Живая душа
Лев Емельянович Трутнев
Живая душа
Рассказы и повести
Отсветы живой души
В сибирском городе Омске живет и работает Лев Емельянович Трутнев (род. в 1935 г.) – вдумчивый, пристально всматривающийся в окружающий мир писатель, чувствующий природу так, как дано немногим. Говорю это не ради красного словца. Представляя читателям этого автора, я нисколько не сомневаюсь в том, что его произведения откроют им многие тайны природы, заставят задуматься о единстве и взаимной зависимости человека и всего мира. Без приукрашивания и упрощения, открыто и честно, в живых образах, с редкой достоверностью, определяющей и величину литературного дарования, и объем жизненных знаний писателя, воспроизводит Лев Емельянович картины сибирской природы. Он убеждает нас, что мир людей и мир животных не в состоянии существовать в изоляции друг от друга, что они не только экологически, но и духовно связаны между собой.
Вот как описывает автор в книге «Звонкий рог» свои первые впечатления от соприкосновения с природой, духовном слиянии с ней: «Просторы окружающего мира ознобили меня своей необъятностью и разнообразием, сознание потерялось в них, и сам себе я стал казаться ничтожно маленьким в купели живой природы, впервые смутно почувствовав смутную связь с ней и интуитивно уловив ее высокое главенство над человеком». Персонажи повестей и рассказов Льва Трутнева побуждают читателей к состраданию, жалости, сопереживанию, активному сопротивлению злу во всех его проявлениях. В сюжетных развязках добро побеждает зло, что является основой авторского мировоззрения. В повестях «Красный лис», «Длинноухий», «Белогрудый», где главные герои – дикие животные, симпатии читателя явно на стороне этих животных и таких людей, как мальчик и его дед егерь Яков.
«Безгранична природа в проявлении форм, цветов, звуков… – говорит писатель в предисловии к одной из своих детских книг. – Нужно лишь уметь видеть и слышать, воспринимать духовно то, что она нам открывает. И чаще всего эти открытия даются людям добрым, неравнодушным к этим самым проявлениям». И это истина! Все герои произведений Льва Трутнева, будь то взрослые, юноши или дети, наделены чувством глубокого сопереживания. Они не просто созерцатели происходящего – они действуют. Вот юные спасатели Денис и Андрей во время весеннего наста, по-охотничьи – чарыма, отгоняют от стельной лосихи стаю волков (рассказ «Чарым»). «Все, что происходило у самой кромки леса, разворачивалось с пугающей быстротой. Сутуловатый лось, по брюхо завязший в снегу, ногами и безрогой головой отбивался от наседавших на него волков. В резких прыжках похожие на овчарок звери успевали хватануть лося зубами и мгновенно увернуться в отскоке от его тяжелых копыт. Гул движка остановил хищников. Они скучились, забегали в беспокойстве и, поняв опасность, откатились от лося и на махах понеслись в сторону болота, обходя друг друга».
Старый егерь охотничьего заказника Яков Земляков не раз рисковал жизнью, сталкиваясь с современными, наделенными властью и деньгами, браконьерами. В повести «Живая душа» он спасает от неминуемой гибели нелётного лебеденка. «Лебеденка егерь искал долго и упорно. Он обследовал каждую кочку, каждый укромный уголок в траве, до мельтешения в глазах всматривался в сумеречные камыши. Птицу Яков увидел в тупике, на лабзе. Вытянув шею, вжавшись в траву, лебеденок лежал плотно и был едва заметен. Осторожно подняв сачок, Яков накрыл им хлопунца. ‹…›
… Он чувствовал тепло, исходившее от птицы, и млел душой, будто нес в руках ребенка, и думал о лебеде, как о ком-то близком.
– Как бы нас ни били, как бы ни травили, мы будем жить, – бормотал Яков, подходя к мотоциклу».
