – Орианна, с твоего позволения я удалюсь.
– Допивай вино, а Эссекс позабавит нас еще чем-нибудь скандальным.
– Тропа сужается с каждым днем, – повторил Эссекс, ухмыляясь. – Интересно, помнит ли тетя Фэнни, как однажды выпила шампанского на дне рождения Лайонела и спросила меня…
– Боюсь, мне сейчас станет дурно, – перебила его тетя Фэнни.
– Ну так и быть, позволяю тебе удалиться, – снизошла миссис Хэллоран. – Эссекс, я вами недовольна! Ну ладно тетя Фэнни, но вы-то должны быть вне подозрений! Фэнни, если тебе хочется устроить сцену, сделай одолжение и поскорее: я хочу прогуляться перед вечерней игрой в нарды, а мой распорядок дня и так безжалостно нарушен. Мисс Огилви, вы допили вино?
– Ты собираешься играть в нарды? – удивилась тетя Фэнни. – Сегодня?
– Теперь это мой дом, как ты справедливо заметила. Не вижу причины, почему бы не сыграть.
– Как это вульгарно, – поморщилась тетя Фэнни. – В доме траур!
– Уверена, Лайонел подождал бы умирать, если бы знал, что похороны помешают моим нардам. Мисс Огилви, вы уже допили? – Миссис Хэллоран поднялась. – Эссекс?
Некоторый интерес представляет характер самого дома. Здание стоит на небольшом холме, и земля вокруг принадлежит семье Хэллоран. Со всех сторон территорию окружает каменная стена. Прежний мистер Хэллоран, отец Ричарда и тети Фэнни – в то время Фрэнсис Хэллоран, – ошарашенный свалившимся на него богатством, не придумал ничего лучше, чем создать свой собственный мир. По его замыслу, весьма туманно изложенному архитекторам, декораторам, землемерам, плотникам и каменщикам, этот мир должен включать в себя все. Внешний мир, оставшийся позади, использовался лишь для безжалостного разграбления и добычи предметов искусства, призванных украсить дом и окрестности. Помещения бесконечно ремонтировались и обставлялись, земля возделывалась с особым усердием. К изящному пруду перед домом прилагались лебеди. Кроме всего прочего, на территории находились пагода, лабиринт и розовый сад. Стены дома были окрашены в пастельные тона с изображением сатиров и нимф, резвящихся среди цветов. Также в интерьере имелось огромное количество серебра, золота, эмали и перламутра. Картины мистера Хэллорана не особенно интересовали, однако он уступил просьбе декоратора и повесил несколько штук. При этом настоял, чтобы его собственный портрет – мистер Хэллоран был человеком практичным и тщеславным – висел над камином в комнате, которую архитектор называл «ваша гостиная». Книги мистера Хэллорана тоже не интересовали, тем не менее он уступил под натиском удивленных взглядов архитектора и декоратора и обустроил библиотеку, должным образом оснастив ее мраморными бюстиками и десятками тысяч томов в кожаных переплетах; их привезли по железной дороге, внесли в дом коробку за коробкой, аккуратно распаковали и разложили по полкам специально нанятые для этого люди. Больше всего мистеру Хэллорану запала в душу идея солнечных часов. Их заказали из Филадельфии, в одной фирме с хорошими отзывами; мистер Хэллоран лично выбрал место в саду. Он смутно надеялся, что надпись – оставленная на усмотрение фирмы, они в таких вещах лучше разбираются – будет глубокомысленной, например: «Лови момент» или даже «За знаком знак чертит бессмертный рок перстом своим»[4 - Цитата из «Рубаи» Омара Хайяма, пер. О.?Румера.], однако по воле неизвестного автора надпись на часах гласила «Что жизнь?»[5 - Цитата из «Кентерберийских рассказов» Дж.?Чосера, пер. О.?Румера.]. Мало-помалу мистер Хэллоран к ней привык, убедив себя, что ремарка относится ко времени.
Солнечные часы установили и настроили с таким же старанием, что и книги в библиотеке, и каждый, кому взбрело бы в голову проигнорировать маленькие нефритовые часы в гостиной или дедушкины часы в библиотеке, или мраморные часы в столовой, мог выйти на лужайку и определить время по солнцу. Из любого окна, выходящего на сад и на озеро, виделись солнечные часы, установленные на повороте аллеи. Старший мистер Хэллоран был человеком методичным. В левом крыле насчитывалось двадцать окон, в правом ровно столько же. Так как центральная дверь была двойной, на втором этаже располагались сорок два окна и столько же на третьем, прямо под резным орнаментом крыши. Мистер Хэллоран распорядился, чтобы там изобразили цветы и древнегреческий символ богатства – рога изобилия, и нет никаких сомнений, что его распоряжения выполнили в точности.
