Вы не авторизовались

Войти

Зарегистрироваться

1 2 Следующая

Шильонский узник

Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить

Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Шильонский узник

Джордж Гордон Байрон

Шильонский узник

Поэма

Перевод В. Жуковского

Взгляните на меня: я сед,Но не от хилости и лет;Не страх незапный в ночь однуДо срока дал мне седину.Я сгорблен, лоб наморщен мой,Но не труды, не хлад, не зной —Тюрьма разрушила меня.Лишенный сладостного дня,Душа без воздуха, в цепях,Я медленно дряхлел и чах,И жизнь казалась без конца.Удел несчастного отца —За веру смерть и стыд цепей —Уделом стал и сыновей.Нас было шесть – пяти уж нет.Отец, страдалец с юных лет,Погибший старцем на костре,Два брата, падшие во пре,Отдав на жертву честь и кровь,Спасли души своей любовь.Три заживо схороненыНа дне тюремной глубины —И двух сожрала глубина;Лишь я, развалина одна,Себе на горе уцелел,Чтоб их оплакивать удел.

На лоне вод стоит Шильон;Там, в подземелье, семь колоннПокрыты влажным мохом лет.На них печальный брезжит свет —Луч, ненароком с вышиныУпавший в трещину стеныИ заронившийся во мглу.И на сыром тюрьмы полуОн светит тускло, одинок,Как над болотом огонек,Во мраке веющий ночном.Колонна каждая с кольцом;И цепи в кольцах тех висят;И тех цепей железо – яд;Мне в члены вгрызлося оно;Не будет ввек истребленоКлеймо, надавленное им.И день тяжел глазам моим,Отвыкнувшим столь давних летГлядеть на радующий свет;И к воле я душой остылС тех пор, как брат последний былУбит неволей предо мнойИ, рядом с мертвым, я, живой,Терзался на полу тюрьмы.

III

Цепями теми были мыК колоннам тем пригвождены,Хоть вместе, но разлучены;Мы шагу не могли ступить,В глаза друг друга различитьНам бледный мрак тюрьмы мешал.Он нам лицо чужое дал —И брат стал брату незнаком.Была услада нам в одном:Друг другу голос подавать,Друг другу сердце пробуждатьИль былью славной старины,Иль звучной песнею войны —Но скоро то же и одноВо мгле тюрьмы истощено;Наш голос страшно одичал,Он хриплым отголоском сталГлухой тюремныя стены;Он не был звуком стариныВ те дни, подобно нам самим,Могучим, вольным и живым!Мечта ль?.. но голос их и мойВсегда звучал мне как чужой.

Из нас троих я старший был;Я жребий собственный забыл,Дыша заботою одной,Чтоб им не дать упасть душой.Наш младший брат – любовь отца…Увы! черты его лицаИ глаз умильная краса,Лазоревых, как небеса,Напоминали нашу мать.Он был мне все – и увядатьПри мне был должен милый цвет,Прекрасный, как тот дневный свет,Который с неба мне светил,В котором я на воле жил.Как утро, был он чист и жив:Умом младенчески-игрив,Беспечно весел сам с собой…Но перед горестью чужойИз голубых его очейБежали слезы, как ручей.

Другой был столь же чист душой,Но дух имел он боевой:Могуч и крепок, в цвете лет,Рад вызвать к битве целый светИ в первый ряд на смерть готов…Но без терпенья для оков.И он от звука их завял!Я чувствовал, как погибал,Как медленно в печали гасНаш брат, незримый нам, близ нас;Он был стрелок, жилец холмов,Гонитель вепрей и волков —И гроб тюрьма ему была;Неволи сила не снесла.

Шильон Леманом окружен,И вод его со всех сторонНеизмерима глубина;В двойную волны и стенаТюрьму совокупились там;Печальный свод, который намМогилой заживо служил,Изрыт в скале подводной был;И день и ночь была слышнаВ него биющая волнаИ шум над нашей головойСтруй, отшибаемых стеной.Случалось – бурей до окнаБывала взброшена волна,И брызгов дождь нас окроплял;Случалось – вихорь бушевал,И содрогалася скала;И с жадностью душа ждала,Что рухнет и задавит нас:Свободой был бы смертный час!