Вот что написал о творчестве Льва Емельяновича известный писатель и публицист Владимир Мирнев: «Литературный талант писателя Льва Трутнева многогранен. Он с одинаковым искусством владеет и формой рассказа, и формой повести, и формой романа, работая к тому же в этих жанрах не только для взрослых, но и для детей – от дошкольного возраста (рассказы и сказки) до молодежного. Язык этого прозаика ярок и сочен, во многом лиричен, лишен каких-либо словесных штампов. Стиль – легок, глубоко выразителен. Большинство произведений писателя отражают такую важную тему, как отношения человека с природой, в которых с особой пестротой раскрываются образы людей, стоящих по ту и другую сторону экологических проблем. Причем картины природы в этих произведениях выписаны с глубокой художественной силой, волей-неволей уводящей нас в ее великие тайны и заставляющей принимать душой все то, о чем говорит автор…»
Да, в прозе Льва Трутнева нет ни одного случайного слова: каждое выверено сердцем, и потому во всех его произведениях так сокровенно, зримо и с высокой степенью правдивости раскрывается притягательная мощь природы, ее осветляющее воздействие на человека. А в рассказах «Первая рыбалка», «Чужак», «Лиходейство», «Особое мнение» и других, входящих в этот сборник, природа является живым участником, активно воздействующим на события.
В творчестве Льва Емельяновича есть много рассказов об охоте. Но охота охоте рознь. В нелегкое послевоенное время, когда писатель только-только выходил из младшего детства и приобщался к труду, когда по разным причинам приходилось тянуть полуголодную жизнь, охота не только была подспорьем к скудному столу, но в некоторых случаях и спасением. Здесь как раз и уместно сказать о той человеческой доброте, которая не допускает – даже в малых проявлениях – бездумного обращения с природой. Браконьерство, бессмысленное убийство животного, считалось смертным грехом, глубоко презиралось, и даже недоедание не могло толкнуть честного человека на подлость. В этой связи показателен рассказ «Особое мнение», в котором юный герой, впервые взятый отцом на зверовую охоту, вопреки его наказам, не поднимает ружья на лосенка.
«Скосив глаза, охотник заметил, как в темных кустах что-то сдвинулось. Острым взглядом он различил горбатую спину лося и обмер, затих от непонятного страха. Миг – и на поляну вымахнули звери. Как и предполагал отец, это была лосиха с теленком. Длинноногие сутулые звери шли прямо на Кольшу. ‹…›
Медленно и ровно поднял Кольша ружье – выстрел встряхнул все его напрягшееся тело. Лосиха вздыбилась, будто накололась на что-то, и стала оседать в снег. Теленок, отпрянув в сторону, замер. Он стоял совсем близко, и уложить лопоухого было нетрудно. Кольша быстро поменял патрон в ружье, но стрелять медлил: каким-то домашним показался ему лосенок в своей глупой беспомощности, и как-то невольно охотник чуть-чуть привстал.
Увидев человека, теленок нерешительно отбежал подальше, и тут явственно послышался лай Буяна: собака спешила на выстрел. Этот лай спугнул лосенка, погнал в спасительную чащобу».
Почти все произведения, включенные в эту книгу, отражают в своем нравственно-идейном ключе «отсветы живой души». Живая душа – это олицетворение добра, света, тепла, отзывчивости, искренности, гуманности, в противовес душе неживой. Все эти качества присутствуют в повестях и рассказах Льва Трутнева и являются основными вехами его творчества.
Немало и чудных явлений подметил писатель в своих бесчисленных «свиданиях» с природой. И не только увидел сам, но и с помощью слова донес это увиденное до нас, читателей, заставляя зрительно воспринять и пережить то же самое. Вот, к примеру, маленькая зарисовка-миниатюра, которая не вошла в эту книгу. «Мокрый снег с дождем шел всю ночь, а к утру небо вычистилось и ударил мороз. На камышах повисли гирлянды тоненьких льдинок, оставшихся от недотаявшего снега. Слабый ветер качал камыши, и льдинки, задевая друг за друга, издавали тихий мелодичный звон. Переливаясь в лучах солнца, они искрились хрустальным блеском…» Или вот еще одна: «…надвинулась тучка от земли до неба, и хлынул дождь, прямой, крупный. При ударе о воду дождинки выбивали белые, как олово, брызги, отчего вода вблизи казалась покрытой сплошным бисером прыгающих дробинок, которые вдали сливались в сплошную стеклянную сетку».
