«Мне дед тоже подарочек сделал…» – чуть было не брякнул Пашка, но вовремя осекся.
– У приятеля своего купил за копейки. Говорит: чини сам, как знаешь. Инструменты, запчасти – все сам. Вот и сижу теперь.
– А чего чинить-то?
Следующие два часа друзья потели над мотоциклом. Кряхтя и чертыхаясь, разбирали карбюратор, вычищали мусор из крохотных жиклеров, промывали поплавковую камеру.
Когда солнце заметно скатилось на запад и тени вытянулись, работа, наконец, подошла к концу.
– Слышь, дай мне порулить! – сказал Паша, разгибая затекшую спину и вытирая пот грязным рукавом.
– Подожди! А умыться-то!
– Неси удочки и поехали! – заторопил Пашка. – В озере отмоемся. А то скоро вечер!
Друзья сели на мотоцикл. Пашка долбанул ногой педаль заводки, поддал газу.
Рыча, как выпущенный из клетки тигр, мотоцикл понес ребят через хутор, распугивая собак, гусей и случайных прохожих отдельными громкими выстрелами серо-черного дыма.
Пашка включил последнюю передачу и, едва не наехав на футбольный мяч, вылетел на большую дорогу, где до смерти перепугал возвращавшихся с поля женщин. Они с визгом шарахнулись в сторону, промелькнув мимо, как подхваченные вихрем бумажки. Ехавшая навстречу полуторка отчаянно взвыла и сама чуть не свалилась в кювет.
Пашка на радостях принялся что-то петь, не слыша собственного голоса, поскольку совершенно оглох. Мотоцикл скакал по колдобинам, камни летели из-под колес, словно шальные пули.
На подходе к озеру дорога резко устремилась вниз, так что Пашка впервые за время езды по-настоящему испугался. За спиной орал благим матом Витька и колотил его по спине.
– Дурак, что ль?! – задыхался он, когда Паша наконец сбавил скорость, подъезжая к берегу озера. – Я те больше водить не дам!
Вода в озере была чистейшая и в то же время приятно холодная. Загорая на колючем травянистом берегу, друзья следили за поплавками удочек, болтали о всякой ерунде, и, конечно же, фантазировали, что, если бы на озеро вдруг пришли купаться (и непременно без одежды) девчонки, из каких кустов было бы удобней за ними наблюдать.
Два раза в жизни Паша видел, как в этом озере образцовым брасом плавала Лизка (конечно же, облаченная в строгий купальный костюм). Было бы страшной глупостью надеяться, что она когда-нибудь решит искупаться в каком-то другом виде.
С лугов донеслись неуклюжие скрипучие звуки. Это пастушок Ваня учился играть на своей новой тростниковой дудочке. Играть у него получалось настолько плохо, что музыка напоминала блеянье козы.
– Я это самое… – лениво начал Витька, щуря глаза от солнца. – В конце мая видел здесь…
Из зарослей на другом берегу неожиданно показалось что-то бледно розовое.
– Тс-с! Смотри…
Друзья с замиранием сердца вытянули вперед шеи, на какой-то миг поверив в невероятное чудо.
Леший
Босой, полуголый толстяк в подпоясанных веревкой штанах, с пьяным воем бросился в воду и начал плескаться.
– Тьфу! – рассердился Пашка.
– Это же Леший, – смущенно проговорил Витька.
Обоим стало вдруг не по себе. Даже расхотелось удить рыбу.
Лешим на хуторе звали толстого, лысого мужика с большой мохнатой бородой, здоровым словно картофелина носом и маленькими выпученными, как у рака глазенками. Как его звали на самом деле Пашка даже не помнил: то ли Прохор, то ли Пахом, то ли Потап.
А все дело в том, что Леший этот нигде не работал, жил в заброшенной полуразвалившейся маслобойне, ходил в драных обносках, носить которые постеснялся бы даже урка на зоне. От него неизменно пахло водочным перегаром, куревом, потом и еще чем-то вроде сырой земли, так что никто на хуторе не испытывал желания завязывать с ним разговор. Но и не только поэтому.
Среди стариков ходили слухи, что Леший – самый настоящий колдун. Он и сам этим хвастался. При этом еще называл себя блаженным и даже святым. В святость его, конечно же, никто не верил. А вот блаженный он или нет – вызывало у хуторян споры.
– Да бог с ним, с юродивым-то! – говорила Пашкина бабушка, которую Леший накануне ни с того ни с сего назвал козой бородатой.
– Нашла юродивого! – ворчал дед. – Скотина самая настоящая! Мозги пропил, а совести не нажил!
Трудно было понять: по-настоящему Леший дурак или прикидывается. Смотрел он все время куда-то в пустоту, говорил, оттопырив губы, по-детски растягивая слова. Вот только нес порой такие мерзости, до которых ни то что блаженный, даже не всякий греховодник додумается.
Пропитание сам себе Леший не добывал, а ходил обедать к старикам хуторянам, самым темным и доверчивым. Те боялись его. Говорили, что может подложить в дом кикимору или сделать залом, что может наслать пожар, неурожай или болезни.
Сам Леший при том еще и нещадно пил (откуда брал водку – тоже было тайной). Один раз упился до того, что залез на крышу дома и начал кидаться в людей шифером. Тогда из города приехали врачи и увезли Лешего в психушку. Вот только ненадолго. Уже через месяц он вернулся на хутор, да еще к тому же в хорошем парусиновом костюме. Раздобыл где-то краски и начал малевать на стенах своей хибары чертей, да уродов. И не только на маслобойне, но и на окрестных заборах и домах. Пашка видел эти рисунки. Странные, жутковатые чем-то издевательски похожие на иконы. А внизу обязательно какая-нибудь пакостная, бредовая подпись.
Пару раз его собирались побить, да все никак не удавалось собраться. Писали доносы в милицию, обвиняя в тунеядстве и вредительстве. А без толку. Власти словно и не замечали Лешего.
– Знаешь, я что про него узнал, – почему-то вполголоса промолвил Витька.
– Что?
– Говорят, он в войну машинистом поезда был.
– Да он же дурак…
– А что, много мозгов что ль надо паровоз водить? Так вот, в начале войны он поезд так разогнал, что весь состав с рельсов под откос улетел. Солдаты в вагонах – всмятку, человек пятьдесят погибло. Да еще и танки новые погубил.
– Ничего себе…
– Его за это к расстрелу приговорили. А он, когда его расстреливать вели хрен знает как взял и сбежал. Всю войну в лесах прятался. Там наверно умом и поехал. Потом его все-таки поймали и в лагеря на десять лет. А во время бериевской амнистии выпустили.
Пашка хмуро глядел на фыркающего, как гиппопотам Лешего.
– Всю рыбу нам распугает, бестолочь!
– Да пошли, все равно клева нет.
Солнце спряталось за кронами деревьев и стало заметно прохладнее. Пашка с Витькой оделись, закрыли жестяную банку с одной-единственной плотвичкой и, подобрав удочки, направились к мотоциклу.
Топоры
Пока зима, да работа, время ползет медленно. А как лето и отдых пролетает, будто истребитель. Пашка сам не заметил, как, бездельничая, прожил у бабушки с дедом две недели. Не то, чтобы, конечно, он совсем ничего не делал: колол дрова, помогал деду чинить забор, пару раз ездил с колхозниками в поле на прополку и на сбор личинок колорадского жука. Но все это было больше для успокоения совести.
Как-то утром, сидя на табуретке возле дома, Паша безуспешно пытался очистить от грязи старую монету, когда к нему подошел дед и хлопнул по плечу.
– На рынок сходи! Топор столярный нужон.
