Всё

Мама закончила свой рассказ и, укрыв меня поуютнее одеялом, сказала:

– Надеюсь, история о Раки окрылила тебя?

– Да! Я бы хотел научиться летать выше всех и быть примером для остальных.

– И ты будешь, дорогой. Я знаю. Но об этом я расскажу тебе в следующий раз. Спокойной ночи.

Погладив меня по голове, она улетела прочь. Почему-то сказка эта произвела на меня сильное впечатление. Я ещё долго думал о Раки и его истории. Примерял на себя его роль и так и уснул, воображая себя большой красивой птицей, парящей во все пределы, куда только взора хватает.

На следующий вечер мама исполнила обещанное. Она сама поднялась ко мне в спальню, чтобы рассказать новую историю.

– Сынок, не так давно папа поведал мне одну древнюю легенду, о которой он узнал в ходе своей работы. Он тогда занимался изучением вопроса о богоискательстве и устройстве мира. В какой-то старой библиотеке он наткнулся на дневник одного из таких искателей. Вот всё, что от него уцелело.

С этими словами она передала мне ветхий дневник, который, казалось, рассыплется в пыль от малейшего прикосновения. Обложка его была вся измятая, обуглившаяся по краям, видно кто-то пытался его сжечь. И с какими-то страницами это удалось. Остались отдельные прокопчённые серо-жёлтые листы с на удивление отчётливо видневшимся текстом.

– Я оставлю его тебе, если ты захочешь. Но сперва расскажу то, что отец узнал, изучая его.

Я мало что понял, но мне было страшно интересно, что может скрывать в себе такая старая вещь с богатой и непростой историей. Я уже видел себя археологом или следопытом, кем-то следующим по стопам неизвестного учёного. Но голос мамы прервал мои фантазии.

– Автор этого дневника долгие годы, как и твой отец, искал ответы на вопросы, мучавшие человечество с древних пор. Вопросы эти о мире, о нашем месте в нём, наконец, о Боге как, судя по всему, об одном из участников человеческой жизни. Неизвестный автор сравнивает человеческий мир с раскрытой перед нами книгой, читать которую волен каждый человек. И беда, по его мнению, лишь в том, что каждый читает свою главу в отдельности от целого произведения и, следовательно, от контекста. Поэтому мы так много не знаем о себе и своей жизни, поэтому наши мнения относительно самых главных и, порой кажется, простых вопросов столь различны. Так, изучая религию, например христианство, нам необходимо целиком прочитать и усвоить Библию. Недостаточно в совершенстве знать её отрывки, не будучи знакомым с произведением целиком. Поняв это, исследователь решил, что для постижения мира нужно изучить его целиком хотя бы одному человеку, который потом сможет нести это знание людям, давая пример.

– Совсем как Раки? – с восторгом открывшего нечто новое учёного спросил я.

– И правда. Совсем как Раки. А я и не заметила.

– Вот такой я сообразительный! – загордился я.

– Очень, – улыбнулась мама. – И я так рада, что настолько сообразительный. Это всё упрощает…Ну так на чём я остановилась…Ах да! Последние записи в дневнике преисполнены верой в истинность этой теории и успех идеи в целом. В ходе своих скитаний по миру учёный, по его же словам, открывал для себя новые аспекты жизни, словно действительно прочитывал незнакомые эпизоды давно знакомой книги. К концу своей жизни он уверовал в то, что преодоление всего пути целиком приблизит человека к Богу. Он видел в познании мира познание Бога. Таким образом, писал автор, богоискательство – процесс, имеющий начало, но так и не возымевший конца, – стало возможным превратить в богонахождение, что суть не одно и тоже.

Мама запнулась, поняв, в какие дебри потащила моё неокрепшее сознание. Я сидел на кровати, опрокинувшись в подушки и, наверное, очень смешно и глупо хлопал ресницами; увидев меня, мама рассмеялась.

– Тебе интересно? – спросила она

– Очень интересно. Ещё интересно, чем всё закончилось. Расскажи, пожалуйста.

– Закончилось всё тривиально. Хозяин дневника не смог осуществить свой план. Слишком поздно он пришёл к своей теории, и слишком объёмной оказалась книга мира – он умер, так и не дочитав. Папа очень серьёзно подошёл к разбору идей этого выдающегося человека и решил, что он может быть прав. А значит, его труд может начать и довести до конца кто-нибудь другой. И папа сделал всё возможное, чтобы ты смог, мой милый.

– А почему вы решили, что я бы захотел, и не спросили меня?

– Потому что любим тебя. Знаешь, раньше в аристократических семьях, которые совсем недавно именовались мажорами, было заведено планировать судьбу своего ребёнка и, так сказать, заранее оперять ещё не вылупившегося птенца, чтобы он смог летать выше всех. А птенцы и рады были такому. Они не превозмогали самих себя и череду сложностей, а просто следовали плану предков и были очень рады плыть по тёплому и приятному течению.

– Это были плавающие птицы?

– Нет. Это у меня сравнение такое с птицами, – смутилась на секунду мама. – Они были людьми, как мы. И мы с папой, как они, решили заранее позаботиться о тебе и твоей судьбе.