Особо нужно сказать о небольших повестях «Красный лис», «Белогрудый», «Длинноухий», входящих в сборник. В них Лев Емельянович с присущей ему художественной яркостью и доподлинным знанием биологии животных описал жизнь красного лиса, гуся и косулёнка, исходя из их восприятия окружающего мира и как бы незримо присутствуя рядом с ними во всех забавных и трагических приключениях, происходивших с этими зверями. Читаются эти повести с неотрывным интересом не только как подлинно приключенческие, но и как раскрывающие многие тайны природы, ее красоту. «Этот крик, далекий, едва уловимый, смахивающий на вой, красный лис услышал в самой середине чистой, прозрачной от снега и небесного излучения ночи и вскочил упруго и резко. Сладко и тревожно забилось звериное сердце, когда он во второй раз уловил легкое отрывистое тявканье с подвыванием. Нечто волнующее, теплое заполнило лиса и вырвалось наружу резким хрипловатым лаем. Пропала вся его осторожность. Ослепленный неудержимым порывом, ошалевший от каких-то новых, испепеляющих чувств, бежал зверь по снегу прямо на долетающие из глубокого пространства звуки. Музыкой непреодолимой силы звучала для лиса призывная песня самки, и никто не остановил бы его в безумном порыве стремительного бега. Разве что смерть. Но сумрачная ночная степь была пустой, гулкой, как хрупкий стеклянный сосуд огромных размеров, и все в ней пело голосом тоскующей лисицы, тоненько, с переливами, и ни единого постороннего звука, мешающего тому пению, не проявлялось…» («Красный лис»).
В заключение следует сказать, что детство Льва Емельяновича выпало на военные и послевоенные годы, которые он провел в глухой сибирской деревне. Позднее окончил среднюю школу, техникум, служил в армии. После армии поступил в институт на специальность инженера-механика. Более двадцати лет проработал в научно-исследовательском институте. Много ездил по стране. По служебным делам и в охотничьих скитаниях побывал в разных краях. Писать художественную прозу начал рано, еще в школе, но первую книжку удалось издать лишь в 1965 году. Сейчас Лев Емельянович – автор семнадцати книг для взрослых и детей – романов, повестей, рассказов, сказок, очерков, публицистики, изданных в Москве и Омске. Член Союза писателей России. Он – лауреат литературной премии имени В. Я. Шишкова. Его книги были представлены на Международных книжных выставках в Пекине, Женеве, Дели, а сам он был в делегациях писателей, представляющих современную литературу России.
Творческие планы писателей часто держатся в тайне. Известно лишь одно: Лев Емельянович продолжает активно работать. Пожелаем же ему творческих успехов и новых интересных книг!
Юрий Перминов
Рассказы
Гроза
Глиняная крынка, обвязанная у горловины веревочной петлей, стояла подле моего друга, доверху, с бугорком, наполненная ядреной полевой клубникой. И мой старый эмалированный бидончик белел в траве неподалеку, выделяясь красной шапочкой ягод, набранных верхом. На широкой поляне, между двумя колками[1], не было никого, и мы вдвоем до отвала наедались сочной пряно-сладкой клубники, приминая мягкую траву вместе с ягодником.
С утра небо туманилось редкой белёсой пеленой. Тускло светило солнце. Тихая прохлада не давала подняться зною, и приятно было ползать по траве-мураве, собирая ягоды.
Мало-помалу небо тускнело. Бледным пятном проступало сквозь наползавшую пелену туч полуденное солнце. Из-за леса стал доноситься слабый глухой рокот.
– Дождь будет! – оглядывая потемневший лес и прислушиваясь к отдаленным раскатам грома, встревожился я. – Пошли домой!
С ношей бежать неудобно: того и гляди, споткнешься и высыпешь все, что набрал, потому мы и пошли шагом.
Гром нарастал. День темнел и темнел. Холодный ветер погнал по траве зеленые волны, взлохматил притихший лес. Гроза шла навстречу. В промежутках между лесами на короткое время открывались неохватные взглядом дали, и там темная, с седыми прожилками туча занавесила все небо от края до края, клубясь и наползая рваными краями на белесую деревню, за которой все почернело, будто обуглилось. С солнечной яркостью прошивали эту темень корявые жилки молний, и что-то с угрожающим грохотом перекатывалось поверху. Там, за деревней, мощно плыл дымчато-белый вал, закрывая собой все и сливая воедино землю и небо. Чувствуя, как оттуда, из этого угрожающего смешения черного и белого, потянуло холодом, запахом талой воды, я понял, что гроза идет с градом, и сказал другу:
– Давай прятаться: град будет…
Справа, на поляне, чуть склонившись набок, стояла одинокая кряжистая береза, и мы кинулись к ней. За могучим узловатым стволом дерева было тише и спокойнее. Толстые его сучья чуть подрагивали под хлесткими порывами ветра, а комель[2] стоял как каменный. Мы прижались друг к другу, упираясь спинами в корявую кору дерева.
