– О, нет. Про малыша Миддлтона, разумеется, – ответила мисс Харпер.
– Но миссис Миддлтон действительно родила мальчика, сестрица.
– И миссис Пэшен тоже, только четырьмя месяцами раньше. Правда, ее ребенок умер.
– Только после похорон мистера Миддлтона, сестрица. Кажется, это было в следующую субботу?
– Его сглазила миссис Флюк. Она терпеть не могла миссис Пэшен, – мрачно заметила мисс Харпер.
– Но ведь она ее дочь! – удивился Джонс.
– Вы не знаете местных жителей, – вздохнула мисс Фиби.
– Послушали бы вы, о чем они говорят…
– И о чем они думают…
– Это просто ужасно!
– А что стало с ребенком? – спросил Джонс.
– Он отправился на небеса, – ответила мисс Фиби и покачала головой. – К счастью…
– Да, к счастью…
– …его крестили в трехмесячном возрасте.
– Я имел в виду маленького Миддлтона, – пояснил Джонс.
– Если это действительно Миддлтон, – буркнула мисс Харпер, отведя взгляд от сестры. – Знаете, когда муж не верен жене, измена часто бывает обоюдной. И если младший Миддлтон – не Миддлтон, а молодой Пайк… Хотя говорить можно всякое, но согласитесь, не бывает дыма без огня.
Джонс кивнул и, сбитый с толку всей этой путаницей между Пайками, Миддлтонами и Пэшенами, собрался уходить.
– Надеюсь, вы навестите нас еще раз, мистер Джонс? – обратилась к нему мисс Харпер.
– Мы откроем для вас баночку сливового варенья, и вы сравните его с клубничным от миссис Гэнт, – добавила мисс Фиби.
– Прошу прощения, – пробормотал Джонс, – но, мне кажется, я не совсем понял. Чей ребенок умер?
– Миссис Пэшен, – быстро ответила мисс Харпер.
– Неудивительно, если вспомнить, как пил его отец, – вставила мисс Фиби.
– И снова эль, сестрица.
– Бедное дитя, он был совсем слаб!
– Миссис Пэшен говорила, что раньше и сама была не прочь пропустить стаканчик эля, но с тех пор, как насмотрелась на мужа, даже думать не хочет о спиртном.
– Это и понятно, сестрица.
– Он добавлял в него джин.
– Ужасный человек! Подумать только, что мы давали ему работать в нашем саду, пока обо всем этом не узнали!
Глава III
«Нет никакой возможности примирить эти интересы; все, что мы можем, – соблюдать такт и не упускать из виду собственные цели».
Ханс фон Сект. Мысли солдата
Джонс вернулся домой и часа два просидел над книгой в своей гостиной, пока, случайно подняв голову, не заметил в окне старую женщину в красной юбке из плотной ткани. Подоткнув подол, она согнулась на грядкой и занималась какой-то сельскохозяйственной работой, в которой Джонс, будучи убежденным горожанином, ничего не смыслил.
Он смотрел на нее битый час. Старуха медленно перемещалась по полю и частыми короткими толчками втыкала в землю железный инструмент. Выглядело это жутковато и в то же время зачаровывающе – методичное, изуверское кромсание ни в чем не повинной почвы. Джонс долго следил за ней с какой-то болезненной тревогой, и ему казалось, будто он слышит, как металл лязгает о камни.
Когда она закончила работать, наступили сумерки, и Джонс отправился в трактир «Долговязый парень» за вечерним элем, с неприятным чувством вспоминая этот эпизод.
На следующий день, часа в четыре, старуха снова вышла в поле и продолжила свою работу. Джонс стал за ней следить и так погрузился в наблюдения, что, когда в комнату вошла миссис Пэшен и со звоном поставила на стол поднос, от неожиданности вскрикнул.
Миссис Пэшен привычным жестом бросила в чашку два куска сахара – хотя он раз пять объяснял ей, что не любит слишком сладкий чай, – и выглянула в окно.
Это была грузная и медлительная женщина с черными волосами и тяжелым, похожим на маску, бледным лицом с грязноватой кожей. Впрочем, Джонс допускал, что в молодости мужчины находили ее привлекательной.
«Молчаливый и угрюмый, с грубым лицом», – вспомнил он слова сестер.
– Как там молодой Миддлтон? – неожиданно спросил Джонс.
Миссис Пэшен не ответила. Он решил, что вопрос показался ей бестактным. Она лишь пробормотала, глядя в окно:
– Значит, наша матушка Флюк опять пошла греметь костями?
Она отвернулась от старухи, которая, как вспомнил озадаченный Джонс, была ее матерью, и, обильно залив молоком болтавшиеся в чашке куски сахара, небрежно произнесла:
– Вы слышали, что на нашего священника навели порчу? Не удивлюсь, если матушка Флюк сведет его в могилу.
– Глупости, – покачал головой Джонс, пытаясь сохранить шутливый тон. – Не хватало, чтобы вы лепили восковые фигурки и втыкали в них булавки.
– Вы думаете, нужно? Хорошо, я ей передам, – равнодушно проговорила миссис Пэшен.
Джонс уставился на нее в изумлении, но белое как мука лицо женщины осталось абсолютно неподвижным. Запустив пятерню в волосы, она почесала ногтем голову и рассеянно бухнула в чашку еще два куска сахара. Уставший от споров Джонс ограничился тем, что взглянул на нее с упреком и, выудив сахар чайной ложкой, положил его на блюдце, чтобы она могла его заметить. Миссис Пэшен лишь нервно хихикнула, взяла потемневший от чая кусок и шумно втянула губами мокрый сахар.
– Неплохо попить чаек с сахаром, верно? – сказала она. – У нас парни так целуются.
Джонс не стал развивать эту тему и полушутливо промолвил:
– Наверное, мне следует уведомить викария, что ваша мать точит на него зуб?
– Угу. Скажите ему, чтобы спустил на нее всех гончих ада, – с суровой серьезностью возразила миссис Пэшен.
