– Зина, припомните, пожалуйста, в этот день он не был, случаем, встревожен или взволнован чем-нибудь?
– Какое там! Очень даже веселым был. И особенно когда в гостиницу вернулся. Помню, он еще переоделся и спросил у меня, на каком этаже бар.
– Выходит, он даже в баре успел побывать?
– Естественно! – как о чем-то само собой разумеющемся, подтвердила Афонина, и в ее глазах тут же встрепенулось чисто женское любопытство: – А может, он того… переборщил малость?
– А что, покачивало клиента? – в свою очередь спросил Головко.
– Да нет, вроде бы, – вновь поджала губки Зинаида. – Хотя, само собой, выпивши был… Но скажу вам сразу, в меру. Да, в меру.
«Итак, – подытожил Головко, – почти трезвый, щедрый, здоровый и веселый. К тому же, видимо, не жаловавшийся до последнего момента на сердце, так как у него с собой не было никаких сердечных лекарств, не говоря уж об элементарном валидоле. Однако сердце при этом прихватило так, что…»
М-да, судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Пора было прощаться, и Головко, пожелав Афониной скорейшего выздоровления, прошел в кабинет заведующего отделением, чтобы задать те несколько вопросов, которые уже висели у него на языке. И один из них – мог ли не жаловавшийся на сердце мужчина, к тому же пребывающий в прекрасном расположении духа, поиметь скоротечный инфаркт, который закончился летальным исходом?
Уже спустившись к машине и не очень-то поспешая возвращаться в кабинет «о четырех стенах» родного Управления, Семен подставил лицо весеннему солнцу и, попытавшись сопоставить все то, что услышал от врача, с фактом трупа из «девятого люкса», достал из кармашка мобильник.
– Державина вскрывали? – спросил он, услышав голос дежурного патологоанатома. И пояснил: – Американца, которого в ваш морг доставили сегодня утром.
– Это того, который с инфарктом? – неизвестно зачем уточнил «трупный доктор».
– А что, есть еще один Державин?
– Вроде бы пока что нет, однако еще не вечер.
Как говорится, обменялись любезностями, и Головко не мог не отметить чувство профессионального юмора трупного доктора, на фоне которого привычный черный юморок мог бы и отдыхать.
– И все-таки?
– В очереди стоит.
– И долго ему стоять?
– Весна. Так что, клиент попер валом. Думаю, наш американец до утра не испортится.
– М-да, – только и промычал Семен, не очень-то любивший патологоанатомов и даже не допускавший мысли, что кто-нибудь из них будет ковыряться когда-нибудь и в его теле. – Не знаешь, кто с ним будет работать?
– Школьников.
Якова Ильича Школьникова, опытнейшего, еще советской школы, судмедэксперта, про которого на Москве ходили легенды и который не выезжал на место преступления, не приняв на грудь стакан водки, Семен знал давно, даже приходилось спирт и водочку попивать вместе, и поэтому он даже не сомневался, что этот зубр от судебно-медицинской экспертизы не упустит при вскрытии криминала, если таковой, конечно, имел место. Поблагодарив «трупного доктора», он порылся в распухшей от записей телефонной книжке и, когда услышал слегка надтреснутый, немного вальяжный голос «последнего из могикан», на всякий случай уточнил:
– Яков Ильич?
– Он самый. С кем имею честь?
– Московская прокуратура, Головко. Надеюсь, не забыли еще?
Послышался короткий смешок.
– На память пока что не жалуюсь. Жалуюсь на отсутствие денег да еще на то, что водка подорожала. Ну да ладно, чем порадуешь, Семен?
– Слышал, будто бы уже разработана технология водки эконом-класса, – подыграл Школьникову Головко, – так что…
– Не доживу, поди, – с искренней горечью вздохнул Яков Ильич и тут же перевел разговор на деловой тон: – Ладно, хрен с ней, с водкой. Все равно всю не перепьешь, как, впрочем, и всех баб не перетрахаешь. Это я тебе официально заявляю, как почетный импотент России. Что у тебя?