Чистый клочок неба над ближним лесом быстро закрывался наплывающей тучей. Я вспомнил не то разговор, не то прочитанное где-то, что нельзя прятаться от грозы под одиноким деревом, и забеспокоился. Наша береза хотя и казалась несокрушимой, но стояла отдельно от леса. Первые крупные капли дождя уже зашлепали по листьям, к тому же резко похолодало, и покидать надежное укрытие не хотелось.
– Бежим в кусты! – все же крикнул я и выскочил на потемневшую поляну.
В тальнике[3] мы почти упали на пахнущую перегноем подстилку из старых листьев, и тут грохнуло так, что земля дрогнула. Тяжелый и пугающий шум накрыл лес. Деревья затрепетали, будто хотели оторваться от земли. Очередной удар грома оглушил и прижал нас к траве. На лес обрушился водяной вал. Все скрылось от взора. Даже могучая береза на поляне, под которую мы вначале приткнулись, едва-едва проступала в этом сплошном потоке воды. Лишь ослепительные вспышки выхватывали из этого мрака очертания опушки леса и отдельные деревья. Грохот сотрясал воздух. Что-то холодное и увесистое ударило меня по голове вскользь, и я увидел градину с воронье яйцо. И тут застукало, засекло по веткам. Все пространство слилось в сплошную серую пелену.
Плотные тальниковые кусты с березовым подлеском все же спасали нас от прямых градин. Отсеченные листья мягко шлепались подле нас, сиротливо зеленея на фоне почерневшей лесной подстилки. Снова полыхнуло так, что глазам стало больно. Совсем близко на неуловимое по времени мгновение я увидел расщепляющуюся на две половины березу, объятую искрящейся золотой сеткой, и страшный грохот оглушил меня. Сунувшись под толстую талину, я закрыл глаза и замер, весь съежившись. Перед мысленным взором все еще светилась обвитая молнией развалившаяся береза…
Шум падающей воды начал удаляться. Перестали щелкать по веткам градины. Дождь пошел ровнее. Гром все еще гулял где-то близко, за лесом, еще сверкала молния, но уже не так жутко.
Я приподнялся на локте и увидел поверженную березу, густо и пышно закрывавшую могучей вершиной часть поляны, броские разломы ее кряжистого ствола. Сила, срубившая одним ударом такую махину, не поддавалась осмыслению. Березу раскололо от макушки до комля. Красноватые по излому, с синим оттенком, ее части исходили паром и были уродливо завиты в жгуты. Вспомнилось, как дед скручивал для саней распаренные ивовые прутья. Почти так же страшная сила скрутила, изломала и оторвала от корней толстое, охвата в два, дерево.
Листья березы уже поникли, зеленовато-белесые, мокрые. С них струйками капала чистая дождевая водица. Удивительно пахло свежей зеленью и цветами…
Пока дошли до деревни, небо очистилось. Слабый рокот еще долетал до нас, вспыхивали над лесом зарницы, но было уже тепло и хрустально-прозрачно.
Первая рыбалка
Дед взял длинный шест и старое ведерко.
– Надо на озеро сходить, – сказал он, – верши[4] проверить, а то живем у воды – и без рыбы…
Для меня это было радостью, новой возможностью знакомства с удивительными тайнами природы, и сразу особая легкость овладела всем телом.
Обогнув огород, мы вышли на задворки и двинулись лугом. Дед шел впереди, Кольша – мой юный дядя – за ним, я – сзади.
Далеко раскинулась приозерная степь в бескрайности лугового травостоя. Лишь с одной стороны ее ограничивал лес и рассекало глухое озеро.
Тропинка, по которой мы шли, постепенно исчезла. Пахнуло сыростью, тиной. Впереди зеркально заблестела вода.
Дед положил шест, поставил ведро и, закатав штаны до колен, полез в густой рогозник.
– За лодкой, – пояснил Кольша, – он ее прячет, чтобы кто-нибудь не угнал.
Таинственно шелестел камыш, заслоняя обзор. Куда ни взгляни – везде желтовато-зеленые стебли с узкими листьями. Лишь долгий проход с чистой водой раздвигал тростники, но и он терялся где-то за изгибом.
