– Нет, не возражал. Он такой же мой сын, как и матушки, а когда пареньку стукнет двадцать один год, мы переселимся к нему и научим, как потратить деньги.
– А он знает, что ты и твоя жена – его родители?
– Нет – пока ему не исполнится двадцать один год. Тогда мы расскажем, что сделала матушка. Он будет благодарен, разве нет?
– Но Миддлтоны не в курсе?
Джонса позабавила эта история, совершенно, на его взгляд, невероятная, и он с любопытством ждал, как далеко зайдет Пэшен. Тот лишь покачал головой и ухмыльнулся. Джонс повторил свой вопрос, однако ничего не добился и решил зайти с другой стороны:
– А что случилось с маленьким Генри Пайком? – спросил он.
– О, с ним…
Пэшен помолчал, посмотрел налево и направо, состроил гримасу Джонсу, повернулся, скрестил пальцы и прошептал:
– Генри Пайка подменили. Бабка Флюк, вот кто это провернул.
– Неужели?
– Да. Вдова Пайка держала его взаперти сколько могла, да что толку? Все равно пришлось его выпустить, когда он подрос. Разве шкодливого мальчишку удержишь в доме? Ну, он и начал везде бегать, а в деревне все и ахнули. За кого, по-вашему, они его приняли, мистер Джонс?
– Я знаю, за кого, – спокойно ответил писатель. – И, по правде говоря, я думаю, они правы.
– Нет, это вы зря, мистер Джонс, – возразил он. – Потому что матушка отдала им нашего паренька. Нет, Генри Пайк – не сын мистера Миддлтона, если вы об этом. Он похож на Миддлтонов, правда, потому что он не человек. Его отдали вдове Пайк взамен маленького Миддл-тона, когда тот умер. Но теперь это неважно.
– Почему?
Пэшен бросил на него хитрый взгляд, придвинулся ближе и прошептал едва слышно:
– Матушка сказала, чтобы я вам не говорил.
Джонс достал шесть пенсов, но дурачок покачал головой. Тогда Джонс добавил еще шесть. Пастух взял обе монеты и произнес:
– Тот Миддлтон, что умер, был младший в семье.
– И?
– Говорят, что тот мистер Миддлтон, которого считали пропавшим без вести, возвращается домой.
Он пробормотал эту фразу себе под нос, словно желая убедиться, что все объяснил правильно, и повторил то же самое вслух.
– Да? – сказал Джонс, стараясь сохранить заинтересованный вид.
У Пэшена уныло обвисла нижняя губа.
– Вы правда хотите, чтобы я сказал?
– Конечно. Продолжай.
– В прошлый раз мне было плохо, когда умер мистер Миддлтон. А потом нормально – до сегодняшнего дня. Разве это не странно? По-моему, странно.
После разговора с Пэшеном Джонс вернулся домой и нашел миссис Пэшен возле чайника, который, как она хмуро заметила, вскипел двадцать пять минут назад. Он пристально взглянул на свою экономку, но ее тяжелое бледное лицо, как всегда, не выражало никаких эмоций, а тусклые глаза смотрели куда-то сквозь него. Джонс развернулся и ушел в гостиную. Через пару минут к нему присоединилась миссис Пэшен. Плюхнув на стол поднос с чаем, она поставила рядом молоко и сахар – хотя раньше сама добавляла их в чашку, – и с упертыми в бока руками встала перед створчатым окном, глядя на распаханное поле.
Джонс решил, что она заметила старую миссис Флюк со своей мотыгой, и проследил за ее взглядом, но за окном не было ничего, кроме огромного ворона. Миссис Пэшен мрачно уставилась на птицу и произнесла:
– А, это ты, старый дьявол! Блуждаешь, подобно Люциферу, по лицу земли, вверх и вниз, на запад и восток!
Она еще не закончила беседовать с птицей, когда Джонс услышал сильный шум. Это было похоже на что-то среднее между сельскохозяйственной ярмаркой и испанской фиестой, причем гул нарастал.
– Люди идут жечь пастора, – заявила миссис Пэшен.
Выражение ее лица ничуть не изменилось, однако в голосе прозвучало явное удовлетворение и одобрительные нотки. Джонс резко обернулся и спросил:
– Вы о чем?
– Пусть теперь сам попробует на вкус свою «серу и огонь», – продолжила миссис Пэшен. – Думаю, надо сходить и посмотреть, как его поджарят.
Джонс схватил шляпу и понесся на своих длинных ногах в другой конец улицы, откуда доносился рев толпы. Подбежав к дому священника, он увидел у ворот Нао с дробовиком в руках, а рядом самого викария, который уговаривал японца отложить оружие.
– Что случилось? – крикнул Джонс, перемахнув через низкие воротца с ловкостью и прытью, которых уже давно от себя не ожидал.
– Лучше уходите, мой дорогой друг, – ответил священник. – Кажется, у меня неприятности. Уходите.
– И не подумаю!
Джонс снял шляпу, пристроив ее на куст, пригладил взмокшие волосы, одернул брюки и прислушивался к надвигавшемуся шуму.
– Что они так взбеленились? – спросил он.
– В деревне нет воды. Я сказал, что они могут взять воду из моего колодца, но местных головорезов это не устроило. Они обвинили меня в засухе, а мамаша Флюк разразилась цитатами из пророка Илии, визжа, как Иезавель.
– Разве Иезавель визжала?
Но эту увлекательную беседу прервало появление процессии, показавшейся из-за поворота. В числе самых шумных и горластых ее участников Джонс заметил Пэшена, который, натянув бычью шкуру на пивную бочку, по-дикарски колотил в нее обеими руками. Викарий взялся за голову.
– Господи, кто мог научить этого несчастного дурачка таким сложным ритмам? – вздохнул он. – Я всего мог ожидать, но… Вечно они что-нибудь да выкинут.
– Не беспокойтесь, – успокоил Джонс. – Я поговорю с ними как мировой судья.
– Вы не мировой судья, мой друг.
– Это неважно.
Джонс выступил вперед и, воздев руки над головой, обрушил на головы слушателей потоки гомеровских гекзаметров о Парисе и богине Афродите.
Толпа притихла и молчала до тех пор, пока он не закончил. Неожиданно Нао опустился на колени. В следующий момент сельчан охватила паника – Джонс так и не понял, почему, – и все, вопя и расталкивая друг друга, бросились бежать. Через минуту они очистили улицу и исчезли из виду, оставив посреди дороги неизвестно откуда взявшегося огромного черного кота. Тот спокойно улегся на пыльной обочине и начал вылизывать шерсть. Безмятежный вид животного развеселил Джонса. Некоторое время он разглядывал кота, а потом повернулся к викарию:
– Пожалуй, вам лучше обратиться в полицию, Хэллем.
