Справа, шагах в двухстах, по другой дороге тащилась чья-то телега, которую Роман не сразу заметил. Мужик, сидящий в ней, снял шапку, махнул ею Роману. Роману показалось, что это Сидор Горбатый, но он, не обращая внимания на мужика, скакал дальше, наслаждаясь простором и волей.
Дорога уже пошла под уклон, замелькали знакомые овраги, показался край поля с зарослями ивняка. Бор был близок. Роман смотрел на него глазами художника, замечая, как по мере приближения исчезает в сосновых кронах голубое, уступая место зелёному, как явственно проступают оранжеватые стволы и наливаются коричневым проёмы меж стволами.
Он ударил Орлика ещё раз, пролетел сквозь кустарник, проехал выжженную пожаром просеку и совсем возле бора натянул повод. Орлик остановился, всхрапывая и перебирая ногами. Опустив повод на луку седла, Роман любовался высокой частой стеной могучих сосен, вставших у него на пути молчаливой суровою ратью великанов.
Сосновый бор. Он всегда поражал Романа единством и монолитностью. Как сильно разнится он с простым смешанным лесом, высылающим навстречу путнику сначала кустарники с подростом, потом подлески и одиночные деревья, а потом уж наползающим стихийно, где дубом, где берёзами, где осинником вразброд, подобно пёстрому войску наших предков. Не таков сосновый бор. Нет перед ним ни подлесков, ни бурьяна. Он наступает широким фронтом, сразу обрушивая на путника всю свою вековую мощь и разя его в самое сердце.
Роман замер, поражённый величием и красотой.
Лёгкий ветерок шевелил вечнозелёные кроны, шуршал по стволам отслаивающейся корой. Он доносил до Романа запах хвои – такой терпкий и будоражащий.
За три года бор нисколько не изменился, как и положено всему великому, – сосны не стали выше и не поредели, всё осталось на своём месте.
“Какое чудо, – думал Роман, стараясь охватить единым взглядом живую стену. – Лес вечен, как сама жизнь. И, как жизнь, прекрасен. Но как странно отчуждён он от человека, как далёк он от него в своей самости! Он существует сам по себе и живёт своей особой жизнью, в которую мы можем вмешиваться со своими топорами, пилами и огнём, но с которой мы не можем слиться, соединиться, поиметь родство. Она так или иначе проходит мимо, не даётся в наши грубые руки. Мы идём по лесу, а он стоит, не обращая на нас внимания. Мы любуемся его красотою, а он не видит нас. Мы кричим, а он молчит, возвращая нам наши голоса многократным эхом. Ему ничего не нужно от нас. Он свободен. Как это прекрасно…”
Роман тронул упругие бока Орлика пятками сапог, конь пошёл быстрым шагом, и они оказались среди сосен. Сразу стало прохладней, дорога наполнилась талой водой, и чем дальше въезжал Роман в лес, тем чаще мелькали внизу меж стволов белые пятна нерастаявшего снега. Солнце скользило по могучим стволам, играло в лужах. В вышине перекликались редкие птицы.
Роман стегнул Орлика стеком, и тот поскакал дальше по дороге, тянущейся через бор ровною полосой. Сосны неохотно расступались, пропуская её.
Роман захотел побыстрей добраться до “креста” – пересечения двух дорог, места, которое он так любил.
“Как чудно, что можно наконец увидеть то, о чём помнилось все эти годы, – мелькало в его голове. – Как прекрасно, что всё это существует помимо меня… ”
Орлик нёсся галопом, разбрызгивая воду. Мелькнула знакомая груда валунов. От неё было совсем недалеко до “креста”. Вдали по правую сторону дороги стал вырастать силуэт огромного камня, прозванного в семье Воспенниковых “слоном”. “Слон” лежал возле “креста”.
Вдруг из-за него выехали двое конных. Роман натянул повод, переведя Орлика на рысь и, всматриваясь, подъехал. Люди на лошадях смотрели на Романа. Одним из них был незнакомый молодой человек в жокейской фуражке, другим… другой была… Зоя.
“Не может быть!” – содрогнулся Роман, придерживая повод и переводя Орлика на шаг.
– Да это же Роман! – громко произнесла Зоя своим звонким неповторимым голосом, и Роман убедился, что это действительно она.
Он остановил Орлика.
В пяти шагах на каурой лошади сидела Зоя – молодая, ослепительно красивая, в чёрном бархатном платье с серыми каракулевыми обшлагами и стоячим каракулевым воротником. Голову её покрывала небольшая чёрная амазонка.
Её маленькие руки, затянутые в чёрные шёлковые перчатки, небрежно держали повод и стек – тот самый, из светлой кожи, с самшитовой рукоятью.