VII

Середний брат наш – я сказал —Душой скорбел и увядал.Уныл, угрюм, ожесточен,От пищи отказался он:Еда тюремная жестка;Но для могучего стрелкаНужду переносить легко.Нам коз альпийских молокоСменила смрадная вода;А хлеб наш был, какой всегда —С тех пор как цепи созданы —Слезами смачивать должныНевольники в своих цепях.Не от нужды скорбел и чахМой брат: равно завял бы он,Когда б и негой окруженБез воли был… Зачем молчать?Он умер… я ж ему податьРуки не мог в последний час,Не мог закрыть потухших глаз;Вотще я цепи грыз и рвал —Со мною рядом умиралИ умер брат мой, одинок;Я близко был – и был далек.Я слышать мог, как он дышал,Как он дышать переставал,Как вздрагивал в цепях своихИ как ужасно вдруг затихВо глубине тюремной мглы…Они, сняв с трупа кандалы,Его без гроба погреблиВ холодном лоне той земли,На коей он невольник был.Вотще я их в слезах молил,Чтоб брату там могилу дать,Где мог бы дневный луч сиять;То мысль безумная была,Но душу мне она зажгла:Чтоб волен был хоть в гробе он.«В темнице, мнил я, мертвых сонНе тих…» Но был ответ слезамХолодный смех; и брат мой тамВ сырой земле тюрьмы зарыт,И в головах его виситПук им оставленных цепей:Убийц достойный мавзолей.

VIII

Но он – наш милый, лучший цвет,Наш ангел с колыбельных лет,Сокровище семьи родной,Он – образ матери душойИ чистой прелестью лица,Мечта любимая отца,Он – для кого я жизнь щадил,Чтоб он бодрей в неволе был,Чтоб после мог и волен быть…Увы! он долго мог сноситьС младенческою тишиной,С терпеньем ясным жребий свой;Не я ему – он для меняПодпорой был… Вдруг день от дняСтал упадать, ослабевал,Грустил, молчал и молча вял.О боже! боже! страшно зреть,Как силится преодолетьСмерть человека… я видал,Как ратник в битве погибал;Я видел, как пловец тонулС доской, к которой он прильнулС надеждой гибнущей своей;Я зрел, как издыхал злодейС свирепой дикостью в чертах,С богохуленьем на устах,Пока их смерть не заперла;Но там был страх – здесь скорбь была,Болезнь глубокая души.Смиренным ангелом, в тиши,Он гас, столь кротко-молчалив,Столь безнадежно-терпелив,Столь грустно-томен, нежно-тих.Без слез, лишь помня о своихИ обо мне… Увы! он гас,Как радуга, пленяя нас,Прекрасно гаснет в небесах;Ни вздоха скорби на устах;Ни ропота на жребий свой;Лишь слово изредка со мнойО наших прошлых временах,О лучших будущего днях,Об упованье… но, объятСей тратой, горшею из трат,Я был в свирепом забытьи.Вотще, кончаясь, он своиТерзанья смертные скрывал…Вдруг реже, трепетнее сталДышать, и вдруг умолкнул он…Молчаньем страшным пробужден,Я вслушиваюсь… тишина!Кричу как бешеный… стенаОткликнулась… и умер гул…Я цепь отчаянно рванулИ вырвал… К брату – брата нет!Он на столбе – как вешний цвет,Убитый хладом, – предо мнойВисел с поникшей головой.Я руку тихую поднял;Я чувствовал, как исчезалВ ней след последней теплоты;И мнилось, были отнятыВсе силы у души моей;Все страшно вдруг сперлося в ней;Я дико по тюрьме бродил —Но в ней покой ужасный был,Лишь веял от стены сыройКакой-то холод гробовой;И, взор на мертвого вперив,Я знал лишь смутно, что я жив.О! сколько муки в знанье том,Когда мы тут же узнаем,Что милому уже не быть!И миг тот мог я пережить!Не знаю – вера ль то была,Иль хладность к жизни жизнь спасла?

Но что потом сбылось со мной —Не помню… Свет казался тьмой,Тьма – светом; воздух исчезал;В оцепенении стоял,Без памяти, без бытия,Меж камней хладным камнем я;И виделось, как в тяжком сне,Все бледным, темным, тусклым мне;Все в мутную слилося тень;То не было ни ночь, ни день,Ни тяжкий свет тюрьмы моей,Столь ненавистный для очей:То было – тьма без темноты;То было – бездна пустотыБез протяженья и границ;То были образы без лиц;То страшный мир какой-то был,Без неба, света и светил,Без времени, без дней и лет,Без Промысла, без благ и бед,Ни жизнь, ни смерть – как сон гробов,Как океан без берегов,Задавленный тяжелой мглой,Недвижный, темный и немой.

