Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности

© П. Аронсон, Е. Великодворская, Г. Гусейнов, Ж. Чернова, В. Земенков, Ю. Лернер, Е. Миськова, О. Мороз, Ю. Пирумова, Ж. Реше, Д. Руссель, Н. Савельева, Ю. Сапрыкин, О. Соловьева, О. Страховская, А. Темкина, М. Травкова, Л. Шпаковская, Г. Юдин, I. Budraitskis, K. Ghodsee, 2022

© Анна Шур, перевод, 2022

© ООО «Индивидуум Принт», 2022

София Слоним

Фейсбук, 9 августа 2021

Спасибо, что поделились. Это ценный опыт. Это опыт. Мне не комфортно. У меня нет ресурсов. Я прислушиваюсь к своему телу. Надо уважать границы. Никто никому ничего не должен. Нет, эта вечеринка только для самых близких. Красота – это миф. Вот номер моего терапевта. А фарму пробовала? Молодец, что делишься. Для образования связей надо ходить в тематические клубы. Счет пополам. Я ищу равного партнера. Молодой дружный коллектив. Нужна стрессоустойчивость. А фарму не пробовала? Только для славян. Возрастные женщины. Национальные дети. Надо делать вещи, доставляющие удовольствие, не ожидая ничего от других. Выпей пару бокалов вина. Комплименты нарушают границы. Надо строить отношения. Не комфортно. Спасибо, что поделились. А к терапевту обращались? Надо это принять. Надо отпустить. Есть техники дыхания. А фарму не пробовала? Ты обесцениваешь! Это непроработанные травмы. Самодостаточность. А мне вот люди не нужны! Мне с собой интересно. А почему ты боишься одиночества? Это непроработанные травмы. Всё изнутри. А что именно было-то? Это нездоровые отношения. Над отношениями надо работать. Не надо держаться за людей. Надо отпускать. А чего ты хочешь? Твои желания нездоровы. Это расстройство личности. Нормальные взрослые отношения. Влюбленность нездорова. Надо быть честным. Безоценочность. Ты что, королевишной себя возомнила? Надо искать счастье внутри себя. Ты выбираешь не тех людей. Это слишком высокие требования. Нет ресурса. Не надо ждать большего. Это невроз. Это расстройство. Это депрессия. А фарму не пробовала? Спасибо, что поделились. Нам важно мнение каждого пользователя. Близких много быть не может. Ты имеешь право на эти чувства. Я принимаю твои эмоции. Нет ничего вечного. Никто ничего не гарантировал. Никто ничего не должен. Это собственничество. Зрелые отношения. Поговорим про отношения. Надо строить отношения. Я-сообщение. Красота и влюбленность придуманы патриархатом. Удобная капсульная коллекция. Удобная базовая коллекция. Мультизадачность. Требования рынка. Где ты это находишь? Где ты их взяла. А я вот этого не замечаю! Я концентрируюсь на приятных вещах. Фарма мне помогла. Это расстройство личности. Это ненормально. Другие не обязаны нас любить. Комфортные экологичные отношения. Ты достаточно красива. Надо принимать неидеальность. Надо отпустить ситуацию. Спасибо за ваш отзыв. Наши специалисты с вами свяжутся. Организуйте себе досуг! Экологичный. Здоровый. Самодостаточный. Бля [1], [2].

От редактора

Идея этой книги родилась… Нет, неправильно. Эта идея не родилась. Последние два-три года она, казалось, попросту носилась в воздухе, то там, то тут оседая в соцсетях мемами-однодневками, пытающимися то ли высмеять «личные границы», «ресурс», «газлайтинг» и прочую «токсичность», то ли уловить их смысл. То, что социологи, антропологи, филологи и культурологи нащупывали в научных журналах и на конференциях, внезапно стало очевидно всем, кто хотя бы иногда заходит в фейсбук: на постсоветском русскоязычном пространстве созрел новый язык разговора о чувствах. И каждый день этот язык становится поводом для новых конфликтов, раскалывая образованное городское общество на тех, кто верит в истинность описываемой им реальности, и тех, кто этой реальности сопротивляется. Суть этого противостояния можно свести к вопросу, однажды сформулированному одним из авторов сборника, журналистом Юрием Сапрыкиным: «„Зачем говорить „нарцисс“, когда можно сказать „мудак“?» [3]

