О, имена любви, о, имена страстей!
Совьешь ли мне, сплетешь ли мне хоть колыбель,
чтоб пуще прежнего и праздного пустей,
чтобы я мог качаться
и стлать тебя, и уходить к тебе,
и возвращаться часто.
Случайный ход наигрывает даму,
как пианист наигрывает звук.
Окраска слов построит между нами
неясный замок, смутный и воздушный —
так мимолетный дух
снимает пенки купно и подушно.
Листая засоренный бренный мрак
души, какие странные припомнишь речи:
тоска, я твой насельник и овраг,
по мне ручьи твои бегут, я комнату твою храню,
обнажены белым-пылают плечи
твои, по грудь опущенная в мельтешню.
О, имена тоски, общественной нуждой
вы вызваны, и вот неразличимо
огромной цельностью, недробной чередой
вы движетесь, а на исходе сна,
как Божий лик, искомая причина
все так же недоступна и ясна.
Мы подаем чувствительно и с жаром
на вход чужой души прекрасно-мелкий звук,
и отзыв затрепещет жалом
в пробитом ветреном пространстве,
все-все уйдет, и краски схлынут с рук
и превратятся в страны.
Я мир пою, оставленный ни с чем,
сравнимый с колыбелью,
сплетенной женщиной в немыслимой мечте
очнуться и проснуться не одной
и осторожно, чтоб не разбудить, сесть на постели,
качаться и смотреть в окно.
Я мир пою, не зная, что в ответ,
чья зависть все пожжет дотла,
чья жажда жить на белый свет
нашлет пустое место,
мор на души, а по тела
и трус земной, и хлад небесный.
Воззри на руку, вытянутую вперед,
ладонью вывороченную вверх,
я мир пою, в котором не поет
ничто, но не дал слова
мне Бог о том, как ходит зверь,
как перхает и каплет злоба.
Упорно заставляя славить мир,
Ты, Боже мой, за что такую кару
избрал безвидному, который вдруг умри
и ничего? За что Ты дал мне голову
и холодно глядишь, как я тут шарю
и жалуюсь, что холодно мне, холодно?
Между 1974 и 1975
Песни поезда № 32
1.
Не получается опять
на самом том же месте,
и вспять торопятся созвездья
на то же место встать.
Кого я заслонил собой,
чьим именем я самозванец
втесался, втерся в общий танец,
сам убежденный, что мол свой?
Не ломит кости календарь,
не прыгает на грудь утеха —
я снова тут, мне не до смеха,
я сдал, и я совсем не царь.
Я самозванец, вор имен,
имен незнаемых, нестрашных,
и верен прелести вчерашней,
и тут же ветром изменен.
Все крика жду и жду: держи,
и страхом измочалю
себя, что нет как нет начала
под оболочкою души.
Но что терзаться и орать,
к чему нам торопить событья?
Москва пуста, Москва забыта,
и звёзды повернули вспять.