Вдруг луч внезапный посетилМой ум… то голос птички был.Он умолкал; он снова пел;И мнилось, с неба он летел;И был утешно-сладок он.Им очарован, оживлен,Заслушавшись, забылся я,Но ненадолго… мысль мояСтезей привычною пошла,И я очнулся… и былаОпять передо мной тюрьма,Молчанье то же, та же тьма;Как прежде, бледною струейПрокрадывался луч дневнойВ стенную скважину ко мне…Но там же, в свете, на стенеИ мой певец воздушный был:Он трепетал, он шевелилСвоим лазоревым крылом;Он озарен был ясным днем;Он пел приветно надо мной…Как много было в песне той!И все то было – про меня!Ни разу до того я дняЕму подобного не зрел!Как я, казалось, он скорбелО брате, и покинут был;И он с любовью навестилМеня тогда, как ни однимУж сердцем не был я любим;И в сладость песнь его была:Душа невольно ожила.Но кто ж он сам был, мой певец?Свободный ли небес жилец?Или, недавно от цепей,По случаю к тюрьме моей,Играя в небе, залетелИ о свободе мне пропел?Скажу ль?.. Мне думалось порой,Что у меня был не земной,А райский гость; что братний духПорадовать мой взор и слухПримчался птичкою с небес…Но утешитель вдруг исчез;Он улетел в сиянье дня…Нет, нет, то не был брат… меняПокинуть так не мог бы он,Чтоб я, с ним дважды разлучен,Остался вдвое одинок,Как труп меж гробовых досок.

Вдруг новое в судьбе моей:К душе тюремных сторожейКак будто жалость путь нашла;Дотоле их душа былаБесчувственней желез моих;И что разжалобило их?Что милость вымолило мне,Не знаю… но опять к стенеУже прикован не был я;Оборванная цепь мояНа шее билася моей;И по тюрьме я вместе с нейВдоль стен, кругом столбов бродил,Не смея братних лишь могилДотронуться моей ногой,Чтобы последния земнойСвятыни там не оскорбить.

XII

И мне оковами прорытьСтупени удалось в стене;Но воля не входила мнеИ в мысли… я был сирота,Мир стал чужой мне, жизнь пуста,С тюрьмой я жизнь сдружил мою:В тюрьме я всю свою семью,Все, что знавал, все, что любил,Невозвратимо схоронил,И в области веселой дняНикто уж не жил для меня;Без места на пиру земном,Я был бы лишний гость на нем,Как облако при ясном дне,Потерянное в вышинеИ в радостных его лучахНенужное на небесах…Но мне хотелось бросить взорНа красоту знакомых гор,На их утесы, их леса,На близкие к ним небеса.

XIII

Я их увидел – и онеВсе были те ж: на вышинеВеков создание – снега,Под ними Альпы и луга,И бездна озера у ног,И Роны блещущий потокМежду зеленых берегов;И слышен был мне шум ручьев,Бегущих, бьющих по скалам;И по лазоревым водамСверкали ясны облака;И быстрый парус челнокаМежду небес и вод летел;И хижины веселых сел,И кровы светлых городовСквозь пар мелькали вдоль брегов…И я приметил островок:Прекрасен, свеж, но одинокВ пространстве был он голубом;Цвели три дерева на нем,И горный воздух веял тамПо мураве и по цветам,И воды были там живей,И обвивалися нежнейКругом родных брегов оне.И видел я: к моей стенеЧелнок с пловцами приставал,Гостил у брега, отплывалИ, при свободном ветеркеЛетя, скрывался вдалеке;И в облаках орел играл,И никогда я не видалЕго столь быстрым – то к окнуСпускался он – то в вышинуВзлетал – за ним душа рвалась;И слезы новые из глазПошли, и новая печальМне сжала грудь… мне стало жальМоих покинутых цепей.Когда ж на дно тюрьмы моейОпять сойти я должен был —Меня, казалось, обхватилХолодный гроб; казалось, вновьМоя последняя любовь,Мой милый брат передо мнойБыл взят несытою землей;Но как ни тяжко ныла грудь —Чтоб от страданья отдохнуть,Мне мрак тюрьмы отрадой был.

