Не могу,
Не могу,
Не могу не писать о войне!
Значит,
память других
ближе собственной памяти мне?
Значит,
беды чужие
утрат моих личных больней?
Не могу объяснить…
Если мог,
не писал бы о ней…
Из отцовского дневника
«Фашист – не человек! – сказал майор. —
Взбесившаяся гадина, зверюга…
Нет у него ни братьев, ни сестер,
Нет, ни отца, ни матери, ни друга!
Нет у него жены и нет детей…
И нет души.
Ему лишь крови надо!
И дела нет, товарищи, святей,
Чем раздавить зарвавшегося гада!
Теперь второе. Как пожар тушить,
Когда на дом упала «зажигалка»…
А нам бы в бой – фашистов задушить…
По ним ведь не заплачут. Их не жалко!
Я – живу
Мне душу бередят утраты эти.
Я всех погибших вижу наяву.
Им до смерти хотелось жить на свете,
Как мне сейчас.
Но я-то ведь живу!
Когда случается война
Нахмурясь, думает крестьянин
О том, кто уберет поля.
Спортсмен – что будет только ранен.
Старушка – что пойдет пальба.
Хозяин – что его постройка
Возможно, будет сожжена.
Ревнивый муж – о том, насколько
Верна красивая жена.
Поэт – о том, что нынче люду
Не до рифмованных обид…
И все – о том, что живы будут.
Что будет кто-нибудь убит…
Закон
У жизни неизменные законы.
Лишь кровью можно
уничтожить зло.
Вовек бы не изгладились окопы,
Когда бы в землю столько не легло!
Они
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь разрывали ветру…
Н. Майоров. Мы. 1940
Мир казался стозевным,
готовым обрушиться зверем
Эта схватка была им
самою судьбой суждена.
И они ее ждали, готовились…
Мы же не верим,
Если честно сказать,
в то,
что может начаться война.
И мечтой о сражениях
наши сердца не терзались.
Мы, наверное, просто
боялись накликать беду.
А они ее ждали —
и все-таки чуть не сломались
Те железные парни
в том сорок проклятом году.
Погибшие
Без вести пропавшие бои!
Сколько их, неведомых,
в которых
Падали ровесники мои
На войною выжженных просторах.
Ни к чему громоздкие слова.
От убитых не родятся дети.
Утешалась и была права
Крепче всех любившая на свете.
И других —
по-прежнему чиста —