Лодка показалась внезапно – ее толкал дед.
– Садитесь, – позвал он нас.
Кольша запрыгнул первым и протянул мне руку. Дед, упираясь шестом, погнал лодку по проходу. Я сидел на самом ее носу, и передо мной тихо раздвигались тростники. Лодка скользила спокойно, и казалось, что я не плыву на ней, а парю среди всех этих зарослей над самой водой.
Скоро впереди открылось неохватное взорам пространство. Дух захватило от этого водного разлива, и зябко стало сидеть в узкой плоскодонке. Волны закачали ее, забаюкали, и всякий раз, когда она взлетала вверх, сжималось сердечко и я непроизвольно хватался за шершавый борт.
Далеко на воде чернели плавающие утки. Их стаи летали над озером туда-сюда. А чайки трепыхались вдали белыми лоскутьями.
Лодка остановилась у торчащего из воды колышка.
– Тяни, – кивнул дед Кольше, указывая на колышек и удерживая лодку на месте.
Кольша выдернул кол и потянул веревку, привязанную к нему. Показалась плетенная из лозняка ловушка. С трудом удерживая тяжелую сырую вершу, Кольша вынул травяной кляп из ее отверстия. Оттуда выскользнула золотистая рыбка, вторая, третья – и вдруг они часто-часто посыпались в лодку.
Я опешил от изумления, а караси кучно бились на дне лодки, разбрызгивая откуда-то просочившуюся воду. Одного, упавшего близко, я схватил за хвост и едва успел вдохнуть его терпкий запах, как карась трепыхнулся и выскользнул из рук за борт.
– Не дается рыбка? – Дед улыбался. – Ее надо за жабры брать. – Он взял за голову самого крупного карася и поднял. Чешуя заблестела на солнце позолотой. – Вот так!..
Положив в вершу хлебных объедков со стола, завязанных в тряпицу, Кольша воткнул травяной кляп на место и опустил снасть в воду. Ловушка бесшумно исчезла, вытолкнув наверх пузырьки воздуха.
Лодка скользнула в небольшой заливчик.
Вторая верша вывернулась у Кольши из рук в тот момент, когда он почти положил ее на поперечину лодки. От неожиданности Кольша опрокинулся и сел на борт. Лодка резко качнулась, черпанула воды. Дед не успел перекинуть шест на другую сторону, чтобы выправить плоскодонку, и мы стали погружаться в теплое озеро. В мгновение я увидел, как всплыли в лодке караси, судорожно забились, устремляясь в глубину, и, даже не успев вскрикнуть, тоже ушел в воду.
Сильный рывок выдернул меня назад. На миг я зажмурился от яркого света, а когда открыл глаза, то увидел Кольшину голову над водой и рядом деда.
– Утопил, раззява! – заворчал дед, удерживая меня в воде. – Руки как крюки! Ладно, что неглубоко, а если бы подальше?… Вылазь на камыш! – приказал он Кольше. – И этого туда прими.
Кольша полез на плотный залом камыша, настилая его под себя, и умостился там полусидя.
– Давай к нему! – Дед потянул меня по воде. – А то до берега далеко и убродно. Лодку поднимать придется.
Было тепло и солнечно, но я чувствовал легкий озноб. Цепляясь за толстые, как карандаши, камышовые стебли, я полез к Кольше. Вода потекла с меня холодными ручьями. Кое-как мы утвердились на той полузатопленной камышовой крепи.
Дед сошел с затонувшей лодки и погрузился в воду по плечи. Плоскодонка сразу же всплыла. Наклоняя ее на борт, он стал вытягивать лодку на примятый камыш, выливая из нее воду. Я видел, как ему тяжело, как надуваются жилы на трясущихся руках… Вскоре дед почти опрокинул лодку на бок и остаток воды выскреб черпаком. Переселив нас в нее, он подал Кольше шест:
– Держи равновесие! Буду с кормы подниматься.
С трудом, рискуя вновь зачерпнуть воды, дед влез в лодку…
Мокрые, без рыбы, мы вернулись домой, но с того времени острый запах свежих карасей запомнился мне навсегда, а в душе осталось непроходящее чувство робости перед широтой и таинственностью водно-тростниковой стихии озера.