Она с любопытством следила за моей реакцией на рассказ. Немного подумав, я удовлетворил её ожидания, серьёзно и строго сказав:

– Вам повезло, что мне эта история о путешествии нравится. Но больше так не делайте.

Кивком дав обещание, мама из моих воспоминаний снова растворилась за дверью.

Зато реальная она появилась напротив, выудив меня из омута памяти.

– Дорогой, пока все заняты игрой, я хочу преподнести тебе свой маленький подарочек. Помнишь, в детстве ты потерял одну вещицу? Я нашла её и припрятала на особый случай. Мне кажется, это будет символическим подарком тебе на совершеннолетие.

Она достала небольшой сверток, опоясанный цветной лентой, причудливо закрученной в бантик. Я потянул за один его конец, лента змеёй скользнула вниз и вместе с обёрткой упала на землю, явив сам подарок. Это был тот самый дневник. Такой же, каким я его помню. Когда-то давно я начал освоение мира с опушки леса за нашим домом, где в начале осени, ведомый тайнами детской логики, и решил зарыть дневник под деревом. Прошла зима. За это время я успешно позабыл о дневнике, а, когда вспомнил, уже не смог найти. Это действительно был символический подарок – настало время всерьёз продолжить работу неизвестного учёного. Пусть его дневник будет моей личной библией в процессе богонахождения.

Вслед за мамой поспешили исполнить ритуал поздравления и все остальные. Выстроилась вереница гостей с подарками. Каждый по очереди подходил ко мне, говорил и дарил какие-нибудь глупые вещи, после чего передавал эстафету следующему.

В самом хвосте, ожидая свой черёд, расположились отец и мой наставник. Глядя на них, беседующих о чём-то своём, я как-то абстрагировался от остальных гостей, чисто механически принимая всё новые подарки и поздравления, я гадал, что же мне подарят эти двое. Каждый из них внёс свой неоценимый вклад в моё развитие, и я понимал, что оба они ждали определённых дивидендов от этого вклада, что для них этот день не менее важен, чем для меня. Ведь человек судит о своей значительности не только по своим достижениям, но и по достижениям того, к чьему успеху он приложил руку. И в этом смысле они, как и я, были у черты переосмысления своей персоны.

С моим отцом вы уже знакомы. Настало время представить вам и наставника, второго по авторитетности мужчину в моей жизни.

Наставника звали Рон. Я сначала из баловства, а потом из глубокого уважения называл его сенсеем. Дело в том, что саженец его генеалогического древа укоренился в стране восходящего солнца, где не одно поколение его предков были гордыми и известными самураями на службе различных даймё (по-нашему, господин). Так продолжалось до реставрации Мэйдзи – эпохи заката самурайства как сословия. Тогда-то предки сенсея, не сумев найти себе места в новом индустриальном мире, где всё более опрощалась и сходила на нет идеология бусидо, покинули Японию. За несколько веков невероятный по своей природе и силе ветер перемен занёс их в Россию, где уже успел вырасти новый небольшой генеалогический садик, в котором из поколения в поколение передавались и ревностно чтились старые заветы сословия.

Волею судеб Рон попал в нашу семью. Так, по его же словам, сенсей обрёл нового даймё и занялся воспитанием его отпрыска в лучших самурайских традициях.

В результате нескольких поколений кровосмешений Рон практически утратил внешнее сходство с предками: форма и разрез глаз его путали наблюдателя, едва-едва намекая на связь с востоком; цвет кожи также не выдавал его и ничем не отличался от обычного для человека, проживающего в полувечной мерзлоте Сибири; в чертах его всегда гладко выбритого лица мог найти какую-то разгадку разве что антрополог или, на худой конец, физиогномист. В общем, на первый взгляд едва ли он чем отличался от миллионов других россиян, в чей геном за известные три столетия успел закрасться азиатский компонент.

А вот то, что скрывалось за русифицированным дизайном, было стопроцентной японской прошивкой, если можно так выразиться. Рон был образцовым преемником традиций своих праотцов, сумевшим пропустить сквозь всё своё существо философию бусидо и безупречно следовать ей в повседневной жизни. Со временем, правда, не переставая восхищать, сенсей стал казаться мне заблудившимся путешественником во времени, эдаким музейным экспонатом, от знакомства с которым остаётся смешанное чувство: трепета от осознания его ценности и грусти по давно минувшим временам.

От того бесконечно радовала предоставленная мне возможность прикоснуться к этому артефакту былой эпохи и постичь тайны древней Японии, сокрытые в нём.

Родители мои разумно расценили, что с таким наставником, как Рон, беспроигрышной будет ставка на моё образование по системе анскулинг. С раннего детства моё воспитание под шефством сенсея началось с так называемого им «закона сыновней почтительности». По сути своей, это были беседы, посвящавшие меня в святые святых восточной мудрости, из которой я впервые постигал важность семьи и моральный императив почитать родителей, а в особенности отца и его волю.

