Дело в том, что последователей веры Моисея сюда съехалось немало, но были это по большей части люди практические. Торговцы, менялы, ремесленники. Как и большинство иудеев, пусть и ученых книжной премудрости, но не настолько, чтобы учить других. За это дело и взялся Давид. Благо рачительные соплеменники помогли с деньгами на покупку нужных книг.
С книгами пришли знания, со знанием – авторитет. Потихоньку Давид Багдадец, хоть и остался на вид таким же тощим, как и тогда, когда бежал от разъяренных громил и грабителей, стал вмешиваться в разбор мелких ссор, потом встрял уже в дела посерьезнее, пока в его умную голову не пришла благословенная мысль придать всему этому уже деловую основу.
Запасшись деньгами, он отправился на родину в Багдад, откуда привез немыслимых размеров книгу иудейских законов – Талмуд. Это великолепное приобретение уже одним своим видом и весом внушило почтение всем единоверцам.
После этого уже как-то само собой разумеющимся стало, что все обращаются за советом к уважаемому Давиду. Носящий имя великого еврейского царя, своего сына он назвал в честь Соломона, который был не только царем, но и мудрецом. Отец как в воду глядел.
Когда после многих лет нестроения и смуты в Улусе Джучи стала устанавливаться крепкая власть, а хан Узбек объявил себя султаном, покровителем мусульманской веры, в державе стали вводиться новые порядки. В окружении хана стали появляться должности, которых прежде и в помине не было. Например верховный кади. В сообразительной голове тогда еще юного Соломона сразу появилась дерзкая мысль: «А почему не может быть главного еврея?»
Вот тогда он и стал время от времени именовать себя непонятным титулом «наси», а в диване неизменно представлялся как нагид. Тем более что его поддержали мусульманские улемы, вспомнившие, что где-то в царствах правоверных действительно были какие-то нагиды.
О том, что обладатель всех этих непонятных, но лестных титулов теперь называл себя в третьем лице исключительно Соломоном бен Давидом, можно даже не упоминать.
И вот этот достопочтенный муж стоял у входа в захудалый постоялый двор на окраине Сарая. Не нужно было быть прорицателем, чтобы понять: ничего хорошего это не предвещает.
Наиб некоторое время поколебался в сомнении, нужно ли слезать со скамьи – уж больно не хотелось натягивать сапоги, – и решил лишь привстать. Недостаток почтительности он сполна возместил голосом, изобразив великую радость:
– Само небо послало тебя ко мне в этот трудный час! Ведь я иду по следу джиннов! Умоляю тебя, не стой, почтенный Соломон! Садись к огню!
Пламя осветило вошедших, и Злат увидел, что дело нешуточное. Соломон явился на постоялый двор в праздничном одеянии. Он был великолепен! Весь в белом. Особенно красив был большой полосатый платок с кистями, спадавший с головы на плечи. Наиб никогда не видел нагида таким нарядным. К чему бы это?
– Что за заботы привели тебя сюда в этот дождливый день?
– Заботы?! – воздел руки Соломон. – Какие заботы могли оторвать меня от дома молитвы в этот день? В день, когда любой благочестивый человек, чтящий Тору, просит Всевышнего вписать его на следующий год в книгу жизни?
– Сегодня праздник?
– Сегодня первый день нового, пять тысяч девяносто четвертого года. В этот день Бог судит весь мир. На небесах предопределяется доход каждого человека в наступающем году.
– Теперь я верю, что случилось нечто необычное.
– Необычное?! Страшное горе постигло твоего друга, бедного Касриэля!
Наиб, как был босой, вскочил ногами на холодный пол.
– Его увели нукеры Могул-Буги!
– Как это случилось?!
Теперь Соломон не спешил. Довольный произведенным впечатлением, он не торопясь сел на лавку и спустил платок на плечи. При свете пламени сверкнули его яркие, словно накрашенные, губы.
– Утром мы, как положено, собрались в молитвенном доме. Народа было как никогда много, еле вместились. Приветствовали новый год звуком шофара…
– Чего?
– Рог такой… – сбился Соломон. – Для богослужений. Поздравили друг друга. Помолились. Касриэль заторопился домой. Он никогда не отличался излишним благочестием, но это простительно, ведь он стремился к своей семье. Я еще немного попенял ему на спешку, а он только пошутил: «Если бы ты видел, почтенный Соломон бен Давид, – на последних словах голос говорившего дрогнул, – какая рыбья голова дожидается меня!» Не успел он это промолвить, как в дверь вошли воины. Я и рта не успел раскрыть. «Кто здесь меняла Касриэль бен Хаим? Ты пойдешь с нами». И схватили бедного Касриэля. Тот только и пролепетал: «В чем дело?» – «Ты обвиняешься в измене!» И лишь тут я опомнился. Зря, что ли, столько времени обивал пороги дивана-яргу? Почему, говорю, вы не сказали «именем великого хана»? По чьему повелению его уводят?
– А ты непрост…
– Мы, говорят, нукеры эмира Могул-Буги, действуем по его приказу.
– Пайцзу показывали?
