Новейшая история средневековья
Борис Григорьевич Херсонский
Сафари
Новая книга Бориса Херсонского – плод многолетней работы и глубокого интереса автора к эпохе т. н. «темного средневековья», которое, по словам Станислава Ежи Леца, бывает в каждом столетии. Многие из стихов как бы перебрасывают мостик между событиями минувших веков и современностью, не менее темной и трагической. Разумеется, в основном мы имеем дело с несуществующими городами, которые населяют вымышленные персонажи. Если святой Христофор – известнейший святой, то святой Бонифаций Выпрямленный – плод фантазии автора, как и герцог – изобретатель примитивной канализации. Бог и Сатана, ангелы и разнообразные черти и демоны населяют смысловое пространство этих стихов, но одним из главных персонажей является величественная романская и готическая архитектура и средневековая живопись.
Отдельную часть книги составляет «Новый Естествослов» – стилизованные и иногда пародийные описания животных, птиц и насекомых, сопровождаемые нравственными поучениями в духе средневековья. В этот перечень вкрапляются стилизованные славянские легенды.
Борис Херсонский
Новейшая история средневековья
«Сцепленье, расхождение, сплетенье…»
Сцепленье, расхождение, сплетенье
трех нот в грегорианском песнопенье.
Теченье-лопотание потока,
латыни шелестящая осока.
Здесь символ Агнца видит символ Рыбы
глядясь в быстротекущие изгибы.
Здесь крест сияет меж рогов оленя,
здесь просит лев: «Прими мои моленья!»
Здесь скалы говорят о твердой вере,
полет голубки – о грядущем веке.
Здесь, пошатнувшись, можно опереться
на что угодно. Жаль – не отогреться.
Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью
и ангел ставит камень к изголовью.
«Человек никогда не бывает один. Рядом…»
Человек никогда не бывает один. Рядом
Или, вернее, над, глядит немигающим взглядом
Господь, а в подполье мышью скребет Сатана.
Иногда он выскакивает на пружинке.
Это он, я знаю его ужимки,
Да и тень на стене хорошо видна.
Я бросаю в него чернильницей. Мимо!
Он смеется беззвучно, рожи корчит незримо,
По стене растекаясь, причудливое пятно,
Напоминает, опять же, исчадье ада.
Из окна доносится блеянье стада,
И вечерний свет заполняет окно.
Городок сжимается, в небо выставив шпили.
Ратуша и Собор. Кто знает, зачем мы жили?
Между Спасеньем и гибелью, как между двух огней,
Между матерью и отцом – духовной и светской властью.
Между бездной и бездной. Между страстью и страстью.
Спит душа. Холодные звезды стоят над ней.
«В тот вечер ко мне пришел школьный товарищ…»
В тот вечер ко мне пришел школьный товарищ
в епископском облачении. Он предложил мне
исповедоваться и причаститься. Предложенье,
которое не отклоняют. Потом он помазал
меня освященным миром, сказав: Благодарите!
Этим святым помазанием Господь Иисус прощает
вам все грехи, которые вы совершили.
Скоро за вами придут. Не пытайтесь скрыться.
Еще бы я не пытался! По сути, все эти годы
были попыткой скрыться. Довольно часто – удачной.
Тело – под рясой или плащом.
Лицо – под стальным забралом,
или, если свезет, под карнавальной маской.
Не помню, как спустился по склону холма, продираясь
сквозь низкий бурый кустарник. А вот и берег
полноводной реки. Еще минута, я в лодке.
Отталкиваюсь веслом. Течение лодку уносит,
уносит быстрее, чем нужно. Намного быстрее.
Я оглянулся, но вместо холма увидел
огромного старика, поросшего красно-бурым
кустарником, чахлым еловым лесом.
Старик сидел неподвижно, охватив лодыжки руками,
упираясь мохнатым подбородком в колени,
вытянув губы трубочкой, глядя
прямо вперед неподвижным стеклянным взором.
Я трижды перекрестился. Но видение не исчезло.
«Улочка слишком узка. Когда из окна…»
Улочка слишком узка. Когда из окна
льют нечистоты – не увернуться. В столице
дела обстоят иначе. Там повсюду видна
рассудительность герцога, да продлится
время его владычества! – молится вся страна.
Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балкон