Позднее своими уроками сенсей заменил мне школу, занятиями кендо и тайдзюцу – тренера, беседами и совместным досугом – друзей. Он говорил: истинный смысл бусидо в том, что самурай – это не просто воин, но всесторонне развитая личность, безупречный дух в дисциплинированном теле. От того он, как и все уважающие себя самураи, был прекрасно образован не только в боевых искусствах, но и абсолютно во всех дисциплинах, которые преподавались у нас в школах. Мы часто прогуливались в нашем саду, в такие моменты сенсей очаровывал меня историями о своих предках. С его слов я узнал, что самурай пребывал в постоянном ожидании смерти, что, однако, не тяготило его дамокловой катаной, а напротив, наполняло вкусом к жизни. Каждый самурай прекрасно знал, что этот день, этот час, этот миг может быть для него последним, от того особенно ценил каждую минуту, умел видеть красоту жизни в людях, природе, тонко чувствовал окружающий мир. Сенсей говорил, что человек, готовый к смерти, видит всё в полном цвете, чувствует жизнь в каждом вздохе и посвящает себя саморазвитию. Именно поэтому многие самураи были талантливыми поэтами, художниками, скульпторами.

Истории его о героях давно минувшей эпохи будоражили моё юношеское воображение. Постоянно обучаясь и тренируясь с сенсеем, я видел перед собой достойный пример, которому страстно желал подражать.

В то время бусидо был моей настольной книгой, к которой я обращался за советом в минуты сомнения. В нём я почерпнул главные постулаты учения, среди которых одно из главных мест занимало упорство самурая. Считалось, что оно необходимо не только в достижении поставленных целей, но и в выполнении сложнейших задач. Пытаясь стать самураем хотя бы в собственных глазах, я постоянно требовал у сенсея и отца дать мне задание как можно невыполнимее. Потом, внутренне разрываясь между ненавистью к себе за это и фанатичным следованием принципам бусидо, я с великим усердием достигал намеченных результатов, благодаря чему, как мне казалось, становился чуточку «самурайнее».

Пока я предавался ностальгии, череда гостей подошла к концу, и передо мной оказался сенсей. Держась, как обычно, гордо, твёрдо и решительно, он чеканным шагом приблизился ко мне. Сдержанно и ободряюще обратился:

– Микаль, – голос его заставил почувствовать себя намного увереннее, мне даже стало как-то стыдно, что я, ученик такого сенсея, так малодушно волнуюсь в этот день. – Ты всегда жадно впитывал мои уроки. Настало время передать тебе мой прощальный завет. Истинный самурай, отправляясь в поход, давал три обета: забыть свой дом, забыть о жене и детях, забыть о собственной жизни. Я знаю, что в душе ты – истинный самурай. Потому справишься с этим испытанием, – едва улыбнувшись, он продолжал. – Жены и детей у тебя нет, так что тебе уже на одну треть легче. Дом твой отныне – весь мир, и жизнь твоя посвящена ему. Помни об этом и с достоинством отправляйся в поход.

Сенсей передал мне небольшую коробочку, которую я тут же раскрыл. В ней оказался необычный макет Земли размером с теннисный мячик, который, если сконцентрироваться на определённой точке, мог увеличиваться в размерах и на выскальзывающем из него гибком дисплее проецировать местность, увеличивая масштаб так, чтобы возможно было всё разглядеть. Полезной особенностью устройства была функция, закрашивающая участки Земли, в которых побывал владелец «мячика», в другие цвета. Сейчас он демонстрировал мне наш родной город, словно изображаемый спутниками Земли, и быстро затушёвывал его красным.

– Изготовлен специально для тебя и твоей миссии, – пояснил сенсей. – Надеюсь, он будет для тебя постоянным ориентиром, показывающим, какой путь ты уже прошёл и сколько тебя ещё ждёт впереди. Сейчас не закрашено и сотой процента всего шарика. Но известно, что дорога в тысячу ли начинается с первого шага.

– Спасибо. Спасибо Вам за всё, сенсей. Я пронесу в своём сердце и разуме каждый ваш урок.

Вытянув руки вдоль тела, сенсей поклонился, не отрывая от меня взгляда. Я поклонился в ответ. Несколько секунд мы стояли так, наклонившись и глядя друг другу в глаза. Потом он едва заметно кивнул, выпрямился и, резко развернувшись, пошёл прочь.

Он не был бесчувственным или несентиментальным человеком. На своём примере он не раз доказал мне, насколько чувственен и поэтичен самурай. Такое холодное прощание сперва огорчило меня: естественно, я ожидал чего-то иного. Но потом я понял: каждое слово и действие его, прощальная церемония – всё это было его уроком мне. Он в последний раз показал, что значит быть истинным самураем. И я знал, что должен усвоить его всецело.

– Уделишь ещё несколько минут своему отцу? – я обернулся на голос, вероятно, мысли о сенсее занимали меня несколько дольше, чем я думал. – Завершая сегодняшний вечер, я бы хотел ещё раз поздравить тебя и символическим жестом распахнуть перед тобой врата в мир и новую жизнь.

Он положил руку мне на плечо и повёл в сторону непонятной горки, выросшей посреди поля и скрытой красной тканью. Одна за другой нас осветили вспышки журналистских камер – ещё одно символическое посвящение в новую жизнь.