Составленный трудами более двадцати авторов разговорник новой реальности стал попыткой ответить на этот вопрос. Ключевое слово здесь – «зачем?». Наш разговорник – это не толковый словарь, у него нет задачи создать языковую норму. Вместо этого мы попытались описать то, что в науке называется словом «узус», – то есть то, как, когда, в каких обстоятельствах люди применяют те или иные слова и какой смысл они сами в них вкладывают. Почему им важно говорить именно так, а не иначе? Где и как они научаются новому языку? С кем на нем говорят? Чувствуют ли, что их понимают, – или наоборот?

Авторы этого сборника – люди самых разных профессий. Среди них есть психологи, социологи, журналисты, филологи, философы и культурологи. У каждого из них – свое видение того, как складывается новый язык чувств и что за ним стоит. Некоторые из них – Кристен Годси и Дуэйн Руссель – предлагают к тому же перспективу из англоязычного мира, откуда пришли многие заимствования, ставшие нашей новой языковой реальностью. Собравшись под одной обложкой, мы попытались вместе справиться с растерянностью, которую и сами нередко чувствуем, когда нас называют «позитивными человечками» – или «токсичными абьюзерами». Наша книга – это приглашение читателей к разговору, а не попытка просветить их «сверху». Именно поэтому мы надеемся, что со временем наш разговорник будет пополняться новыми словарными статьями, а электронная коллекция мемов, прилагающаяся к нему, тоже будет расти.

Я бесконечно благодарна всем моим замечательным коллегам и соавторам, вложившим свой труд в этот разговорник. Благодаря вам, друзья, он получился разносторонним, полемическим и цельным. Отдельное спасибо Юлии Лернер и Владу Земенкову, поддержавшим саму концепцию этой книги и участвовавшим в ее разработке с первых дней.

На позитиве,

ваша Полина Аронсон

Предисловие

Новояз чувств: эмоционализация культуры в переводе

Юлия Лернер, антрополог, преподаватель Университета имени Бен-Гуриона в Израиле

В попытке препятствовать партийной обработке своего мышления и сопротивляясь идеологическому новоязу страны Океании, герой оруэлловского романа «1984» Уинстон Смит обращается к своим сокровенным чувствам как к последнему оплоту собственного Я – того, что чувствует по-настоящему, не поддается дисциплинированию и идеологическому искажению. Однако на последнем этапе противостояния порог чувств героя сломлен. Уинстон предает любимую Джулию – и любит он теперь партию, страну и ее вождя.

Парадоксальность эмоционального измерения личной и общественной жизни – в том, что оно неизбежно призывается в поддержку режима – построенного на националистической идее, классовой или религиозной. Индивидуальные эмоции переливаются в коллективные и мобилизуются как средства поддержки и укрепления доминирующих позиций власти. Однако одновременно с этим именно чувства индивидуума, ее/его переживания личного опыта и отношений с другими нередко представляются в культуре как защитная стена, оберегающая от вторжения власти, идеологии и системы и служащая потенциалом для сопротивления им (резистанса): отчаянная и запрещенная любовь к врагу народа; чувство отчуждения от праздничного порыва; горькое чувство эмпатии к неверным, недопущенным или непонятым; скребущее сомнение в истинности авторитетного высказывания.

Но что может произойти, когда доминирующая культурная идеология сама по себе становится культом эмоционального, когда режим и система построены на императиве рефлексии личного опыта, оберегании личных границ и превозношении чувствований как истины? И если испытывать чувства, а также их демонстрировать, – это уже больше обязанность и норма, чем право и естественная необходимость, то что же может стать теперь оплотом сопротивления? Иными словами: как работает новояз эмоций сегодня, в эпоху так называемой «эмоционализации» и «психологизации» [4] культуры? Идея разговорника сложных чувств этой новой реальности – собрать и описать значения основных понятий нового языка эмоций и подготовить читателя к их искушенному использованию в разных жизненных ситуациях.