Чужак
С того момента, как стало напекать солнышко и просохла роса, мы с Федюхой, запрятавшись в канаве, заросшей лопухом, наблюдали за рыжегрудой и черноголовой птичкой, таскающей куда-то под плетень целые пучки мелких насекомых. Ясно было, что кормит она птенцов, и нам хотелось дознаться, где это гнездо, поглядеть на желторотиков.
Подкрадываться к тому месту мы начали издали, в тот момент, когда птички не было. Но нас заметила другая, серенькая, и тоже с червячками, и тревожно «зачикала», словно камешками застучала друг о дружку: «Чик-чик, чик-чик…» Скорее всего, это была самочка рыжегрудого, и пришлось снова хитрить, возвращаться в исходное место и прятаться. Постепенно, передвигаясь в лопухах ближе и ближе, когда птички улетали за очередным кормом, мы очутились неподалеку от приметного места.
– Вон там, – зашептал Федюха, – где кол длинный, прямо под ним…
Раздвигая траву, я даже откачнулся, заметив крупную, чуть ли не с голубя, серо-пеструю птицу, сидевшую в травяной гущине, с розовым широко разинутым ртом и желтыми немигающими глазами. Она резко раз-другой метнула вверх голову с раскрытой пастью, и неприятный озноб плеснулся мне на спину.
– Тут какая-то птица, – показал я Федюхе находку, – наверно, голышат клюет.
Вместе мы стали рассматривать непонятного чужака. Тут и птички-хозяева появились, запорхали по плетню с кола на кол с тревожными криками: «Чик-чик-чик…»
– Ничего не пойму… – Федюха пучил глаза в растерянности. – Неужели они так его раскормили?
Я разглядел под оперением птицы валики травяного гнезда, а возле них – усохшие тушки голышат-птенцов.
– Не-е, Федя, птенчиков он вытолкнул из гнезда. Вон они, засохшие, лежат. Чужой это кто-то.
– Вот это нахлебник! – изумился друг. – И угрожает еще. Сейчас звездану палкой по башке – и каюк…
Я поглядел на тревожно летающих вокруг нас птичек.
– Не надо. Тут что-то не то. Пойдем у дедушки спросим.
И мы побежали, сверкая голыми пятками в высоком ржанце.
– Кукушонок там! – без особого интереса остановил наш горячий говор дед. – Кукушка-то гнезда не вьет, так ей в жизни положено, а яйца свои в чужие гнезда подкидывает. Паразит вроде, но, видно, и польза от нее какая-то есть. Иначе бы к чему ее создала природа… А птенца не трогайте: выкормлен…
На другой день наш чужак уже лепился, ерша перья, на заднем плетне огорода, и маленькие птички продолжали его кормить. Дня два-три мы видели там кукушонка, а после он исчез.
А в лесу все еще нет-нет да и можно было услышать грустное: «Ку-ку, ку-ку…» Может, кукушка звала своего подкидыша или просто по нему тосковала, кто знает?
Крылатый зверь
Широко расплеснулось соленое озеро за нашей деревней. Синь его воды сливалась с синевой неба, и в иные дни трудно было отличить их друг от друга. Крутые берега озера опускались к воде глинисто-песчаными отмелями, и на них с весны до осени копошились разнообразные кулики – от маленьких, с воробья, до крупных – с сороку.
Мы часто бегали по гребню береговых увалов[5], спугивая их крикливые стайки и наблюдая, как они перелетают с одной отмели на другую, играя пестротой оперения в дружных разворотах. Особенно занимали нас своим необычным видом и громкими посвистами длинноногие, с острым клювом, загнутым кверху, шилоклювки. Белые, в черных пятнах, они нередко кружились совсем близко над нашими головами и даже пикировали на нас с резкими криками. Мы понимали, что где-то близко их гнезда, и даже из любопытства находили среди давних выбросов прибоя маленькие лунки с двумя парами желтоватых, с рябинкой, яиц, но никогда их не трогали.
Однажды мой друг Федюха разглядел в береговом откосе темное пятно какой-то норы и осторожно, чтобы не сорваться на грязь с немалого, в две избы высотой, обрыва, стал выдавливать в податливой почве ступеньки и спускаться к ней. Напрасно я пытался отговорить его от опасной затеи: нора была явно зверовая – вдруг волчье логово! Но Федюха продолжал приближаться к темнеющему отверстию.