– Ну и ну! – сказал Кантебиле. Ударом ноги он открыл кабину и приказал: – Заходи первый.
– Зачем нам вдвоем?
– Скорее, придурок!
– Мы тут не поместимся.
Кантебиле выхватил револьвер и сунул его мне под нос:
– Хочешь в зубы? – Он оттопырил верхнюю губу, ощетинил усики, брови дугой сошлись над носом, напоминая гарду на рукоятке кинжала. – В угол, живо!
Он захлопнул дверь, скинул реглан мне на руки, хотя на стене был крючок. На глаза мне попалось еще одно приспособление, которое я не замечал раньше. К дверце была прикреплена медная полочка с полукруглым дном и надписью «Сигара» – остаток прежней роскоши. Кантебиле уже сидел на стульчаке, свесив между коленями руки, держащие револьвер. Глаза у него округлились.
В подобной ситуации я всегда могу переключиться на другое, подумать об условиях человеческого существования. Конечно, он хочет унизить меня. Только потому, что я chevalier какого-то Legion d’honneur? Хотя он вряд ли об этом знает. Зато Кантебиле знает, что я Башка, как говорят у нас в Чикаго, человек образованный, с определенными достижениями в области культуры. Именно поэтому я должен слушать его треск и бульканье, вдыхать его вонь? Вероятно, зверские замыслы вышибить мне мозги чуть не вызвали у него заворот кишок. Человечество полно самых злостных намерений. Чтобы отвлечься, я начал размышлять над поведением обезьян. В свое время я читал и Колера, и Джеркса, и Цукермана, а также заметки Маре о бабуинах и Шаллера о гориллах, и был более или менее знаком с широким репертуаром реакций человекоподобных на внешние раздражители. Не исключено, что по сравнению с Кантебиле я при всех самых культурных запросах и начитанности человек ограниченный. Я никогда бы не додумался до тех изощренных способов расправляться с другим, к каким прибегал он. Не указывает ли это на то, что у Кантебиле более богатые природные дарования и более плодотворное воображение, чем у меня? Погрузившись в успокоительные мысли, я сохранял самообладание и терпеливо ждал окончания процедуры. Сверху мне были видны корешки его коротко подстриженных курчавых волос и складки на черепе, когда он тужился. Он хотел наказать меня, но в результате почему-то сделался мне ближе.
Кантебиле встал, подтерся, поправил нижние концы рубахи, натянул штаны на бедра, застегнул пряжку пояса, сунул за пояс револьвер, брезгуя прикоснуться рукой к рычагу, спустил воду остроконечным носком ботинка и только после этого сказал:
– Если я тут что-нибудь подцеплю… – Сказал так, будто виноват в этом буду я. Видно, он вообще без зазрения совести всегда валил вину на ближнего. – Ты даже не представляешь, до чего противно здесь сидеть. Эти стариканы ссут прямо на стульчак. – Это он тоже поставил мне в упрек. – Кстати, кто хозяин этой дыры?
Вопрос интереснейший. Мне он никогда не приходил в голову. Бани были такой же древностью, как египетские пирамиды или сады Ашшурбанипала. Они такое же естественное явление, как дождь с неба или земное притяжение. Кто же все-таки хозяин?
– Никогда не слышал о владельце, – ответил я. – Кажется, какая-то фирма в Британской Колумбии.
– Ты не очень-то умничай! Ишь какой выискался. Я просто так спросил. Без тебя, мудака, узнаю.
Клочком туалетной бумаги он открыл водопроводный кран, вымыл руки без мыла: администрация не позаботилась о мыле. Я снова вытащил девять полусотенных, и он снова даже не посмотрел на них, заявив: «У меня руки мокрые». Вытирать их полотенцем на ролике он не стал. Оно было темного, грязного цвета. Я предложил Кантебиле свой носовой платок. Чхать он хотел на мою услужливость. От такого пощады не жди. Кантебиле растопырил пальцы, потряс руками, чтобы они обсохли.
– И эту дыру называют баней? – вопросил он, не скрывая отвращения.
– М-м, моются, собственно, внизу, – промычал я.
Внизу располагались два длинных ряда душевых устройств, а за ними – тяжелая деревянная дверь в парную. Тут же стоял чан с холодной водой. Вода годами не менялась; допускаю, что там завелись крокодилы.
Кантебиле уже шел к стойке буфета, я поспешил за ним. Он выдернул из подставки несколько бумажных салфеток, вытер руки и, скомкав их, бросил на пол.
– Почему у вас в сортире нет ни мыла, ни порядочных полотенец? Похоже, вы там вообще не моете руки. И дезинфицирующих средств я тоже не видел.
– Не видели? – отозвался Мики. – Это у Джо надо спросить. Следить за чистотой – его работа. Лизол я ему самый лучший покупаю. – Потом обратился к Джо: – Ты разве не кладешь в туалет пахучие шарики?
