Пора домой
Иван Александрович Мордвинкин
Добрый рассказ о великой тайне, которую иные видят, но не могут о ней рассказать, потому что словами ее не выразить и всем известна. Но по-настоящему понимается она только собственным сердцем и только по неизъяснимому наитию.
Иван Мордвинкин
Пора домой
Жизнь Василь Василича прожилась целиком, и он потреблял уже то, что Господь наделяет поверх, «аще в силах» то принять человек.
Как и когда закончилось время, Василь Василич не понимал. Весь отрезок времени он видел неразрывным, как длинную цепочку, натянутую от сегодняшнего дня аж до самых ранних воспоминаний. И цепочка та была целой. Но внутри Василь Василича стонала какая-то удивительная растерянность, потому что выглядело прожитое время длинным, а ощущалось коротким. Может потому, что на него нельзя взглянуть сбоку.
Разглядывая прожитое, вспоминал Василь Василич только давнишнее, новое доставал из памяти лишь по нужде. Ибо дальнее помнилось ему как-бы живым, шершавым, горячим и желтым, как зимой помнилось ему лето. Недавнее же казалось стеклянным, пустым и синевато-серым, как зимой помнилась ему зима.
Свое детство он вспоминал наедине, и то, не специально, а когда само попросится. Обыкновенно оно сгущалось в голове днями, когда Василь Василич возился во дворе.
Когда же хаживал он к людям, бредя вдоль кладбища, то вспоминал отца, который, помирая, глядел на него с удивлением и торжеством, ловил воздух губами и все силился сказать что-то важное, что открыла ему подступившая смерть.
Но не сказал, унеся тайну с собой.
Вечерами Василь Василич с женой Ольгой Степановной отдыхали на скамейки у дворовой калитки, разглядывали свою клумбочку и вспоминали. Вместе они вынимали из памяти большей частью общее, чтобы порадоваться прошлому вдвоем. И так получалось оно интереснее, объемнее и яснее.
И прожитое послушно пробегало перед их внутренним взором, как пробегают и мелькают окошки ночного поезда. Старики всматривались в эти “окошки”, мечтая заново прокатиться по трудному, горькому подчас, но такому желанному маршруту.
Но повторных билетов не бывает.
И вся их жизнь, которую они видели из сегодняшнего, как с перрона последней станции, выглядела удивительным и странным, но так и не понятым даром. Самым быстрым скорым поездом, который неумолимо мчался, отсчитывая каждому положенное: “Бубум-бубум, бубум-бубум…”
– Я так и… И не понял я, – вырвалось у Василь Василича, изумленно глядящего замутненными глазами куда-то в сторону, в своё. Он согласно кивнул несколько раз своим мыслям, усмехнулся и слегка развел руками перед собой. – Куда оно… Мелькнуло… И нету. Удивляюсь я.
Ольга Семеновна взглянула на него быстро, потом в ту пустоту, в которую глядел теперь Василь Василич, задумалась, составляя в голове ответ, но зацепилась там за какое-то свое воспоминание, увлеклась им и снова воротилась к созерцанию воздуха перед собой.
Среди всех прочих мелькающих в памяти огоньков самым главным был Сашуткин – воспоминания о единственном их сыне.
– А помнишь, как он…– разогрелся было Василь Василич, залюбовавшись памятной грезой, но умолк. Потом, рассмотрев образы детально, он устал, вздохнул с тяжестью, снова чему-то покивал головой и улыбнулся. – Да… Тако-ой был…
– А что? Что? – оживилась Ольга Степановна и снова глянула на мужа. Ей тоже не терпелось вспомнить то, что уже начал вспоминать муж. – Ты про что? Про какую ты… какой день?
– Да, как я, помнишь, первый отпуск получил на новой работе? – Он смотрел в никуда потеплевшими, ослепленными грезой глазами. – Мы тогда еще…
– На озере? Как на озеро ходили? Ты про это? – торопливо оборвала его жена.
Василь Василич кивнул.
– Да-а… – успокоилась Ольга Семеновна, направила взгляд в пустоту, в какую сейчас невидяще заглядывал муж – где-то напротив распустившегося молодого подсолнуха на их клумбочке, над которой жужжали запоздалые вечерние пчелы.
Ольге Степановне живо припомнился муж, молодой и высокий, милый их малыш Сашутка, необъятная озерная гладь, в которой отражалось огромное летнее солнце, и яркий, чистый песок на пляже. Там, в том огоньке воспоминаний, они смеялись, смотрели друг на друга с восторгом, дышали бесконечным будущим, юные, пылающие на солнце и еще не ведающие скоротечности.
Потом, до блажи уставшие от воды, чуть не целиком они глотали пирожки с яичными желтками, которые крошками падали на любимое ее покрывало в ярких кувшинках. И она была счастлива до краев. Молодая, здоровая и дерзко красивая, в широкой соломенной шляпе, которую потом, кстати, долго искала. Думала, что потеряла, и глупо расстраивалась. А шляпа нашлась годы спустя на чердаке, потому что там Сашутка втайне пытался выкроить костюм мушкетера. – Это мы давно не вспоминали. Это ты хорошо-о… Тогда ему было… Да, ровно пять!
– Взрослый такой был. А добрый. Добрый был мальчишка! – осененный открытием, Василь Василич нехотя вырвался из воображений, сфокусировался на сущем и взглянул на жену. – Лягушек жалел, головастиков всяких. Насобирал в банку и… вроде питомцев. Любить их буду, говорит. И любил, нянчился. А когда уезжали, вылил их в озеро, домой отпустил, и плачет, аж заливается. Ручкой им машет, прощается навсегда…
Она посмотрела на мужа, будто удивляясь его удивлению.
– Ну а чего ж? Конечно. Конечно добрый, – и опять вернулась к пустоте, выискивая важные тонкие детали того далекого дня: – В таких тогда шортиках был светленьких. Я их из твоей летней рубашки сшила. Бежи-ит по воде, хлюп! хлюп! Брызги… Вот он хохотал, дорвался до воды!
Она хмыкнула довольно, по-детски покачалась на скамье, улыбательные ее морщинки вокруг глаз собрались в паутинки, а щеки вздрогнули.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