XIV

День приходил, день уходил,Шли годы – я их не считал:Я, мнилось, память потерялО переменах на земли.И люди наконец пришлиМне волю бедную отдать.За что и как? О том узнатьИ не помыслил я – давноСчитать привык я за одно:Без цепи ль я, в цепи ль я был,Я безнадежность полюбил;И им я холодно внимал,И равнодушно цепь скидал,И подземелье стало вдругМне милой кровлей… там все друг,Все однодомец было мной:Паук темничный надо мнойТам мирно ткал в моем окне;За резвой мышью при лунеЯ там подсматривать любил;Я к цепи руку приучил;И… столь себе неверны мы! —Когда за дверь своей тюрьмыНа волю я перешагнул —Я о тюрьме своей вздохнул.

1816

Абидосская невеста

Достоуважаемому лорду Холланду

Эту повесть посвящает

С чувством истинного уважения

Его искренно благодарный друг

Байрон

Турецкая повесть

Перевод И. Козлова

Песнь первая

Кто знает край далекий и прекрасный,Где кипарис и томный мирт цветутИ где они как призраки растутСуровых дел и неги сладострастной,Где нежность чувств с их буйностью близка,Вдруг ястреб тих, а горлица дика?Кто знает край, где небо голубоеБезоблачно, как счастье молодое,Где кедр шумит и вьется виноград,Где ветерок, носящий аромат,Под ношею в эфире утопает,Во всей красе где роза расцветает,Где сладостна олива и лимон,И луг всегда цветами испещрен,И соловей в лесах не умолкает,Где дивно все, вид рощей и полян,Лазурный свод и радужный туман,И пурпуром блестящий океан,И девы там свежее роз душистых,Разбросанных в их локонах волнистых?Тот край – Восток, то солнца сторона!В ней дышит все божественной красою,Но люди там с безжалостной душою;Земля как рай. Увы! Зачем она —Прекрасная – злодеям предана!В их сердце месть; их повести печальны,Как стон любви, как поцелуй прощальный.

Собрав диван, Яфар седойСидел угрюмо. Вкруг стоялиРабы готовою толпойИ стражей быть и мчаться в бой.Но думы мрачные леталиНад престарелою главой.И по обычаям Востока,Хотя поклонники пророкаСкрывают хитро от очейПорывы бурные страстей —Все, кроме спеси их надменной;Но взоры пасмурны, смущенныЯвляли всем, что втайне онКаким-то горем угнетен.

III

«Оставьте нас!» – Идут толпою. —«Гаруна верного ко мне!»И вот, Яфар наединеОстался с сыном. – Пред пашоюАраб стоит: – «Гарун! СкорейИди за дочерью моейИ приведи ко мне с собою;Но пережди, чтоб внешний дворТолпа военных миновала:Беда тому, чей узрит взорЕе лицо без покрывала!Судьба Зулейки решена;Но ты ни слова; пусть онаСвой жребий от меня узнает».«Что мне паша повелевает,Исполню я». Других нет словМеж властелина и рабов.И вот уж к башне отдаленнойНачальник евнухов бежит.Тогда с покорностью смиреннойВзяв ласковый и нежный вид,Умильно сын к отцу подходитИ, поклонясь, младой СелимС пашою грозным речь заводит,С почтеньем стоя перед ним.«Ты гневен, но чужой виною,Отец! Сестры не упрекай,Рабыни черной не карай…Виновен я перед тобою.Сегодня раннею зарейТак солнце весело играло,Такою светлою красойПоля и волны озаряло,Мой сон невольно от очейБежал; но грусть меня смущала,Что тайных чувств души моейНичья душа не разделяла;Я перервал Зулейки сон, —И как замки сторожевыеДоступны мне в часы ночные,То мимо усыпленных женТихонько в сад мы убежали, —И рощи, волны, небесаКак бы для нас цвели, сияли,И мнилось: наша их краса.Мы день бы целый были радыВдаваться сладостным мечтам,Межнуна сказки, песни СадиЕще милей казались нам, —Как вещий грохот барабанаМне вдруг напомнил час дивана, —И во дворец являюсь я:К тебе мой долг меня приводит.Но и теперь сестра моя —Задумчива – по рощам бродит.О, не гневись! Толпа рабовГарем всечасно охраняет,И в тихий мрак твоих садовЛукавый взор не проникает».