Старый черный чистильщик сидел, забросив ноги на кресло для клиентов (его поза напоминала мою во время стояния на голове). Всем своим видом он показывал, что занят серьезными проблемами и не желает отвечать на глупые вопросы.
– Вот что, мужики, вы купите товар у меня, – сказал Кантебиле. – Дезинфицирующие средства, жидкое мыло, бумажные полотенца, все. Меня зовут Кантебиле. У меня магазин на Клайборн-авеню. – Он достал из кармана пестрый продолговатый бумажник из кожи страуса и бросил на прилавок несколько визиток.
– Я тут не хозяин, у меня только лицензия на ресторан, – заметил Мики, но карточку почтительно взял. Его большие пальцы были покрыты черными следами от порезов.
– Я жду вас, слышите? – сказал Кантебиле.
– Я передам это в дирекцию. Она в центре.
– Мики, кому принадлежат Бани? – спросил я.
– Я только дирекцию знаю. Она у нас в центре.
«Забавно будет, – подумал я, – если Бани принадлежат Синдикату».
– Джордж Суибл здесь? – осведомился Кантебиле.
– Нету.
– Я хочу черкнуть ему пару слов.
– Сейчас я вам бумаги дам, – сказал Мики.
– На хрена мне писать? Передай на словах, что он говно. Передай, что это я сказал.
Мики нацепил было очки, чтобы найти клочок бумаги, но, услышав Кантебиле, обернулся к нам, словно говоря, что его дело жарить мясо, готовить белую рыбу, шинковать капусту и только. Кантебиле не спросил о старом Мироне, который парился внизу.
Мы вышли на улицу. Небо очистилось. Я не знал, какая погода больше соответствует происходящему – плохая или хорошая. Воздух был свеж, показалось солнце. Тени от домов исполосовали тротуары.
– Ну а теперь позволь мне вручить деньги. Все купюры новенькие. На том, надеюсь, и поладим, мистер Кантебиле.
– Что?! Вручить и все? Думаешь, это так просто?
– Мне очень жаль, что так случилось. Правда, действительно жаль.
– Ему, видите ли, жаль! Лучше пожалей свою колымагу. Ты ведь что сделал, Ситрин? Аннулировал чек. Все об этом узнали и теперь треплют языками.
– Кто узнал, мистер Кантебиле? Кто это – «все»? Не принимайте это близко к сердцу. Признаю, я был не прав…
– Всего лишь не прав, образина?!
– Это было глупо с моей стороны.
– Еще бы не глупо! Ему говорят: аннулируй чек, а он и лапки кверху. Задница Суибл, он что – бог? Если он видел, что мы с Эмилем жульничали, почему молчал? Почему не схватил нас за руку? Ты сыграл со мной эту подлую штуку, и теперь тот, из похоронного бюро, и мужик с прокатом смокингов, и другие придурки распускают слух, что Ринальдо Кантебиле – слабак и подонок. Нет уж, это тебе не пройдет, понимаешь?
– Понимаю, теперь понимаю…
– Не знаю, что ты там понимаешь. Смотрел я на тебя за столом и гадал: когда же он проснется? Когда поймет, что делает?
Последнюю фразу он с расстановками, с яростными ударениями бросал мне в лицо. Потом выхватил у меня из рук свой шикарный бежевый реглан с огромными пуговицами. Такие пуговицы были, наверное, в швейной шкатулке у Цирцеи – красивые, дорогие, по-восточному затейливые.
Последний раз похожее пальто я видел на полковнике Маккормике. Мне было тогда лет двенадцать. Перед Трибюн-тауэр остановился сверкающий лимузин, и оттуда выскочили два человека, у обоих в руках было по два револьвера. Они кружили по тротуару и проезжей части, приседали, заглядывали под машины, высматривая возможную опасность. Потом под охраной четырех стволов из лимузина вышел полковник в точно таком пальто табачного цвета, как у Кантебиле.
– Так вы полагаете, будто я не знаю, что делаю, мистер Кантебиле?
– Факт, не знаешь. Ты даже не знаешь, где у тебя задница.
Вероятно, он прав. Но я по крайней мере не измываюсь над людьми. Очевидно, жизнь у меня сложилась иначе, чем у других. А у них в силу каких-то неясных причин – иначе, чем у меня. Поэтому я не судья их поступкам. Я положился на Джорджа, знающего нравы дна, и вот сник перед Кантебиле. Единственное утешение – припомнить полезные вещи, которые я вычитал из книг по этиологии: как ведут себя крысы, утки, рыба-колюшка, мухи-жигалки. Иначе какой смысл в чтении, если оно не помогает в трудную минуту? Все, что мне сейчас было нужно, – доза морального удовлетворения.