– Здравствуйте, Зоя Петровна, – проговорил Роман, глядя в её чёрные быстрые глаза.
– Здравствуйте, здравствуйте! – весело и звонко повторила она. – Я вас долго узнать не могла. Вижу, кто-то скачет, согпше un chevalier galant. Прямо страшно стало! Мы с Олегом Ильичом перепугались, за камень спрятались… Кстати, познакомьтесь, пожалуйста, Роман Алексеевич, это Олег Ильич Воеводин, наш большой друг.
– Очень рад, – проговорил Роман, переводя взгляд на спутника Зои и кивнув головой.
Молодой человек, учтиво улыбаясь, сделал то же самое. На вид ему было лет двадцать пять. Он был приятной наружности. Под жокейской фуражкой у него оказались курчавые белокурые волосы, лицо его с округлым подбородком, ямочками на белых щеках и маленьким круглым носом напомнило Роману тициановского Купидона.
Он только что заметил, что Воеводин облачён в коричневый полосатый жокейский костюм на английский манер. Руки в серых перчатках сжимали чёрный, длиннее обычного, стек.
– Как хорошо, что вы здесь, – проговорила Зоя, поворачивая свою лошадь на дорогу и приглашая мужчин следовать за собой. – А то мы с Олегом Ильичом уже успели умереть со скуки. Nous, pauvres russes, sommes nes dans le plus ennuyeux des pays.
– А вы… давно приехали? – Роман всеми силами старался побороть охватившее его волнение.
– Вчера вечером. Здесь по ночам ещё так холодно! Представьте себе, утром, когда Настасья топила печь, я сидела рядом и грела руки.
– Это нетрудно представить, – с улыбкой проговорил Воеводин, и они с Зоей засмеялись.
Лошади шли шагом, Зоя ехала в центре, мужчины держались по бокам.
– Я рассказывала Олегу Ильичу про вас, – говорила Зоя, вполоборота глядя на Романа, – но никак не думала, что вас можно здесь встретить. Сейчас, весною.
– Mais pourquoi pas? – спросил он.
– Parce que cela contredit votre image de dachnik.
– Vous me voulez dire que pour vous j’ai ete toujours un dachnik? – Роман резко дёрнул повод влево.
– Pas toujours! – нервно рассмеялась она.
– Et quelles sont les circonstances qui vous ont obliges a venir ici a cette epoque de Гаппёе?
– Ce serait trop difficile a vous expliquer. – Она снова нервно рассмеялась, поигрывая стеком.
– Trop difficile? – переспросил Роман, уклоняясь от молодой сосновой ветки.
– Trop difficile! – звонко откликнулась она и вдруг неожиданно резко ударила стеком по лошадиной шее.
Всхрапнув, лошадь рванулась вперёд, Зоя, грациозно изогнувшись в седле, махнула стеком у себя над головой, срезав молоденькую веточку.
– Ай да Зоя Петровна! – выдохнул от неожиданности Воеводин, и Роман удивился поразительному несоответствию глухого басовитого голоса этого человека и его купидоноподобной внешности.
Они хлестнули своих лошадей и пустились за Зоей.
Рой мыслей и чувств, как всегда бывало во время быстрой езды, охватил Романа, но это был какой-то бурный, клокочущий и поэтому нечленораздельный поток, в котором выделить что-либо было невозможно. Роман нёсся словно через пургу или сквозь раскалённые крутящиеся вихри, нёсся, видя впереди всё туже чёрную, влитую в седло фигуру.
Воеводин не отставал от него.
Краем глаза Роман заметил, что тот по-жокейски высоко привстал в стременах, вцепившись одной рукой в поводья, а другую – со стеком – на отлёте вытянув назад.
Лошадиные копыта громко врезались в мокрую землю, отвечавшую не глухим, а открытым поверхностным звуком. Дорога стала петлять, и вскоре они догнали Зою, которая придержала лошадь, опасаясь, по-видимому, многочисленных корней, выступающих из земли на этом участке дороги.
– Испугались? – весело воскликнула она, крепко натянув поводья и успокаивающе похлопывая по шее всхрапывающую лошадь.
– Вы просто настоящая амазонка, Зоя Петровна! – почти выкрикнул возбуждённый Воеводин. – Это было так неожиданно!
– Здесь легко разбиться, – пробормотал Роман, косясь на корни. – Очень неудобное место для галопирования.
– И это вы говорите? – рассмеялась она. – Ну, Роман Алексеевич, я вас не узнаю! Такой отчаянный наездник – и толкует, что можно разбиться.
– Я просто вам советовал… – пробормотал Роман, чувствуя, что начинает краснеть.
