Девушка умоляюще посмотрела на него, юноша удосужился на реплику:
– Господин! Произошла ошибка, нам очень жаль. Мы…
Если бы мы могли ее исправить…
– Так попробуйте, – спокойно предложил бывший следователь и внимательно посмотрел на юношу.
– Вы принимаете объявления?
– Да.
– И вы не помните, кто принес это объявление?
– Кажется, это была девушка…
– Кажется?
– Я уверен.
Тарас Адамович еще внимательнее посмотрел на собеседника.
– Больше вы ничего не запомнили?
– Она была элегантна. Я еще подумал: очень странно, что она имеет какое-то отношение к… Отделу садоводства.
Тарас Адамович вышел из редакции, улыбаясь. Как знать, будет ли худощавый юноша впредь обращать внимание на тех, кто приносит объявления, но если он в самом деле сможет помочь в расследовании – получит вознаграждение. По крайней мере, так он ему пообещал. На слова о деньгах тот отреагировал весьма положительно, поэтому есть надежда, что в следующий раз он будет внимательнее присматриваться к представителям Отдела садоводства Киевского общества сельского хозяйства.
До полудня Тарас Адамович еще успел купить билет в кассе Интимного театра на вечернюю программу и вернуться домой. Оставалось определиться с тем, кого стоит взять с собой. Мира аккуратно записала бы его размышления, зато Щербак… Щербак поймал бы нескольких возможных свидетелей, поговорил бы с коллегами-художниками. Где он живет, этот ценитель балета? Тарас Адамович достал записную книжку и нашел нужный адрес.
В этот раз он направился к трамвайной остановке – 13-й маршрут проходил вблизи Гоголевской. Подумалось: «Удобно. Итак, выбор в пользу художника. С курсисткой можно будет поговорить позже». На столе, стоявшем на веранде, оставил записку для Миры на случай, если не успеет вернуться домой до ее прихода. Неизвестно, как долго будет длиться его разговор с Олегом Щербаком. Согласится ли несчастный поклонник помогать следователю в поисках Веры Томашевич?
Дом на Гоголевской, квартира в четвертом этаже. Не знал, застанет ли художника дома, но надеялся на это. Поднимался по лестнице, прислушиваясь к звукам. Вот чьи-то шаги, лай собаки. Высокий мужчина в форме быстро спускался вниз, зацепив на ходу рукавом чемоданчик Тараса Адамовича. Бывший следователь остановился перед приоткрытой дверью. Удивленно оглянулся, тихонько постучал.
– Олег Ираклиевич! – окликнул хозяина. Из недр квартиры услышал какое-то урчание, потом в щели, оставленной приоткрытой дверью, появилась недовольная половина лица художника.
– Что еще? – страдальческим тоном протянул он. Увидев Тараса Адамовича, удивленно заморгал глазами. Половина лица из недовольной мгновенно превратилась в почти радостную.
– Рад видеть вас! – художник широко отворил дверь, демонстрируя на себе цветастый длинный халат. Вторая половина лица, которую гость смог, наконец, разглядеть, выглядела не так радостно – художник держался за подбитый глаз.
– Что случилось? – спросил Тарас Адамович.
– Заходите, расскажу, – пригласил его Щербак в свое обиталище. Тарас Адамович вошел.
Квартира была просторная, с большими окнами, загроможденная невероятным количеством ярких вещей, однако, как ни странно, выглядела эффектно. Внушительное впечатление на Тараса Адамовича произвел огромный диван насыщенного вишневого цвета – таких он еще не видел. Рядом с ним – плетеное кресло с кучей розовых подушек. У окна – мольберт, вдоль стен расставлены картины и натянутые холсты, краски и кисти, на подоконнике – какие-то бумаги и яблоко. В одном углу – этажерка с книгами. Посреди комнаты – стеклянный столик, на нем пустая бутылка, у столика – разбитый бокал. Хозяин исчез в другой комнате и через минуту вернулся с пушистым веником.
– Нужно собрать стекла сразу, – объяснил он. – В прошлый раз я не придал этому значения, а потом с неделю доставал занозы из ступней, – пожаловался он. Гость заметил, что его собеседник был босой.
– Выпьете чего-нибудь? – вежливо спросил он Тараса Адамовича.
– Чаю, – кивнул тот.
– Минутку, – сказал хозяин дома и снова исчез в соседней комнате. Тарас Адамович прошел вдоль дивана и услышал:
– Чувствуйте себя как дома!
Теперь Щербак вернулся с подносом, на котором грозно пыхтел чайник, а по обе его стороны стояли расписанные цветами фаянсовые чашки. Бывший следователь заметил, что на донышках чашек лежало что-то скрюченное, напоминающее корень какого-то растения.
– У меня к вам только два вопроса, – начал гость. – То, что в чашках, – не ядовито? И что с вашим глазом?
Художник, уже успевший сменить халат на широкие брюки и рубашку, элегантно уселся в плетеное кресло. Налил кипятку в чашки и жестом пригласил Тараса Адамовича заглянуть:
– Смотрите!
Скрюченные корешки через минуту всплыли на поверхность и раскрылись нежно-розовыми цветками. Тарас Адамович изумленно улыбнулся. Чай темнел, приобретая насыщенный зеленый цвет.
– Китайский связанный чай. Говорят, его придумали для эстетического наслаждения императора. В тяжелые дни мне иногда хочется почувствовать себя китайским императором, – грустно улыбнулся хозяин.
– Сегодня такой день?
– Как видите, – Щербак поднес руку к подбитому глазу.
– И что же случилось?
– О, ко мне приходил клиент. За картиной. Но у нас разные эстетические вкусы…
Тарас Адамович осторожно взял в руки чашку. Художник приложил к глазу влажное полотенце.
– Этот чай лучше заваривать в стеклянной посуде – выглядит эффектнее. Но… в моем доме стеклянная посуда долго не живет, – он пожал плечами.
– В фаянсе тоже довольно эффектно, – улыбнулся Тарас Адамович.
– Благодарю, – хозяин квартиры поднес чашку к губам.
– Стало быть, вы часто… не разделяете эстетических вкусов ваших клиентов? – спросил бывший следователь.
– Только если они – неотесанные мужланы, – резко бросил Щербак. – Это был Назимов.
Следователь отставил чашку, пронзил его взглядом.
– Да, Сергей Назимов. Приходил за картиной. За «Верой», – развел руками художник. – Не вижу смысла скрывать это от вас.
Тарас Адамович внимательно следил за его движениями. Щербак медленно поставил чашку на столик, поднялся, подошел к этажерке, развернул одну из картин, стоявшую у стенки. На картине была изображена балерина. Тарас Адамович не знал, как называются балетные позы и па, вероятно, и для движения, остановленного во времени художником на полотне, существовало какое-то название. Балерина замерла, сложа руки куполом над головой. Хрупкая, прекрасная и неуловимо знакомая. Потом он понял – в чертах Веры Томашевич угадывалась внешность ее сестры.
– Хорошая, – похвалил бывший следователь картину.
– Назимов хотел ее купить.
– Не сошлись в цене?