Говоря о сегодняшнем режиме эмоционализации, я имею в виду все бóльшую культурную легитимацию и интенсификацию эмоциональных речевых выражений, императив «обнаженного» эмоционального дискурса как в приватных, так и в публичных сферах жизни, формальных и неформальных. Сегодня любое личное и коллективное событие оценивается степенью его эмоциональности. Более того, всякое переживание понимается на новом языке как эмоциональное потрясение – например, как «личностный опыт» и «позитивный стресс», если это переживание позитивное, или как «травма», если оно негативное.

Однако эмоционализация предполагает не только и не столько то, что чувств стало больше и что они интенсивнее. Она подчеркивает качественное преобразование современной эмоциональности – то, что последняя как явно, так и по умолчанию начинает восприниматься через призму терапевтической логики и переводится на психологический язык. Выражение эмоций формулируется в психологических понятиях, а их смысл глубоко переосмысляется в аксиомах психологической теории. Эти психологические представления предполагают, например, необходимость личной автономии и приватных границ, возможность и ценность личного выбора, важность удовлетворения потребностей и императива «проговаривания» личного переживания словами. Чувства кодируются в общей логике глобального терапевтического дискурса, культуры саморазвития и самопомощи, и потому крепко привязываются к модели саморегулируемого неолиберального субъекта – страдающего и уязвимого, но стремящегося к самореализации и перманентному, повсеместному комфорту, который часто теперь называется «счастьем» [5]. У этого нового человека, называемого обычно неолиберальным Self или Subject, чувства становятся эмоциями.

Эти процессы связаны с «эмоциональным поворотом» – историческим преобразованием, меняющим представления о самом знании, в результате которого эмоции становятся основополагающим аспектом не только личной, но и общественной и политической жизни. Вместе с тем происходит и «терапевтический поворот» – язык психотерапии и ее поп-культурных проявлений начинает влиять на мышление, формы коммуникации и публичные институты. Образовывается терапевтический дискурс, режим, стиль и, если шире, культура.

В сердцевине этой культуры – беспрестанная забота о себе и поиск истинного Я/Self, его развитие, пестование и, конечно, его «реализация», ставшие необходимыми условиями для достижения современных нормативов успеха, комфорта и счастья. Таким образом, поверка и коррекция себя посредством интерпретации эмоций и управления ими становится ценностной – и даже нравственно нагруженной – работой как индивидуума, так и коллектива. Бесконечная рефлексия об эмоциях собственного Я, их интерпретация и управление ими – это механизм самотрансформации и один из важнейших императивов доминирующего сегодня эмоционального стиля [6].

Важно пояснить, что психологический эмоциональный новояз совсем не обязательно напрямую говорит о чувствах или оперирует классическими категориями эмоций – такими, например, как гнев, страх, стыд, зависть, ревность, ненависть, надежда, отчаяние и так далее. Более того, эти знакомые всем чувства, которые называют «базовыми» или «моральными», нечасто озвучиваются в новом языке и называются там по-другому, например: «у меня повышенная тревожность», «у меня токсичная подруга», «ты меня обесцениваешь», «я не в ресурсе». Терапевтический нарратив – это прежде всего метаговорение о своем внутреннем «я» (в терапевтическом языке оно обозначается понятием Self [7]), рефлексия о его ментальных состояниях как реакциях на действия других, о его осознанных эмоциональных нуждах, о причинах его успехов и неудач в любви, семье и профессии. Это нарратив психологизированной рефлексии о своем внутреннем мире на языке, заданном терапевтической логикой. Это уже язык эмоций и эмоциональных диагнозов, а не чувств. Движение от одного к другому подразумевает как перевод с языка на язык, так и трансформацию культурного знания. Бóльшая часть статей разговорника показывает этот переход и рассматривает понятия эмоциональных действий и состояний, актов и диагнозов: хамство и харассмент и абьюз, стресс, травма и депрессия, созависимость, нарциссизм и так далее.

