Аттила, Бич Божий

Пролог

Выругавшись, Тит Валерий Руфин пришлепнул укусившего его в шею комара. Даже здесь, в тридцати метрах от земли, на крыше равеннской базилики Урсиана, нового собора епископа Урсия, эти паразиты не знали покоя. Взор его вновь обратился к востоку: поднимавшееся над Адриатическим морем воспаленно-красное солнце предвещало очередной невыносимо жаркий день. Мгновение – и засверкали под ранними лучами башни императорского дворца, озарились зубчатые городские стены, засияли верхние своды акведука, построенного по приказу императора Траяна триста лет тому назад, заискрились золотом купола церквей, пришедших на смену языческим храмам. Застилавшая Равенну легкая дымка постепенно расползалась: при желании уже можно было различить очертания огромной насыпи, соединявшей город с расположенным в четырех с половиной километрах к юго-западу портом Классис; дорога туда шла через неимоверно разросшуюся Цезарею, предместье западной столицы. Прошло еще немного времени, и Титу открылся весь этот, столь знакомый, но оттого не менее унылый, пейзаж: болота и лагуны, чьё однообразие нарушали лишь редкие заросли ивняка да сверкающая рябь Фосса Аугусты, громадного канала, связывавшего Равенну с рекой Пад.

Вскоре по отбрасываемому вражескими доспехами и оружием тусклому мерцанию, тонким струйкам дыма, исходившим от разожженных костров, и слабым звукам труб Тит понял, что противник, разбивший в Цезарее лагерь, приходит в движение. Следующий час ожидания показался ему целой вечностью. Вражеское войско – прибывшая из Восточной империи конница, во главе которой стоял Аспар, сын Ардавура, бывалого солдата и полководца, – рассредоточилось по насыпной дороге. Прищурившись и вытянув вперед сжатую в кулак руку, Тит принялся считать всадников: пятьдесят – между двумя суставами пальцев; десять, двадцать, тридцать рядов… Наиболее отдаленные от Тита конные отряды сливались в расплывшиеся светящиеся пятна, что делало точный подсчет невозможным; тем не менее, по его прикидкам, всадников было никак не меньше пяти тысяч, возможно – около десяти.

Прошло еще несколько минут, и до Тита донесся приглушенный резкий звук – то заиграли трубы. Словно гигантская гусеница, огромная колонна поползла по насыпи в направлении города. Когда она оказалась в пяти или шести сотнях шагов от городской стены, Титу удалось рассмотреть различные типы конницы, составлявшие авангард вражеского войска: catafractarii, с головы до пят закованные в доспехи и выглядевшие удивительно безжалостными; clibanarii в кольчугах и шлемах; легкая конница, вооруженная копьями, небольшими круглыми щитами и касками; конные лучники и прочие вспомогательные формирования. Увиденное Тит постарался сохранить в голове, используя старый цицероновский метод – так называемые «дворцы памяти», воображаемую анфиладу комнат, каждая из которых содержит определенный сегмент информации, легко припоминаемой при прогулке по «залам».

Нужно поторапливаться. При входе в город через Авреанские ворота, как и при выходе через Ариминские, колонне, конечно же, придется замедлить ход, но любая секунда, выигранная им во время возвращения в штаб с донесением, позволит командующему – полководцу Аэцию – лучше подготовиться к сражению, которое, похоже, уже неизбежно. Передвигаясь ползком, Тит добрался до выходившего на крышу люка и по приставной лестнице спустился на поддерживаемую лесами платформу – работавшие там мастера еще не закончили укладывать стенную мозаику, на которой восседавший на земном шаре Христос отделял овец от козлищ в Судный день. Великолепно прорисованное лицо Иисуса выражало несовместимые, казалось бы, чувства – доброту и силу, сострадание и мощь. Преисполненный эмоций, Тит преклонил колени перед образом и осенил его крестным знамением. (Недавно он, язычник в молодости, обратился в новую веру.) Умиротворенный и окрыленный, продолжил он свое нисхождение. Иподиакон, тайно впустивший Тита в собор, дожидался его у подножия лесов. Вместе они поспешили прочь из этого впечатляющего – пять нефов, пятьдесят шесть мраморных колонн, восхитительная мозаика, переливающаяся в сумерках голубым и желтым цветом, – строения.

– Прощай, сын мой, – прошептал клирик, заперев массивные двойные двери. Подойдя к Титу, он вложил в его руку крошечный амулет: выбитые на нем греческие литеры «Хи – Ро» символизировали христианскую веру. – Храни тебя Господь и ниспошли тебе благо.