– Нет. Вообще больше ничего не сказали. Схватили бедного Касриэля и увели. Я, конечно, сразу во дворец. Там никого. Эмир уже отправился домой, стража сказала, что ты на постоялом дворе Сарабая. А я знаю, где этот двор? Помчался назад. Хорошо вот он, – Соломон кивнул на спутника, – знал. Это Альянак. Он шойхет – резчик. Мясник, по-вашему. У Сарабая часто скот хороший берет. Хозяин знает толк в этом деле. – Немного поколебавшись, он важно добавил: – Настоящий иудей должен есть только мясо животного, забитого по правилам. Знающим человеком.
– Хорошее правило, – одобрил Злат. – Видишь, помогло. – Он быстро надел сапоги. – Дай мне ненадолго мула. А то я своего коня расседлал. И подожди меня здесь.
Не дожидаясь ответа, наиб схватил плащ и выбежал во двор.
Касриэль был его старым приятелем. Он держал меняльную лавку на Красной пристани, куда приходили корабли с Бакинского моря. Со Златом они познакомились давно, когда тот был простым писцом-битакчи. Касриэль, как и Давид Багдадец, бежавший из Персии, делал на сарайском базаре первые шаги в новом для себя ремесле. И сразу угодил в ловушку, подстроенную неопытному меняле мошенниками и конкурентами, вовсе не обрадованными появлением еще одного рта. Обвинили в сбыте фальшивых денег.
Распутывал тогда эти козни Злат. Так и познакомились. Со временем Касриэль разбогател, обзавелся семьей и приобрел большой вес на Красной пристани и сарайских базарах. Высоко взлетел и Злат. В наибы самого эмира Сарая.
Произошедшее не укладывалось в голове. Какая такая измена? В какую историю влип жизнелюбивый толстяк и любитель покушать Касриэль, которого за порогом уютного дома интересовали только его контора и звон монет?
Ладный мул Соломона, казалось, обрадовался, превратившись в скакуна, и резво помчался по дороге, ведущей к заставе. Благо ехать было недалеко.
Мокнущие под усиливавшимся дождем, скучавшие караульные успокоили наиба: нукеры Могул-Буги из Сарая в сторону новой ханской ставки не выезжали.
– Если появятся, не выпускайте! – распорядился Злат. – И сразу пришлите за мной.
Значит, Касриэль в Сарае. Скорее всего, во дворе отца Могул-Буги эмира Сундж-Буги. Это совсем недалеко от ханского дворца. А стало быть, под властной рукой эмира столицы, которому и должен помогать в его многотрудном деле помощник-наиб. Могло быть хуже. Выехали бы нукеры со своим всадником за заставу, и ищи ветра в поле. В степи свои законы. Даже ханская власть достает не до всех укромных мест. Там, на вольном просторе, и насмешливое прозвище «князь ветра», которым обидно именуют по городским базарам всяких голодранцев, звучит совсем по-другому. Скорее зловеще, чем смешно.
Значит, нужно спешить. Пока эти князья ветра гуляют по сарайским улицам.
Злат даже не придержал мула, проскакав мимо постоялого двора Сарабая. Любимец почтенного Соломона, видно, вдоволь едал ячменя, потому что нес своего нового наездника не хуже степного жеребца. Злат благодарно потрепал его по холке, когда они уже отъезжали от дворца.
Теперь даже мул благоговейно поджал уши. Наиб облачился в красный халат – символ власти, на шитой золотом перевязи красовалась дорогая сабля, а на грудь с плеча свисала золоченая табличка, украшенная императорским квадратным письмом, – пайцза. Даже сидя верхом на скромном муле, Злат выглядел грозно. Особенно во главе целой дюжины стражников из ханских гвардейцев.
Внимательный прохожий сразу заметил бы, что тетивы луков у них натянуты – готовы к бою. Значит, дело предстоит нешуточное.
Ехать было недалеко, но кощунственно постучать в ворота дома великого эмира Сундж-Буги, стоявшего возле самого Золотого Престола, не довелось. Уже в переулке наибу с почтительным поклоном перегородил дорогу долговязый подросток. Из-под шапки на его виски ниспадали локоны на еврейский манер.
– Касриэля повезли в сторону Красной пристани, – произнес мальчик без всякого приветствия.
– Ты кто? – удивился Злат.
– Меня послал рабби Соломон проследить, куда повезут Касриэля. А сам сказал, что поедет к эмиру. Они только что отъехали.
Времени на разговоры не было. За Красной пристанью лежала южная застава, проскочив которую всадники ушли бы туда, где власть эмира Сарая уже не казалась столь непререкаемой. К счастью, ехали они медленно – толстяк Касриэль, усаженный на лошадь, едва держался в седле.
Наиб сделал знак, и стражники, обогнав всадников, перегородили им путь, окружив со всех сторон. Часть встали поодаль, достав из саадаков луки.
– Именем великого хана, остановитесь! – зычно крикнул сотник.
– Мы нукеры великого эмира Могул-Буги! – огрызнулся тот, что, видно, был за старшего. Выглядел он моложе всех, но носил дорогой шитый золотом пояс.
Злат не стал подъезжать ближе. На малорослом муле ему пришлось бы смотреть снизу вверх на этого напыщенного юного фазана, не сомневающегося в своем превосходстве. Поэтому наиб вызывающе рассмеялся в ответ на его надменные слова. Тем более что разглядел: никакой пайцзы на груди у нахала нет.