В этом смысле можно говорить об эмоционализации культуры – состоянии, в котором эмоции претендуют на место истины. Эмоциональное ассоциируется с аутентичным и искренним и наделяется авторитетом. Аргумент, основанный на эмоциональном опыте, не только не теряет свою легитимацию, но будет воспринят как более убедительный. «Я чувствую, что…» сегодня более сильное высказывание, чем «Я думаю, что…».

С проникновением языка саморазвития в психоуправленческую культуру общественных институтов психологический способ мышления и коммуникации стал все чаще встречаться в повседневности. Здесь важно упомянуть не только возрастающий авторитет профессионалов разного рода и расширение поля их экспертизы (например, не только семейные конфликты, но еще и национальные и государственные), но и доминирование психологического мышления и стиля разговора в популярной культуре и медиа. В итоге терапевтический язык – его термины и формы артикуляции – служит повсеместными и будто бы даже универсальными, а главное – само собой разумеющимися координатами для осмысления человека, его мира мыслей и ощущений, а также всех видов межличностных отношений, в которых он или она существует, – родительских, романтических и сексуальных, учебных и профессиональных. Психологизация переориентирует и переформулирует все сферы частной и публичной жизни.

Новая эмоциональность часто создает путаницу как у ее адептов, так и у критиков, поскольку обустраивается она на перекрестке разных идеологий, иногда друг другу противоречащих. С одной стороны, внимание к личным чувствам и переживаниям, право индивидуума всегда и везде комфортно себя чувствовать – это новый виток гуманизма и либерального уважения к свободам личности. С другой стороны, терапевтическая логика наряду с бюрократией, наукой и медикализацией есть продолжение общего модернистского проекта рационального развенчания (disenchantment) эфемерности как Духа, так и Души. А вот с третьей (и самой критической) стороны, эта новая эмоциональность есть явное и яркое проявление эмоционального капитализма, преобразующего эмоции и переживания в ресурсы, – или emodities [8], как их назвала Ева Иллуз (на русский это понятие можно перевести как «эмодукт» – гибрид «эмоции» и «продукта»). Действительно, в новом режиме эмоциональные потребности людей, индивидуумов и коллективов реализуются в рамках рыночной культуры потребления, в которой все окружающее – это средство прибыли прежде всего экономической или символической (причем вторая легко конвертируется в первую). Эмоциональные «ресурсы» и «банки», эмоциональные «зарплаты» и «инвестиции» образуют новый доминантный язык, который выглядит более чувственным, откровенным и личным, чем язык, на котором говорили о себе, своих переживаниях и отношениях с другими еще 30 лет назад в России и лет 70 назад в Америке и Европе. И в то же время язык этот более холодный, инструментальный и равнодушный. Таким образом, мир становится более уязвимым и чувствительным, но чувства эти как бы прохладны. Все вокруг бесконечно рефлексируют о своих эмоциональных состояниях, но эмоции эти нормированы, дисциплинированы и рационально управляемы.

Эмоционализация и психологизация в Европе и США – это постепенные процессы, ускорившиеся после Второй мировой войны и сегодня образующие культурную идеологию, переплетающуюся с логикой рынка, системой права, медициной, национальной памятью и политической идеологией [9]. В российском и русскоязычном культурном контексте присутствие и освоение терапевтического языка совсем не очевидно. Не углубляясь здесь в историю психологической мысли в России и Советском Союзе, с одной стороны, и историю формирования модели советского субъекта и его эмоциональной жизни, с другой стороны, заметим, что в русскоязычном мире психоаналитическое мышление, практика и, что не менее важно, – психологический язык – не стали формирующими силами культурного знания и отношений, как это произошло на Западе в середине века, а идеологическая и литературная траектория создала тут свой особый эмоциональный стиль. Особенность русскоязычного эмоционального мира отмечается лингвистами, которые сравнивают смыслы эмоциональных понятий в русском языке и языках Западной Европы и Америки [10]. Русский язык чувств и терминология внутреннего мира хоть и формируются постоянным заимствованием извне и его переосмыслением, но все же альтернативны глобальному терапевтическому словарю. Или, может быть, они были альтернативны – а теперь уже нет?