С небольшой возвышенности, где, рядом с лагерем гуннов, находился штаб Аэция, Тит наблюдал за тем, как – примерно в километре от них – развертывает свои силы неприятель. От возбуждения и страха у него свело живот. Войско Аспара расположилось довольно-таки удачно: окружить рассыпавшихся тройной цепью на сравнительно твердом участке земли между болотами всадников не представлялось возможным. Фланги защищала тяжелая конница – catafractarii и clibanarii, в центре выстроились легкая конница и конные лучники. В тылу, на приличном расстоянии, противник поставил вспомогательные обозы. Тит бросил мимолетный взгляд на сбившихся в кучу у подножия холма гуннов – кружившая на одном месте орда, казалось, вот-вот была готова сгореть от нетерпения.

Нас ждет исключительно конное сражение, думал он, такого в долгой истории Рима еще не бывало. Вплоть до последнего времени победы добывались лишь за счет хорошо вооруженных легионеров. Но корабли, которые должны были доставить пехоту Восточной империи из Константинополя, попали в шторм, разбросавший их по всему побережью, а командующий, Ардавур, угодил в плен. Аэцию же, здесь, на Западе, не удалось собрать сильную армию, что заставило его искать союзников на другом берегу Данубия. И такие нашлись – гунны, превосходные лучники и, возможно, лучшие на земле наездники.

Гунны Аэция, с коими мало кто мог сравниться в умении держаться в седле, численностью своей значительно превосходили восточную конницу. Но, в отличие от вымуштрованных и дисциплинированных солдат Аспара, они мало походили на армию в прямом смысле этого слова. Ни одно из гуннских племен не клялось в верности другим. Любой отдельно взятый гунн был очень силен как воин, но в бою редко приходил на помощь соплеменнику, думаю лишь о добыче и трофеях. Тем не менее немногие желали видеть гуннов не на своей стороне. Даже готам, одному из самых воинственных германских племен, пришлось – лет так пятьдесят тому назад – просить прибежища на территории Римской империи после того, как внушающие ужас полчища этих до дикости безобразных кровожадных кочевников смерчем прошлись по их селениям.

Выслушав донесение Тита о силе и передвижениях восточной армии, Аэций, чье войско тогда стояло лагерем в восьми километрах от Равенны, решил дать Аспару бой. Отлично осознавая всю тщетность попыток навязать противнику ожесточенное сражение в окружавших город топях, он отдал приказ выдвигаться к северо-востоку, на менее подтопленные территории.

В сопровождении полудюжины офицеров и трибунов, и, как обычно, не забыв надеть свою вогнутую кирасу и небрежно накинуть перевязь, Аэций стремительно выскочил из командного штаба и направился к группе курьеров, разведчиков и младших офицеров, куда входил и Тит. Полководец, достаточно молодой еще человек среднего роста, просто-таки излучал энергию и уверенность. Яркое солнце, прошедшее лишь четверть ежедневного своего пути, заставило Аэция прищуриться и криво ухмыльнуться.

– Ничего бы не имел против того, чтобы повременить со сражением часов этак до девяти[2], – громко произнес он. – Тогда солнце оказалось бы позади нас, и этим глупцам несладко пришлось бы в их-то доспехах. Не уверен, правда, что удастся так долго сдерживать гуннов. – Улыбнувшись, он обвел взглядом своих офицеров. – Поэтому, если ни у кого нет возражений, объявляю игры открытыми. Трубить наступление!

Приложив губы к мундштуку своего музыкального инструмента конической формы, трубач протрубил серию звучных нот. В ту же секунду рванулись вперед всадники-гунны: приземистые, крепко сбитые воины с плоскими азиатскими лицами, в грязных, сшитых из шкурок лесных мышей, одеждах, пронеслись они мимо Тита на своих уродливых, но крепких с виду конях подобно стрелам, пущенным искусной рукой, и имел каждый из них из оружия лишь изогнутый лук да полный стрел с наконечниками из кости колчан. В благоговейном трепете наблюдал Тит за тем, как в доли секунды наводнили они все пространство вокруг холма, где стояли римляне, и волной накатились на вражескую армию, скрыв за собой линию горизонта.

Хотя и не хватало гуннам четкой организации, действовали они так, словно вела их за собой коллективная воля. Идеально исполненный конный маневр – такие не всегда удаются даже знаменитому римскому ala, и первые ряды всадников разлетелись направо и налево – тогда, когда до войска Восточной империи оставалось не более сотни стадий, и галопом пронеслись параллельно вражеской коннице, осыпая ее градом стрел. Так, волнами, напоминавшими скорее огромный водоворот, и накатывали лучники-гунны на замершую в статичном положении конницу Аспара. Ранее выражение «небо стало темным от стрел» Тит воспринимал с недоверчивой улыбкой. Теперь-то он знал, что возможно и такое.