«О сын рабы!» – паша вскричал:«Напрасно я надеждой льстился,Чтоб ты с годами возмужал.От нечестивой ты родился!Иной бы в цвете юных днейТо борзых объезжал коней,То стрелы раннею зареюБросал бы меткою рукою,Но грек не верой, грек душой,Ты любишь негу и покой,Сидишь над светлыми водамиИли пленяешься цветами;Ах! признаюсь, желал бы я,Чтоб, взор ленивый веселя,Хотя б небесное светилоТвой слабый дух воспламенило!Но нет! Позор земли родной!О! если бурною рекойПолки московитян нахлынут,Стамбула башни в прах низринутИ разорят мечом, огнемОтцов заветную обитель!Ты, грозной сечи вялый зритель,Ты лен пряди, – и стук мечейЛишь страх родит в душе твоей;Но сам ты мчишься за бедою;Смотри же, чтоб опять с тобоюЗулейка тайно не ушла!..Не то – вот лук и вот стрела!»

Уста Селимовы молчали;Но взор отцов, отцова речьУбийственней, чем русский меч,Младое сердце уязвляли.«Я сын рабы? Я слаб душой!Кто ж мой отец?.. Давно б инойПал мертвый за упрек такой».Так думы черные рождались,И очи гневом разгорались,И гнева скрыть он не хотел.Яфар на сына посмотрел —И содрогнулся… Уж являласьКичливость юноши пред ним;Он зрит, как раздражен СелимИ как душа в нем взбунтовалась.«Что ж ты ни слова мне в ответ?Я вижу все: – отваги нет,Но ты упрям, а будь ты смелыйИ сильный, и годами зрелый,То пусть бы ты свое копьеПереломил – хоть о мое».И взгляд презренья довершаетПаши насмешливый укор;Но дерзкий вид, обидный взорСелим бесстрашно возвращает, —Сам гордо на него глядит,Гроза в очах его горит,И старец взоры опускает,И с тайной злобою молчит.«Он мне рожден для оскорбленья,Он мне постыл со дня рожденья,Но что ж? – Его без силы дланьЛишь серну дикую и ланьРазит на ловле безопасной;Его страшиться мне напрасно.Ему ли с робкою душойЗа честь лететь на страшный бой?Меня кичливость в нем смущает,В нем кровь… чья кровь?.. Ужель он знает?..В моих очах он, как араб,Как в битвах низкий, подлый раб;Я усмирю в нем дух мятежный! —Но чей я слышу голос нежный?..Не так пленителен напевЭдемских светлооких дев.О, дочь! Тобою жизнь яснее.Ты матери своей милее, —С тобою мне, под сумрак лет,Одне надежды, горя нет;Как путника в степи безводнойЖивит на солнце ключ холодный,Так веселит взор жадный мойЯвленье пери молодой.Какой поклонник в поднебеснойПеред гробницею чудеснойПророка пламенней молил!Кто так за жизнь благодарил,Как я за дочь, мою отраду,Его прекрасную награду?Дитя мое… О, сладко мнеБлагословенье дать тебе!»

Пленительна, светла, как та мечта живая,Которая с собой несет виденья раяСтрадальцам горестным, призраковполным снам,И радует тоску, что встреча есть сердцам,Что в небе отдана отрада нам земная,Мила, как память той, чей святбесценный прах,Чиста, как у детей молитва на устах —Была Яфара дочь. – Заплакал вождьугрюмый,Когда она вошла, и не от мрачной думы.Кто сам не испытал, что слов на свете нет —Могучей красоты изобразить сиянье?Предстанет ли пред кем? В душе очарованьеБледнеет, и в очах затмится божий свет,И, сладостно томясь, веселый и унылый,Он сердцем признает всю властьчудесной силы.Зулейка так блестит той прелестью младой,Которой имя нет, безвестной ей одной,Невинностью цветет, любовью пламенеет,И музыка у ней с лица как будто веет,И сердце нежное льет жизнь ее красам.А взор? – О, этот взор – он был душою сам!Она вошла – главу склонилаИ руки белые крестомНа перси чистые сложила, —И перед сумрачным отцомС улыбкою смиренной стала,И на плечо к нему припала,И белоснежною рукойПриветно старца обнимала.Лаская дочь, Яфар немой,Унылый, – дело начатоеУже готов был отменить;Яфар боялся погубитьЕе веселье молодое;Он чувством был прикован к ней:Но гордость в нем всех чувств сильней.