На постсоветском пространстве эмоциональный терапевтический поворот до сих пор происходит скачками, ускоряется с конца 1990-х и в 2010-х принимает занимательные и политизированные формы и образует эмоциональный новояз. Он не всегда понятен и часто воспринимается чуждым и претенциозным, но становится популярным и даже начинает доминировать в определенных культурных пространствах. Герои сериалов и обыватели соцсетей практикуют этот язык, помечая себя таким образом как относящихся к «продвинуто» чувствующей прослойке общества. В этом языке «мудак» станет «нарциссом», столкновение с несправедливостью – «травмой», а «любовь» в лучшем случае станет «отношениями» или «привязанностью», а в худшем – «токсичной» «созависимостью». Сегодня терапевтический язык – неотъемлемая часть формирования российской эмоциональной культуры.

Этот язык – продукт двойного перевода. Во-первых, согласно конструктивистскому подходу к эмоциям, наши переживания не универсальны, а культурно детерминированы [11]. Они глубоко и прочно завязаны на конкретном языке культуры, закодированы в словах, дискурсивных форматах и конкретных социально обусловленных контекстах эмоционального высказывания. То есть в разных языках системы представлений о чувствах Любовь и Love имеют разные семантические поля. То же можно сказать о центральных понятиях терапевтического новояза: Emotions и Feelings – Чувствам рознь, как и Wellbeing и Happiness – Счастью и Благополучию, а Self – Душе и Самости. Эти терапевтические формы языка требуют перевода не только эмоциональную лексику русского языка, но и на его форматы говорения о себе и о личном (например, переход от кухонного разговора или даже товарищеского суда к беседе с психологом) [12].

Во-вторых, любой новояз – это всегда средство культурной трансформации, то есть перевод старого языка чувств на язык новых эмоций. Новый язык эмоций не только дает названия ранее незнакомым явлениям, отношениям и ситуациям новой технологической, экономической и эмоциональной реальности (как, например, «свайпить», «выгорание» и даже «стресс» и «личные границы»), но и предлагает заменить старые слова новыми, трансформируя или переворачивая их неактуальный или идеологически неподходящий смысл, – например, «чувства» меняя на «эмоции», «любовь» – на «привязанность» или «отношения», «приставания» на «харассмент». Хорошо знакомая советская «работа над собой» превращается в «личностный рост».

Однако однозначной замены, естественно, не происходит. Терапевтические форматы коммуникации «вставляются» в реальный локальный культурный синтаксис, в котором уже живут слова эмоционального выражения и работают иные форматы разговора о личных переживаниях. Терапевтическая культура не перенимается «в пакете» вместе с ее языком – напротив, она всегда требует перевода, переосмысления и усвоения прагматического смысла в определенном социальном контексте использования, в законах жанра и медиума.

В современной России дискурс расслаивается по поколениям, социальным группам, профессиональным кругам и, конечно, организуется специфическим жанром и форматом интеракции. То, что напишется новоязом в сети, не всегда скажется на кухне. То, как конец любви выплачется подруге, – это не то, как пауза в отношениях представится родителям. Одним непонятен или просто чужд новый язык, другим опротивел старый, он больше неприемлем и не описывает их опыт. Но ни один из них не существует сегодня сам по себе. Таким образом, современный российский эмоциональный дискурс неоднороден и оперирует одновременно несколькими языками. В телевизионных ток-шоу и подкастах могут говорить о «харассменте», но и о несчастье и страсти; в сериале – о «приставаниях» и «нарциссах», но и о боли и любви; в родительской группе в соцсетях – об «абьюзе», «травме» и «привязанности», но и о долге и хамстве; в суде – о «домогательстве», «личных границах» и «зависимости» разного рода; а в фейсбучном посте – вообще о «пичальке» и «краше».