Так продолжалось около часа. Затем гунны увели загнанных лошадей на прежние позиции, и стоявший на пригорке Тит получил возможность оценить результаты их вылазки. К немалому его удивлению, впечатляющими они не оказались. Судя по всему, стрелы гуннов отскакивали от доспехов конников Аспара, не причиняя последним никакого вреда. Основной удар на себя приняла центральная часть восточного войска – с усеянными десятками стрел щитами эти воины походили сейчас на стадо дикобразов. Потери восточная армия понесла незначительные: несколько лошадей и пара-тройка всадников – убитыми, да дюжины полторы воинов – ранеными. Для гуннов же, не имевших ни кольчуг, ни щитов, ни какой-либо другой защитной амуниции, все сложилось гораздо хуже: поле боя было усеяно рядами трупов в кожаных накидках, что явилось лучшим свидетельством силы и эффективных действий конных лучников Восточной империи. К тому же сейчас, в начале мая, лошади гуннов находились еще не в лучших своих кондициях, особенно в силу того, что на тяжелых, вязких почвах у реки Пад не росли те травы, которыми они привыкли питаться. В отличие от гуннов, восточные римляне привезли с собой в походных обозах достаточно зерна для того, чтобы их боевые лошади были готовы переносить тяжелые испытания на протяжении долгих и долгих дней, недель, а то и месяцев.

– Ну что ж, как видно, так мы ничего не добьемся, – невозмутимо произнес Аэций. – Если Аспару удастся и далее сохранять подобное боевое построение, мы можем атаковать его хоть сутки напролет – и все без толку. – В притворной мольбе он вскинул вверх руки. – Идеи, мне нужны свежие идеи! Давайте, думайте – я жду.

– Продолжим наступление, господин, – выступил вперед один из трибунов. – Так мы их непременно измотаем, пусть даже ценой значительных потерь с нашей стороны. Гуннов так много, что мы этого даже не заметим.

– Превосходно, Марк, просто превосходно, – в голосе Аэция звучал мягкий сарказм. Он похлопал ветерана по плечу. – Гунны – это тебе не римляне, глупая ты башка. Им не скажешь: сделайте-ка это, а потом – то-то. Им нужен немедленный результат, и если они понимают, что не могут его добиться, моментально теряют к делу интерес. Да и как ты будешь ими командовать? Мы, римляне, можем считать их расходным материалом, обычной солдатской массой, посылаемой на убой, но, думаю, что сами они имеют на этот счет другое мнение. Видел, какие у них лошади? Не знаю, надолго ли их хватит; полагаю, максимум – еще на две-три такие вылазки… Будут еще какие-то предложения?

Повисла оглушительная тишина, грозившая перерасти в просто-таки совсем неловкую паузу, как вдруг Тит услышал собственный голос:

– А что, если попробовать зайти к ним с тыла, господин? Да, знаю – с флангов они защищены непроходимыми с виду болотами, но что, если нам все же удастся найти какую-нибудь тропу?.. – Он на секунду прервался, осознав внезапно, что из присутствующих он, наверное, самый молодой и не имеет права встревать в разговор без разрешения более опытных офицеров. – Моему отцу удалось нечто подобное, – храбро выпалил Тит, – в Полленции, где мы сражались против готов Алариха.

– Что и решило исход боя в пользу Флавия Стилихона. Как же, как же, припоминаю, – одобрительно произнес Аэций. – Ты делаешь успехи, юный Тит. Я сам уже об этом подумал. Если гуннам удастся обойти противника с фланга, их уже ничто не остановит. Что ж, попробовать стоит. А не провести ли нам разведку? Конюший, седлать Буцефала! Тит, Виктор – со мной! А ты, Марк, до моего возвращения держи гуннов на коротком поводке.

– Возвращаемся, – сказал Аэций спутникам, вытирая пот со лба. – Всё, что могли, мы сделали.

Огибая правый фланг неприятеля – для чего пришлось сделать значительный крюк, – они сумели, хотя и не без труда, обнаружить узенький проход через кишащую москитами топь, выведший их на твердую почву в нескольких километрах от того места, где стояли походные обозы Аспара. Проблема же заключалась в том, что по дороге, где могла пройти небольшая конная группа, совершенно невозможно было провести целый отряд.