VII

«Зулейка – сердца утешенье!Тебе сей день докажет вновьМою отцовскую любовь;С тобой мне тяжко разлученье;Но я, забыв печаль мою,Тебя в замужство отдаю;Жених твой славен, – меж военныхОн всех храбрей; Осман рожденОт древних, доблестных племен,От Тимарьетов неизменных,Никем, нигде непобежденных;И словом, я тебе скажу,Он родственник Пасван-оглу.До лет его какое дело!Не юноши искал я сам;Тебе ж приданое я дам,Которым ты гордися смело.Когда ж все будет свершено, —И наши силы заодно,То посмеемся мы с ОсманомНад жизнь отъемлющим фирманом:Лишь головы не сбережет,Кто в дар снурок к нам привезет.Теперь моей внимая воле,Послушна мне, ему верна,Уже ты с ним искать должнаЛюбви и счастья в новой доле».

VIII

И дева юною главойБезмолвна робкая поникла.И весть разящею стрелой,Казалось, грудь ее проникла.В смятенье тяжком и немомИ чувствам воли дать не смея,Она стояла пред отцомБледна, как ранняя лилея;И вздох прокрался, – на щекахЗарделись девственные розыИ на потупленных очахНевольно навернулись слезы.Что может, что с твоей красой,Румянец девственный, равняться!И жалость нежная тобойВсегда готова любоваться!И что, что может так пленять,Как слезы красоты стыдливой!Их жаль самой любви счастливойЛобзаньем страстным осушать!Но уж о том, как с ней одноюСелим в саду гулял зарею,Иль не хотел, иль позабыл,Яфар совсем не говорил. —Он трижды хлопает руками,Чубук в алмазах с янтарямиРабам вошедшим отдает;Уж конь его арабский ждет,Он бодро на него садится,И в поле чистое летит —Смотреть воинственный джирид;Пред ним, за ним несется, мчитсяДельгисов, мамелюков ройИ черных мавров легкий строй;Готовы дротики тупые,Кинжалы, сабли уж блестят;Туда все скачут, все летят,Лишь у ворот неподкупныеТатары на часах стоят.

И подгорюнясь, думы полный,На синие морские волныУгрюмый юноша взирал:Меж Дарданелл они сверкали,Струились тихо и плескалиВ излучинах прибрежных скал;Но он, унылый, не видалНи моря с синими волнами,Ни поля с дальними холмами,Ни чалмоносцев удалых,Стремящихся перед пашоюШум грозный сечей роковыхПредставить бранною игрою;Не видит он, как к облакамИх кони вихрем прах взвевают,Как сабли острые мелькаютИ как с размаха пополамЧалмы двойные рассекают;Не слышит он, как громкий крикЗа свистом дротиков несется,И как в долине раздается:Алах! Алах! Их дикий клик;Душа полна мечтой одною —Яфара дочерью младою.

Задумчиво сидел Селим,Печален, бледен, недвижим, —И сквозь решетки он безмолвноВзор мрачный в поле устремлял…Вздохнула дева, вздох невольноЕе все думы рассказал.Такой внезапною грозоюДуша Зулейки смущена;Ах, разной с ним, но и онаУже волнуется тоскойВ любви младенческой, живой:У ней так нежно сердце билось;Но вдруг теперь в груди младойНевнятно что-то пробудилось,Какой-то стыд, какой-то страх,И речь немеет на устах;И можно ль долго ей таиться?И как начать? И в чем открыться?«Что может так его томить?Зачем ему меня чуждаться?Не так мы с ним привыкли жить,Не так нам должно расставаться!»И вот нарочно вкруг негоПрекрасная в раздумье ходит:А он и взора своегоУже на деву не возводит.Но что ж – кувшин в углу блеститС персидской, розовой водою;Она к ней весело летит,И плещет легкою рукоюНа стены мраморны с резьбою,На златотканые ковры,Восточной роскоши дары;Потом на милого взглянула;К нему бросается стрелой, —И вдруг душистою водой,Резвясь, на юношу плеснула;Но он не слышит, не глядит,И под одеждой парчевоюВода душистая бежитСтуденою по нем струею,А он не чувствует. – СелимСидит, как мрамор, недвижим.«Он все молчит, тоской томимый;Но разгоню его мечты…Бывало, он любил цветы,И я ему цветок любимыйСама сорву, сама подам».И дева кинулась к цветам,Весельем детским оживилась.И роза мигом сорвана —И вот бежит, и вот онаУ ног Селима очутилась.