Более того, сосуществование понятий и отношения между ними отражают разные, иногда конфликтующие позиции на перекрестках культурных идеологий. Ярким примером этого служат публичные дебаты о «новой этике» – понятии, важном именно в контексте российского языка эмоций. «Новая этика» как термин и идеологическая позиция сформировалась в России путем перевода и переосмысления целого клубка терминов, настроений и тенденций в общественной жизни Европы и Америки, которые обозначаются там как новоизобретенными понятиями типа «новая сензитивность/чувствительность», «культура виктимности», так и давно вошедшими в обиход – «либеральные права личности», «гендерное равенство» и «права меньшинств». Терапевтический эмоциональный язык давно стал в «западном» публичном дискурсе доминантным: именно на нем успешно продвигались как феминистская, так и квир-программа по устранению ущемления прав и защите от уязвимости прежде всего женщин и сексуальных меньшинств. Но в российском контексте перенос этих настроений не только создал понятие «новая этика», но и перевел его в идеологическую категорию – она всплывает в самых неожиданных контекстах, и вокруг нее формируются самые причудливые оппозиции, порой не имеющие уже никакого отношения ни к этике, ни к чему-либо новому, – можно сказать, что она становится маркером чего-то большего: отношения к России и к условному Западу в целом, к «традиции», и к «прогрессу», и так далее. В этом контексте, выйдя за границы сериалов и постов, терапевтический язык эмоций стал политически мобилизующим языком, очерчивающим границы тонко чувствующих сообществ продвинутых защитников человеческого достоинства от любых представителей силы и власти, будь они политики и функционеры, профессора, родители, мужчины или гетеросексуалы.

И потому, даже если сама психологическая практика по-прежнему не распространена в широких кругах российского общества, терапевтический новояз – его термины, образы и носители – получил важное место в публичной культуре, медиа, а значит, и в повседневной жизни людей [13]. Эти термины выступают маркерами социальной идентичности, реальной или желаемой принадлежности к классу, позиционирования своего отношения к властям, официальным идеологиям и их источникам – к Западу, феминизму, сексизму и либерализму, к национальному духу и традиционализму, к русско-советскому эмоциональному наследию и к своим собственным родителям и учителям.

При этом язык эмоций одновременно очень «сердечный»: он затрагивает за живое и мобилизует самое нутро индивидуума, самые ее/его сокровенные мысли и чувства. Мир «мы» и бесконечная взаимозависимость, долги и обязанности заменяются на эмоциональный мир Я/Self, защиту его личных границ и охрану его автономии. Как соблазнительность, так и тотальность этого нового мира заключаются в его рациональной эмоциональности, в том, что это, в сущности, удобный инструмент – и сопротивляться ему очень сложно.

У языка этого мира есть своя азбука. Ее мы и предлагаем вам изучить. Включать ли эти понятия в ваш лексикон, как и где использовать эти термины, принимать ли их идеи на душу или же произносить с улыбкой и писать в кавычках – разговорник новых сложных чувств оставляет это на ваш личный автономный выбор.

Абьюз

Оксана Мороз, культуролог

Абьюз – одно из самых репрезентативных понятий словаря современной эмоциональной культуры. По крайней мере, той, которая обслуживает эмоциональный режим сейфтизма – тотальной заботы о безопасных ритуалах и практиках выражения чувств, отсутствии провокационных, «триггерящих» высказываний, ощущений. Смысл понятия настолько широк, что дать ему определение или использовать на сто процентов корректно бывает сложно.

Вот и психолог Елизавета Великодворская задается в фейсбуке вопросом:

Сейчас много говорится о том, что такое абьюз, а давайте немного поговорим о том, что практически наверняка не абьюз, а суровая реальность жизни взрослых. Мои примеры:

1. Начальник требует выполнения служебных обязанностей, а оно ощущается как бессмысленная жестокость.

2. Жена требует вынести мусор, и так постоянно.

3. Препод поставил тройку за сляпанную за ночь курсовую и не хочет менять на четверку, потому что стипендия.