– Господин, смотрите! – воскликнул Виктор, обычно невозмутимый батавианец. В нескольких десятках стадий от них внезапно, словно из-под земли, возникли четыре всадника, по всей вероятности – разведгруппа восточной армии. Трое, судя по их копьям и маленьким круглым щитам, принадлежали к полку легкой конницы, у четвертого же щита не было, что заставляло полагать его тяжелым конником, призванным усилить патруль. Заметив западных римлян, все четверо пришпорили коней, устремившись им наперерез.

– Уходим, – скомандовал Аэций.

Пустив лошадей галопом, они столкнулись с дилеммой. Держать преследователей на расстоянии можно было лишь в том случае, если бы под ногами их скакунов оставался твердый грунт, но эта дорога выводила их непосредственно к лагерю Аспара. Проблема разрешилась неожиданно.

Погоня длилась уже несколько минут, и западные римляне начали отрываться, когда крик скакавшего в арьергарде Виктора вынудил его товарищей остановиться. Приняв чуть в сторону, он вылетел с дороги и завяз в трясине. Спешившись, он отчаянно пытался обуздать коня, но испуганное животное его не слушалось и неотвратимо погружалось в безжалостную топь.

– Оставь его! – прокричал Аэций. Развернув лошадей, они с Титом скакали на помощь товарищу. Взнуздав коня у самого края покрытого тиной болота, полководец припал к земле и протянул руку Виктору, которого тянуло вслед за лошадью.

– Оставьте меня, господин, – попросил Виктор. – Вы не должны подвергать себя такому риску. Пусть схватят меня, зато спасетесь вы.

– Не будь глупцом, – оборвал его полководец. – Тебя убьют; конные не берут пленных.

Схватившись за руку командира, Виктор позволил вытянуть его из трясины.

– Садись позади меня, – приказал Аэций и вскочил в седло. Молодой батавианец уже занес ногу над лошадью, но тут раздался легкий свист, и в спину ему вонзилась стрела. Виктор приглушенно вскрикнул, кровь хлынула у него из горла, и он рухнул наземь.

Преследователи приближались. Первые трое были уже в нескольких десятков стадий, четвертый, более тяжеловесный, отставал от них, но не намного.

– Твой тот, что справа! – прокричал Аэций Титу, развернув Буцефала и устремившись навстречу двум другим.

На какие-то доли секунды время, казалось, остановилось для Тита. Как во сне, отложились в его голове несущественные детали: застывшая в воздухе рука его противника – та, что выпустила стрелу, убившую Виктора; шлем с длинным гребнем, защитной носовой стрелкой и кожаными наушами с железными чешуйками, придававший всаднику древний, почти гомерический вид; щит с изображенными на нем волками, стоящими на задних лапах; копыта лошади, поднимающиеся и опускающиеся не быстрее галерных весел…

Усилием воли Титу удалось взять себя в руки. Всадник мчался на него со скоростью молнии, на ходу пытаясь вытащить из прикрепленного к седлу кожаного колчана новую стрелу. Выхватив из ножен меч, длинную spatha, Тит успел отмахнуться им от атаковавшего его лучника, но промазал и лишь чудом не вылетел из седла. Столкновения, правда, удалось избежать, но пролетевший мимо него противник развернул скакуна и готовился к новому выпаду. Как опытный наездник, Тит заметил, что конь неприятеля выказывает признаки беспокойства: животное рвануло в сторону и натянуло удила. В какой-то момент либо всадник, либо лошадь потеряет самообладание, решил он. Скорее всего – всадник, чья неуверенность в себе передалась коню. Восточная конница еще не успела прийти в себя после жарких боев на персидском фронте; и те, кому пришлось отражать натиск бывших превосходными наездниками персов, вполне могли растерять боевой дух. Уповая на то, что лошадь его противника начнет дергаться и так или иначе подведет своего хозяина, Тит направил коня на врага, постаравшись слиться с животным в единое целое.

Все произошло так, как он и предполагал. Когда неприятель выпустил в его направлении стрелу – она со свистом пролетела рядом со щекой Тита, – испуганная стремительным приближением вооруженного мечом всадника лошадь заржала и встала на дыбы. Когда стальное лезвие, пробив кость, вошло в тело лучника, Тит едва удержался в седле. Краем глаза он успел заметить, как, выронив лук, его противник схватился за грудь и плашмя свалился на землю. Несколько мгновений он еще бился в конвульсиях, затем затих.

Обернувшись в сторону Аэция, Тит, к ужасу своему, увидел, что дела у того обстоят гораздо хуже. Одного из двух нападавших полководцу удалось убить, и теперь он на мечах сражался со вторым конником. Воспользоваться луком последний уже не мог, но главная опасность исходила не от него, а от четвертого конника, закованного в броню catafractarius, который вот-вот должен был прийти на помощь товарищу.