«…»

«Любовник розы – соловейПрислал тебе цветок свой милый;Он станет песнею своейВсю ночь пленять твой дух унылый.

«…»

Он любит петь во тьме ночей, —И песнь его дышит тоскою;Но с обнадеженной мечтою,Споет он песню веселей.

«…»

И с думой тайною моейТебя коснется пенья сладость,И напоет на сердце радостьЛюбовник розы – соловей».

«Но ты цветка не принимаешь,И гнев на горестном челе, —Уж ты со мною не играешь!Скажи, кому ж ты мил, как мне?О, мой Селим! О, сердцу милый!Меня страшит твой взор унылый,Ужель меня ты разлюбил?Ах! Если выдумкой напраснойТвоей тоски не усладилИ соловей мой сладкогласный, —На грудь ко мне склонись, склонись.Вот поцелуй – развеселись!Родитель грозный мой с тобою,Я знаю, и суров и строг;Но ты к нему привыкнуть мог,И как за то любим ты мною!Увы! Не то ль крушит тебя,Что замуж выдают меня?Осман, жених мой нареченный,Он, может быть, он недруг твой!Клянусь же Меккою святой,Клянусь любовью неизменной,Когда не ты велишь мне сам,Султану я руки не дам!Ужель, Селим, тебя лишитьсяИ сердцем мне с другим делиться?О! Если б что, какой судьбой,Меня с тобою разлучило, —Кто будет друг – хранитель мой.И быть кому твоею милой?Не бил и не пробьет для насУжасный расставанья час!Сам Азраил, явясь пред нами,С колчаном смерти за плечами,Стрелой одною нас сразитИ в прах один соединит!»

XII

Он ожил, дышит, зрит, внимает;Он деву тихо поднимает,Печали нет, исчез укор.И вся душа в очах сверкает, —И думы тайной полон взор.Как спертый дубамиПоток, разъярясь,Бушует волнами,В долину стремясь;Как ночью зарницыИз тучи блестят, —Сквозь темны ресницыТак очи горят.Ни конь, оживленныйВоенной трубой,Ни лев, уязвленныйВнезапной стрелой,Ни варвар, смятенныйПолночной порой,Страшней не трепещет,Когда вдруг заблещетКинжал роковой.Как он, в пылу любви мятежной,Дрожал при клятве девы нежной,И все, что думал, что таил,В порыве пламенном открыл:«Моя, и будешь ты моею!Моя и здесь, моя и там!Мы клятвой связаны твоею,Она свята обоим нам;Ту клятву, верь, – ее внушилаТебе таинственно любовь.Не знаешь ты, какую кровьОна одна остановила!Но не бледней – тобой, в тебеВсе мило, все священно мне.Я всех сокровищ драгоценных,У Истакара сокровенныхВ пещерах глубоко в земле,За кудри не возьму младые,Небрежно в кольца завитыеНа девственном твоем челе.Как страшно тучи надо мноюСегодня грянули грозою…Мне смел сказать родитель твой,Что вял и робок я душой,Что будто я рожден рабой…Теперь узнает он, надменный,Кто сын рабы его презренной!..Увидит он, таков ли я,Чтоб мог он устрашить меня!И по тебе, быть может, сноваЯ назову его отцом.Но о сердечном, о святомОбете нашем ты ни слова.Известен мне коварный бей…Он смел искать руки твоей!Его чины, его именья, —Плоды неправды, ухищренья.Он с Негропонтских берегов,Не лучше родом он жидов.Но знай, судьба не так сурова,Лишь тайной клятвы не открой,А спор ему иметь со мной!Уж месть на черный день готова —Есть и кинжалы, и друзья…И ты не ведаешь, кто я».

1 2 Следующая

Авторизация