По обе стороны двери располагалась терраса: восемьдесят шесть черных и восемьдесят шесть белых плиток направо и столько же налево. Мраморную балюстраду поддерживали по сто шесть колонн слева и справа соответственно. Восемь широких мраморных ступеней вели на лужайку, которая изящно обтекала квадратный пруд и плавной волной устремлялась вперед, к летнему домику в виде храма, посвященного какому-то второстепенному богу математики, с шестью тонкими колоннами по обеим сторонам. Хотя никто не пытался подобрать деревья, окаймляющие лужайку, листик к листику и веточку к веточке, летний домик окружали четыре тополя, посаженные на равном расстоянии. Внутри домик был выкрашен в зеленый и золотой, вдоль колонн и потолочных балок обвивалась виноградная лоза.
Все это царство симметрии нарушали солнечные часы, нарочно установленные не в центре, с провокационной надписью «Что жизнь?»
После того как дом был покрашен, обит деревянными панелями, устлан коврами и парчой, оснащен шелковыми простынями и драгоценными произведениями искусства, мистер Хэллоран перевез сюда жену и двух маленьких детей. Миссис Хэллоран умерла через три месяца, так и не увидев солнечных часов вблизи, разве что из окна спальни. Не довелось ей прогуляться ни к центру лабиринта, ни в тайный сад, чтобы сорвать абрикос, хотя каждое утро даме подавали свежие фрукты в прозрачной голубой вазе. Из розария ей доставляли розы, из теплиц – орхидеи и гардении, а по вечерам ее сносили вниз и сажали в кресло у огня. Миссис Хэллоран родилась в доме на две семьи в глухом далеком городке, где бо`льшую часть года было холодно и мрачно; впервые в жизни она почувствовала тепло, лишь сидя у камина. Она никак не могла поверить, что в этом доме ей не грозит зима, и даже вечное лето из роз, гардений и абрикосов не разуверило ее сомнений; миссис Хэллоран скончалась в полной уверенности, что за окном идет снег.
Вторая миссис Хэллоран – Орианна, жена Ричарда – поставила себе цель относиться к свекру с восхищением и покорностью.
– Мне кажется, – заявила она Ричарду, когда молодожены вернулись из свадебного путешествия и обосновались в Большом доме, – наш долг – скрасить последние годы твоего отца. В конце концов, он – твой единственный родственник.
– Вовсе нет, – возразил Ричард, озадаченный. – Есть еще сестра Фрэнсис и дядя Харви с женой и детьми в Нью-Йорке. И потом, наверняка имеются кузены разной степени дальности…
– Да, но никто из них не распоряжается деньгами твоего отца.
– Ты что, вышла за меня ради отцовских денег?!
– Ну да. И еще ради дома.
– Повторите еще раз, – велела миссис Хэллоран, разглядывая часы в теплых сумерках.
– «Что жизнь? И почему к ней люди жадны? Сегодня с милой, завтра в бездне хладной! Один как перст схожу в могилу я…»[6 - Цитата из «Кентерберийских рассказов» Дж.?Чосера, пер. О.?Румера.]
– Не нравятся они мне.
Миссис Хэллоран протянула руку и дотронулась пальцем до часов. В сумраке доносилось слабое шуршание листьев, плеск воды. Дом отсюда казался очень далеким, свет в окнах – совсем тусклым. Миссис Хэллоран провела пальцем вдоль буквы «Ч» и подумала: без этих часов лужайка выглядела бы пусто. По сути, часы – символ людской порочности, доказательство того, что глаз человека не способен вынести математическое совершенство. Я – существо земное, напомнила себе миссис Хэллоран, и потому должна смотреть на часы, как и все прочие. Если их убрать, мне тоже придется отводить глаза до тех пор, пока я не увижу несовершенство взамен часов – возможно, звезду?
– Вам не холодно? – спросил Эссекс. – Вы дрожите.
– Становится прохладно. Давайте вернемся в дом.
Тихими шагами миссис Хэллоран ласкала землю, по которой ступала; под рукавом ощущалась твердость руки Эссекса, едва заметное напряжение мускулов – реакция на ее совершенство и одновременно жест защиты. Все это мое, думала она, осматривая молчаливые камни, и землю, и листья своих владений. Тут она вспомнила, что собирается отослать Эссекса прочь, и улыбнулась. Бедный Эссекс так и не понял, что сущность хорошего придворного заключается в неуверенности. Теперь дом принадлежит мне, подумала она молча, не в силах произнести ни слова.
В большой гостиной у огня сидел Ричард Хэллоран; в дальнем углу, на почтительном расстоянии, за столиком устроились мисс Огилви с тетей Фэнни. Мисс Огилви читала, а тетя Фэнни раскладывала пасьянс; судя по всему, последняя не осмеливалась подкрутить свет в лампе, и они с мисс Огилви склонились над столом, щурясь в темноте.
– Орианна, – произнес ее муж, как только миссис Хэллоран и Эссекс вошли через высокие двери террасы, – я вспоминал Лайонела.
– Конечно, Ричард. – Миссис Хэллоран отдала Эссексу шаль, подошла и встала за креслом мужа. – Попытайся не думать об этом, а то не заснешь.