В двух словах пересказав свои догадки и предположения относительно скоропостижной смерти русского американца, Головко произнес скорбно:
– Просьба, Яков Ильич. Покопайся в клиенте.
Какое-то время мобильник оставался глухим и безголосым, будто в нем разрядились батарейки, наконец ожил все тем же надтреснутым голосом Школьникова:
– И оно тебе сильно надо?
– Не знаю, – признался Семен. – Но не хотелось бы, чтобы кто-то оказался умней меня.
– Похвально, – одобрил Школьников. – Однако сам понимаешь, расчет через гастроном.
– Яков Ильич… – обиженным тоном протянул Семен, – ты же знаешь, за мной не пропадет.
– Ладно, шутка, – хмыкнул явно довольный Школьников. – Сделаю всё, что могу. Жди звонка.
Положив мобильник на сиденье, Головко вдруг вспомнил уроки Школьникова при работе с трупом, когда он доказывал, что с «тепленькими» следует работать только голыми руками, дабы кожей собственных пальцев прочувствовать рану, которая много о чем может рассказать. А «гондоны», мол, только мешают в работе. Под «гондонами» он подразумевал медицинские резиновые перчатки, на которые смотрел с откровенным презрением. Припоминая сосредоточенное лицо Школьникова, когда тот возился с трупом, Головко невольно подумал о том, что настоящая школа старой закалки – это, конечно, хорошо, но чтобы стать общепризнанным судмедэкспертом, таковым надо все-таки родиться. А Яша Школьников, судя по его хватке, родился со скальпелем в одной руке и со стаканом водки в другой. И теперь все зависело от того, какое заключение он подпишет.
Хотя, казалось бы, самому Державину уже все равно, с чего бы вдруг у него остановилось сердце.
Глава 3
Если до начала утренней оперативки тебя вызывает к себе начальник отдела, жди очередную неприятность.
Эту нехитрую премудрость, столь же верную, как «закапало с неба – значит, быть дождю», Андрей Стогов постиг на собственной шкуре, и когда в телефонной трубке громыхнуло повелительно-короткое «Зайди!», он еще на пороге своего кабинета стал просчитывать возможные варианты столь раннего вызова. В общем-то по любой разработке можно было пройтись начальственно-асфальтовым катком, и он еще до того, как потянул на себя ручку тяжеленной двери, сориентировался на самых слабых местах. Однако первый же вопрос, которым встретил его полковник Бусурин, едва ли не поставил его в тупик:
– Что по Державину?
Поначалу даже не сообразив, какой такой «Державин» может с раннего утра завести его шефа, Стогов наморщил лоб, лихорадочно припоминая всех «Державиных», которые могли бы проходить по разработкам, но когда вспомнил, было уже поздно.
– Если не держишь в голове, значит, надо записывать, – громыхнул явно недовольный голос Бусурина. – Я спрашиваю про Игоря Мстиславовича Державина. Чего молчишь?
– Товарищ полковник! – озадаченно произнес Стогов. – А что по нему может быть нового? Эмигрант, выехавший из СССР в семьдесят девятом году. Принят в Америке, там же получил свое новое гражданство.
И Стогов, как бы ставя точку на биографии покойника, который лежал сейчас в московском морге, широко развел руками. Мол, такова жизнь, товарищ полковник. О подозрениях, высказанных следователем Московской прокуратуры Головко, Стогов пока что начальству не докладывал, дабы «не гнать волну». Да и вообще не очень-то хотелось лезть поперед батьки в пекло, как иной раз любили напомнить более опытные товарищи, плечи которых отягощались полковничьими погонами.
Стогов рассчитывал, что на этом, видимо, и закончится его аудиенция с шефом, однако Леонид Яковлевич Бусурин не очень-то поспешал отпускать капитана.
– Надеюсь, уже ознакомился с его делом?
– Так точно!
– Что-нибудь интересное есть?
